Сибирь, союзники и Колчак т.2

II. ЧЕХИ ОТДЫХАЮТ

Остывшая воинственность

В чешском обращении к Сибири объясняется, что чешское войско оставило фронт, когда увидело, что в тылу укрепляется реакция. Наивные чешские политики! Зачем скрывать всем известную правду? Чехи начали оставлять фронт в октябре, вслед за созданием Директории. В ноябре, в момент политического торжества Директории, их оставалось на фронте немного. 6 ноября Авксентьев устроил банкет по случаю организации Всероссийского Правительства, и генерал Болдырев заявил на этом банкете, что на фронте «уже нет ни одного чеха». Это было почти точно, так как в это время участие чехов в военных действиях было ничтожно.

Таким образом, «реакционный», с точки зрения чехов, переворот 18 ноября, когда Директорию сменил адмирал Колчак, происходил уже после решения об очищении чехами фронта, очищении, произведенном не в силу демократичности или реакционности Омска, а вследствие нежелания чехов воевать и деморализации их первой дивизии. Геройства хватило ненадолго. К этому времени относится самоубийство полковника Швеца, не перенесшего позора разложения чешских частей. Сознание общеславянских задач, приверженность к культуре, которую сокрушал большевизм, — могло ли быть это понято рядовым чешским солдатом? Шкурный вопрос после Великой войны долго будет решающим фактором политической жизни.

Никакой реальной пользы от соглашательства с чешскими политиками никто не извлек, вредные же последствия их неудачного вмешательства в русскую жизнь ощущались все более и более.

Чехо-войско, рвавшееся к мирной жизни, бежавшее от фронта, мечтавшее только о возвращении домой, с дороги откровенного и честного поведения было выведено на путь политического лицемерия. Чешские солдаты были удовлетворены своим положением и желали лишь одного — скорее уехать домой, а чешские политики изображали оскорбленное чувство и тем лишь обостряли враждебное к чехам отношение со стороны русских военных сфер, где оставление чехами фронта и без того внушило горькое разочарование и ощущение измены, подобное тому, какое господствовало в Париже после оставления русскими германского фронта.

Когда члены Омского Правительства выражали генералу Стефанеку, как министру Чехо-Словацкой республики, чувство признательности за помощь, оказанную чехами в начале борьбы, он с искренним смущением отказывался принимать какие-либо знаки благодарности. «Я привык, — говорил он, — судить о заслугах только по окончании дела. Пока же ничего не сделано, и никто не знает, каков будет конец». Генерал Стефанек оказался прав в своем предчувствии.

Генерал Гайда

Не все чехи одинаково охотно покидали фронт. Честолюбивые молодые офицеры охотно остались бы в рядах русских войск. Однако чешский Национальный Комитет противился этому. Гайда был склонен продолжать борьбу.

Когда к покойному чешскому министру Стефанеку, в январе проезжавшему через Омск, обратились с просьбой разрешить Гайде перейти на русскую службу, он сказал адмиралу Колчаку: «Берите его, но я вас предупреждаю, что вы в нем ошибетесь». Эту фразу передавали и в иной форме: «Гайда будет либо вашим фельдмаршалом, либо изменником».

Я был неравнодушен к Гайде еще с первого знакомства с ним во Владивостоке. Энергия этого человека изумительна. Еще более изумительно его политическое чутье. Он умел найти подходящий тон с общественными кругами и пользовался поэтому широкой популярностью.

Заслуги Гайды велики, но его последние политические шаги прибавили еще больше раздражения к и без того недоброжелательному отношению русского населения к чехам.

Гайда страдал необузданным честолюбием. Он упорно добивался, чтобы его сделали начальником всех военных сил. В своих действиях он часто руководствовался не законом, а исключительно усмотрением, игнорируя распоряжения министров. Он забывал, что иностранец не может распоряжаться в России, не создав себе смертельных врагов.

Самочинное хозяйничанье Гайды и безграничность его карьерных стремлений как будто олицетворяют иностранную интервенцию в России. Может быть, в этом хозяйничанье и честолюбии было много бескорыстного стремления принести пользу, но этому не верили. В каждом действии, в каждом шаге усматривалось хищничество иностранца.

Я помню, в Екатеринбурге, когда мне понадобился автомобиль, Гайда приказал за неимением русских машин прислать в мое распоряжение чешскую. Мне подали совершенно новенький автомобиль. «Вот видите, — сказал мне сопровождавший меня русский офицер. — Русскими считаются все старые, полубракованные машины, а всё новое припрятывается, «под видом чешского», и находится под чешским замком».

Гайда был сторонником развития военных операций в сторону Вятки-Вологды, и это давало основание для предположения, что он нисколько не интересовался русскими успехами, а стремился лишь к тому, чтобы открыть чехам путь к Белому морю и явиться в.Чехию национальным героем, возвратившим стране 50 000 ее сынов. Согласно утверждению лиц, понимавших таким образом поведение Гайды, все чешские интендантские склады ломились от разнообразной военной добычи, предназначавшейся к отправке в Чехию вместо русского фронта.

Никто не может проникнуть в тайну чужой души. Но когда при отступлении от Перми и Екатеринбурга выяснилось, что там находились огромные запасы тех предметов снабжения, которых недоставало фронту, слава Гайды поколебалась, а злорадство начало торжествовать.

Иностранцу никогда не будут верить — об этом говорит вся история Гайды.

По дороге во Владивосток он останавливался в центрах оппозиции и, будучи еще русским генералом, вел переговоры о свержении правительства. Во Владивостоке он встал во главе подлинной черни, проявив авантюризм самого низкого свойства. Уехал Гайда как развенчанный герой. Адмирал Колчак с негодованием говорил о том, что Гайда не забыл захватить русские деньги, которые были ему даны как генералу русской службы.

Повторяю, история Гайды — это история иностранной интервенции, олицетворенной в одном человеке: хорошее начало, добрые побуждения, затем самоуверенность, вмешательство в чужие дела, предъявление требований, игнорирование хозяев, наконец, открытое выступление против власти и окончательный разрыв. В итоге — убеждение мало разбирающихся в политике, но поддающихся впечатлениям широких кругов русского населения, что все делалось не для помощи России, а исключительно из-за своекорыстных интересов союзников.

Чехи в тылу

По соглашению с союзниками чехи после оставления ими фронта расположились вдоль линии железной дороги, от Новониколаевска до Иркутска. Это был самый опасный участок, наиболее подвергавшийся нападениям. Благодаря чешской охране движение по Томской дороге стало довольно правильным и безопасным. Случаи нападений продолжали, однако, иметь место. Не раз сжигались станции, уводились насильно линейные служащие, бывали и случаи спуска поездов под откос. Происходило это как потому, что чехи расположились, главным образом, в крупных центрах, так и потому, что невдалеке от дороги сохранились очаги большевизма, образовавшиеся еще во время первого похода чехов, когда большевики бежали в тайгу, захватив из городов оружие и ценности.

В этот период больше всего накапливалось озлобление против чехов.

Казалось, их следовало только благодарить. Но польза, которую приносили чехи, была мало понятна населению. Оно видело, что чехи заняли в больших городах лучшие помещения, в то время как русские солдаты получали худшие — и более тесные, и более грязные. Казармы чехов в Иркутске, где размещено было до 6 тыс. чехов, могли вместить в три раза большее количество людей, и так как нужда в помещениях испытывалась очень острая — и для казарм, и для беженцев, и под лазареты, — то барские квартиры иностранцев невольно резали глаза.

Занимая железнодорожную линию в центре Азиатской России, чехи держали в своих руках транспорт. Этим самым они приобрели огромное влияние на всю экономическую жизнь. Соблазн спекуляции был слишком велик, чтобы против него можно было устоять. Население видело, что чехи провозят разные товары и торгуют ими. Подсчитывалось число вагонов, которые предоставлялись чехам для интендантских грузов, и выяснялось, что добрая половина могла использоваться для частной торговли. Иностранная армия с собственным интендантством, это «государство в государстве», резала глаза простым людям.