Джебе - лучший полководец в армии Чигизхана

По всей видимости, они беседовали не впервые: нашли какие-то общие интересы. Чагадай жаловался Газману на несправедливость, чинимую его отцом, Темуджином. Он, с ненавистью, говорил о своем брате Джучи – меркитском подкидыше, о размазне Угедее, о стеснительном Тулуе.

На чём свет стоит, костерил последнюю женщину своего отца Кулан, противную и бешенную меркитку. Она родила мальчишку, Кюлькана, и требовала, чтобы Чингизхан написал завещание, в котором чуть ли не главным наследником должен быть её сын.

Чагадая все это очень возмущало, потому что Кюлькан вообще не имел никаких прав. У Чингизхана, после его первой женщины Борте, матери Чагадая, было ещё семьдесят женщин и у каждой дети. На всех добра не хватит. И потом: с какой стати Чингизхану сейчас писать завещание? Он не собирается умирать.

Газман деликатно поддакивал, но ничего не говорил. А Чагадая будто прорвало. Он стал обвинять своего отца в непонятном для него и его братьев поведении:

– Зачем он хочет брать неприступные города? – разошелся Чагадай. – Можно было собрать серебро и золото в селениях и вернуться домой! А китайцы за несколько лет опять наживут разные вещи, и тогда можно опять на них напасть и отобрать!..

– А если имперские войска соберут силы и станут нас побеждать? – поинтересовался Газман.

– Так мы их разобьем! – уверенно заявил Чагадай. – Вы же их без труда разгромили...

– Нам было трудно, – возразил Газман.

– Не надо врать, – возмутился Чагадай: – Отец сказал, что мы на голову выше любых имперских войск, – он помолчал и начал опять: – Все-таки, я не понимаю – зачем мы вязнем в империи? Нам не нужны их земли и их дома. Нам не нужны их люди, только мастеровые. Мы не собираемся здесь жить.

– Великий хан, очень умный человек, – неопределенно произнес Газман.

– Я его не понимаю, – гнул свое Чагадай.

– Хочешь, расскажу старую притчу? – спросил Газман.

– Рассказывай, – хмуро согласился Чагадай.

Газман мельком оглянулся, но, увидев, что его командир дремлет, начал:

– Однажды стая ворон решила полететь за орлом и посмотреть, чем же он занимается. Орёл летал над горами, над лесами, над степью. А вороны, стараясь не отстать, мчались следом. Летали они очень долго. Наконец вороны совсем выбились из сил и стали кричать орлу: «Скажи нам, царь, куда ты летишь?» – «Я не знаю», – ответил им орел. – «Мы уже устали», – взмолились вороны, – «А ты еще никуда не прилетел. Какое дело ты хочешь сделать?» – «Не знаю», – вновь ответил орел и добавил: – «Я никуда не спешу – я просто отдыхаю».

Газман взглянул еще раз на Чиркудая, слушающего их в полудрёме, и завершил:

– Вот так же твой отец – он орел, а мы всего лишь вороны.

Чагадай неприязненно скривил лицо и тоже оглянулся на Чиркудая. Но больше ничего не сказал, опустил голову и нахохлился.

Чиркудай, услышав рассказ, похвалил в уме Газмана. Он неожиданно увидел своего заместителя с другой стороны. Но Чагадая не пожалел. Тот был не таким, как его отец. Он не понимал или не хотел понимать, какие события, благодаря им, происходят вокруг. Сын Темуджина жил одним днём. Он не знал трудностей, которые пришлось испытать будущему хану и его друзьям. Ему всё доставалось просто и без труда.

Однако, Чиркудай понимал желание Темуджина приобщить своих сыновей к борьбе. Он видел, как Великий хан страдал оттого, что они слабаки. Ограниченность сыновей выливалась в бешенстве Чингизхана. Он дал им все: приказал научить своих детей и внуков читать и писать на многих языках, хотя сам говорил только на монгольском, и не знал грамоты. Он велел изучать им науку управления государством и военное дело. И многое другое.

Но Чиркудай не жалел и Темуджина. Он относился к проблемам хана как к явлению, которое было рядом, в котором ему приходиться участвовать в качестве постороннего наблюдателя. И объяснить свое отношение к этому, даже самому себе, Чиркудай не мог, да и не хотел. Он жил так, как умел, как позволяли обстоятельства, и большего не желал.

На второй день тумен Чиркудая подошел к непокоренному городу. Остановившись на пригорке, в двух верстах от высоких стен, на которых маячили солдаты с копьями, Чиркудай медленно сполз с коня. Почему-то ему было тяжело. Постоял около коня, поджидая скачущих к нему во весь опор оставшихся в живых командиров разгромленных туменов, которыми командовал Чагадай, и вдруг почувствовал, что ему нездоровится. Но он не хотел даже на мгновение показать свою слабость воинам.

Подлетев к туменному, командиры тысяч отыскали глазами принца, стоявшего позади Чиркудая и хотели докладывать ему. Но Чиркудай остановил их жестом, жестко приказав:

– По приказу Великого хана вы поступаете в моё распоряжение.

Командиры подбежали к Чиркудаю и, косясь на принца, стали докладывать, как обстоят дела на данный момент. Оказалось, что Чагадай своими неразумными действиями погубил не девять тысяч нукеров, как он говорил отцу, а тринадцать. В живых, от двух туменов, осталось всего семь тысяч воинов, которые три дня копали ямы и хоронили своих павших друзей.

– Почему вы понесли такие потери? – сурово спросил Чиркудай, посмотрев на отвернувшегося Чагадая. Тысячники хотели было все объяснить, но Чиркудай, полоснул их взглядом, негромко сказал:

– Я не у вас спрашиваю.

Чагадай попыхтел, недовольно покрутил головой, но не посмел ослушаться, и стал вяло рассказывать, что нукеры совсем не могут залазить на стены, потому что глупые. Они не смогли даже оказать сопротивление выскочившим из ворот чжурчженьским всадникам.

– Ты отправил их на смерть! – грубо бросил Чиркудай в лицо принцу.

Тот хотел вспылить, но, увидев каменное лицо Чиркудая, поёжился, и стал оправдываться, и опять мямлить про плохих нукеров и командиров.

– Я не хочу слушать твои слова, которые не похожи на речь воина, – остановил его Чиркудай. И Чагадай запнувшись замолчал, зло блеснув глазами.

– Ты можешь находиться рядом или можешь уехать к Великому хану. Я тебя не держу, – бросил Чиркудай, отворачиваясь от Чагадая. Принц попыхтел и негромко пробурчал:

– Я останусь.

– В таком случае я не хочу, чтобы от тебя донеслось хоть слово, без моего разрешения, – твердо произнес Чиркудай. Принц поколебался, и неприязненно перекосив лицо, едва заметно поклонился Джебе-нойону.

Тысячники, стоявшие рядом и слышавшие весь этот разговор, облегченно вздохнули. Зная неуправляемый норов Чагадая, они ожидали скандала, хотя получили от гонцов приказ Чингизхана: подчиняться только Джебе-нойону. Они были рады, что Великий хан послал к ним такого сильного командующего.

Чиркудай посмотрел на командиров и понял, о чём они думают. Окликнув посыльных, он приказал позвать своих командиров. Когда Газман и тысячники, его тумена, подскакали к нему, Чиркудай уже уселся в седло свежего коня чёрной масти, и приказал прибывшим следовать за ним. Он решил осмотреть город со всех сторон. Но, проехав несколько метров, остановился и вновь подозвал гонца:

– Скачи в войска Чагадая и прикажи нукерам переехать поближе к нам. Гонец сорвался с места и помчался в сопровождении охранной десятки вниз, с холма, в противоположную от города сторону.

Чиркудай краем глаза заметил, что Чагадай едет следом, хотя он ему ничего не сказал. Подумав, Чиркудай тронул коня, решив, что пусть принц поступает так, как хочет. Он не хотел вмешиваться в семейные дела Темуджина.

Лишь к вечеру осмотр был завершен, и Чиркудай с командирами и охранной тысячей вернулся в лагерь. Кругом горели костры. Для Чиркудая и принца поставили две походные юрты.

Во время осмотра в них стреляли из луков со стен, кричали что-то злое, свистели, снимали штаны и показывали голые задницы. Но Чиркудай приказал нукерам не реагировать на эти выходки. А чжурчжени продолжали беситься и издеваться над варварами. Со стен кто-то даже кричал на монгольском языке непристойные слова, задевая родственников монголов и их родителей. Чиркудай видел, как скрипели зубами от злости его воины, отворачиваясь в сторону, делая вид, что этот спектакль их не касается.