Юрий долгорукий

- Так мы и будем передвигаться, как ткацкие челноки, пока нас выбросят прочь!

- Куда же деваться? Тут нам места нет, а в Киеве… Там нас уже похоронили. Можем возвратиться только с новой силой, а сила эта - правда.

- Скрыться между людьми, как раньше было: от больного к больному, с помощью.

- Не смогу. После всего не способен лечить людей. Что-то во мне нарушилось. Может, и навсегда.

- Будем жить, довольствуясь добродетелью, - настаивал Иваница.

- Мы перешагнули с тобой межу, где кончается просто людское и начинается нечто тысячекратно более важное.

- Что же это?

- Ещё не могу выразить, но уже чувствую; ежели хочешь, я надеялся сегодня получить от Сильки именно такие признания, ждал, что он несколькими словами сведёт на нет все мои подозрения и обвинения относительно князя Юрия. Объяснению это не подлежит.

- А я тоже полюбил князя. Увидел - и полюбил! Весёлый человек вельми.

- Должен знать, Иваница: весёлых правителей любит народ, но не история. Для неё они всегда кажутся слишком несерьёзными. Привлекательные вблизи - издалека они уже становятся непостижимо странными, о них начинается пересуд, сплетни. Слыхал, что говорят про Долгорукого в Киеве?

- А кто? Бояре да воеводы? А слыхал ты, Дулеб, что молвит про него простой народ? Долгая Рука - щедрая рука. Вот так! Бояре же не любят и боятся этого князя. Ты видел возле него хотя бы одного боярина? Сыновья да любимцы. А любимцы кто? Простые люди, как мы с тобой. Пришёл к нему какой-то Иваница безродный из Киева, привёз безвинному тяжкое обвинение, а он что? А он сажает меня с собой за стол, а потом кладёт рядом спать. Где ты видел такое, Дулеб? И хочешь, чтобы наши бояре любили такого князя? История твоя тоже боярского рода, если пренебрежёт таким человеком.

- Она не моя, Иваница. Не принадлежит никому. Стоит над нами, а мы ей служим.

- Вот уж! Служишь, а кому - и не знаешь! Опоганил я себе руки этим Силькой, а теперь ещё и Кузьму нужно нам искать да допрашивать! Или, может, хватит?

- Разве я хочу этого? Вынужден, Иваница.

Князь Юрий тоже считал, что они должны найти ещё и Кузьму Емца, ради чего нужно было ехать к Ивану Берладнику, к которому, собственно, Долгорукий перед тем и добирался, но получалось так, что Дулеб своим упорством завернул князя в Суздаль. Тогда Юрий просто незаметно бежал к князю Ивану, чтобы отдохнуть от державных хлопот, теперь приходилось отправляться после надлежащих приготовлений с дружиной, ловчими, приближенными, дармоедами, соколами, ловецкими псами, тащить за собой обоз пустых саней для людей, которые будут собираться по пути, потому что дорога к Берладнику нелёгкая и длинная.

Тут выяснилось, что князь Иван Берладник не имеет постоянного пристанища; князь Иван был не просто безземельный, то есть лишённый собственной волости и вынужденный из-за этого наниматься на службу к другим, - жизнь сделала его человеком непоседливым, странствующим; он, уже имея пристанище и возможность сидеть где-нибудь на одном месте, срывался каждый раз то в больший поход, то в меньший, невозможно было угадать, где он окажется завтра, поэтому "ехать к Ивану Берладнику" - означало затяжные и нелёгкие странствования. Тут нужно было либо срываться неожиданно, как это сделал было Долгорукий ещё до снега, либо же прибегнуть к большим приготовлениям, как теперь. Дулеба Долгорукий избегал, встречались лишь за обедом, но обеды в Кидекше отличались сдержанностью, не было здравиц, не рассказывались притчи, не пелись песни, пили пиво да воду, изредка мёд; если и вспоминали о ком-нибудь, то чаще всего о Берладнике, особенно неудержимой в разговорах о князе Иване была Ольга; это были просто восклицания, нескрываемый восторг, откровенное расхваливание этого загадочного князя, о котором Дулеб хотя и знал немного ещё в бытность свою возле Марии, приходившейся тёткой Берладнику (тот сидел тогда в Звенигороде), но с тех пор произошло множество перемен, поэтому, прежде чем вести подробную речь о Берладнике, нужно было доехать к нему.

И они наконец тронулись.

Ударили морозы. Воды схватило льдом, а тут налетели метели, насыпали на этот лёд снегу, и всё покрыто было уже и не льдом, а какой-то шершавой коркой, и реки лежали будто длинные, умершие навеки, серые гадюки, озера превратились в огромные опушки среди сосновых боров, а болота затвердели в равнины, по которым, опережая метели, носились по ночам табуны быстроногих волков, сверкая зловещими огнями своих глаз в безбрежности этой необъятной земли.

Исчезли словно бы навсегда звёзды с неба, не было и солнца, оно лишь иногда угадывалось в неясном свечении метели, и тогда казалось, что в этом месте с неба сыплется не снег, а жёлтый песок, который сыплется и сыплется на землю, больно ударяя по всему, что попадается у него на пути.

Долгорукий ждал, пока затихнет метель и улягутся снега на дорогах; тем временем князь Ростислав должен был готовить в Суздале дружину для похода на юг, подбирать коней, налаживать сани и лыжи для воинов, которых князь Юрий каждый раз набирал из простого люда. Прошлой зимой Ростислав с Андреем чуть-чуть не успели на помощь своему брату Ивану, который стоял вместе со Святославом Ольговичем против Изяслава, и они упали бы тогда князю Изяславу как снег на голову, со своими лыжниками, о которых никто и не слыхивал никогда, однако пришлось задержаться под Рязанью, а там умер, быть может и в самом деле отравленный, брат их Иван.

Наконец показалось солнце, выползло из-за боров, окрашенное неестественной желтизной, на небосклон, огромное, с размытыми, нечёткими краями, взглянуло на землю, скованную морозом.

На следующее утро великий князь отправился из Суздаля в свои угодия. Так было сказано всем, да и ничего не было удивительного в этом походе, потому что князь ежегодно зимой покидал большие города и выводил свою дружину на прокорм в волости, останавливаясь по большим сёлам погостить, отчего и сёла эти называют погостами; собирал дань зерном, мехами, дичью, рыбой, мёдом, воском, деревом и даже камнем, потому что белый камень, добывавшийся на Оке, везли в Суздаль и Владимир, в Ростов и Переяславль-Залесский и в другие города для возведения церквей и тюремных дворов.

Отправлялись так. Впереди - князья Юрий и Андрей. Оба при оружии, в панцирях и шеломах, ибо к каждому походу нужно относиться с надлежащим уважением, всё начинается с князя, и если он пренебрежёт чем-нибудь, то ещё больше пренебрегут люди, войско нарушит порядок и разбежится от одного лишь вражеского восклицания, враги же появляются всегда там, где их никогда не ожидаешь.

За князьями следовал Дулеб, рядом с которым ехал Вацьо, растаптыватель сапог, человек и не очень нужный в походе, но без него Долгорукий не отправлялся никуда и привык держать его как можно ближе к себе. За этими двумя ехали несколько ближайших людей великого князя, среди которых оказались Иваница и Силька, выпущенный вперёд не столько из уважения, сколько для того, чтобы этот юркий монах не исчезал из поля зрения; далее ехала княжна Ольга в устланных коврами санях, не желавшая отставать от отца, да, собственно, и князь тоже не очень рвался от дочери, то ли дело старшая Евфимия, она уже княгиня, должна готовиться к свадебной поездке, Суздальский край для неё - нечто прошлое, бывшее; немало изъездила она зимой, когда они с Ольгой, будучи ещё детьми, вместе с покойной матерью, которая не оставляла отца ни в одном походе, отправлялись при любых морозах, при любых метелях в безбрежность лесных дорог и переходов, в конце которых не всегда было тепло и пристанище, ибо часто приходилось довольствоваться и обыкновенным костром, в то время как дружина всю ночь отгоняла волков, которые нагло лезли чуть ли не в самый огонь, не боясь обжечь свои хищные морды. За санями скакала немногочисленная дружина: Юрий не любил держать возле себя много людей; кроме того, значительную часть дружины он оставил Ростиславу. Далее ехали ловецкие с псами и хищными птицами, везли припасы для княжеской семьи, на санях и на вьючных конях; замыкал поход обоз пустых одноконных саней, было их много, растягивали они поход в длинную цепочку, и Дулеб, оглядываясь, с удивлением подумал, как же князь сумеет разместить в каком-нибудь селе такое множество людей и коней, - ведь тут хватило бы на десяток сел!