Спитамен

Александр улыбнулся и спокойно сказал, что он готов заключить с Фарасманом дружественный союз, но идти к Понту ему сейчас незачем. Мысли его заняты Индией. И он давно бы направился туда, если бы не этот строптивый варвар Спитамен, вынудивший задержаться в Согдиане. Но не позднее, чем весной, с ним будет покончено. Тогда Александр поведет свое войско на юго-восток и, покорив Индию, овладеет всей Азией. После чего вернется в Элладу, даст войску немного отдохнуть, пополнит его молодыми воинами, жаждущими подвигов и приключений, грезящими открытием новых земель, и через Геллеспонт [104] и Пропонтиду [105] со всеми сухопутными и морскими силами двинется на Понт… Вот тогда — то он и воспользуется услугами Фарасмана.

Следуя обычаям Востока, царь в тот день задал пир в честь почетного гостя. И великий Искандар подносил свой кубок к кубку Фарасмана, прежде чем выпить из него вино. А когда захмелевший Хорезмшах отправился в опочивальню, то его сопровождали четыре прекрасные македонянки, гетеры, столь искусные в любовных утехах, что были способны, наверное, оживить даже мертвого, если, конечно, тот умер не евнухом…

Более недели пробыл Фарасман в Мараканде, и все эти дни там не прекращались пиры. А в день отъезда Фарасман вместе со своей высокородной свитой был приглашен в тронный зал. Искандар встал с трона, сошел с возвышения и собственноручно накинул на плечи Фарасману дорогой халат, извлеченный, вероятно, их сундуков Дариявуша еще в Персии заодно с другими сокровищами. И свита шаха тоже получила дорогие подарки, которые раздавали Лисимах и Птолемей. После этого царь вновь занял свое место на троне и подал знак Фарасману, чтобы подошел поближе. Он сделал несколько шагов вперед и остановился, не смея подняться на возвышение, покрытое ковром.

— Как видишь, мы высоко оценили твой шаг нам навстречу, — сказал царь. — Ты проделал немалый путь, чтобы просить нашего покровительства. Ты его получишь. Нам предпослано самим небом привечать тех, кто желает жить с нами в мире и дружбе… — Искандар говорил медленно, делая паузы, необходимые для того, чтобы толмач успевал переводить слово в слово.

— О великий, о царь царей!.. — ответил Фарасман, склонив голову и прижав руки к груди, словно забыв, что он шах, а не сатрап какой-либо из провинции империи Искандара. — Я не нахожу слов, чтобы выразить нашу благодарность за оказанную нам милость. Всегда будем ждать вас к себе, чтобы оказать такой же прием величайшему из великих, непобедимейшему из непобедимых!..

Искандар слушал перевод толмача, улыбался краем рта. Затем кивнул, показывая, что удовлетворен ответом и сказал, устремив на Фарасмана взгляд, от которого веяло холодом морской пучины:

— Ты говорил, что наглые колхи, совершая набеги на твои земли, угоняют твоих лошадей. И это в то время, когда у меня коней не хватает!.. А потому — пусть хорошенько услышат твои уши, а голова запомнит: по возвращении к себе ты должен прислать нам четыреста объезженных коней и две тысячи пудов овса, три тысячи пудов ячменя на их прокорм!..

К лице Фарасмана прихлынула кровь, а горло перехватил спазм. Голос где-то застрял, и он вынужден был лишь поклониться в знак согласия.

— Не огорчил ли я тебя, щедрейший из щедрых? — спросил Искандар с плохо скрытой усмешкой.

Фарасман отрицательно покачал головой.

— Тогда слушай дальше, — удовлетворенно произнес царь, откидываясь на спинку трона. — Как нам известно, Бактрия ежегодно выплачивала Ахеменидам дань в триста шестьдесят талантов. Согдиана, Ария, Парфия — по триста талантов. А какую дань платил ему Хорезм?

— Тоже триста талантов, — еле слышно произнес Фарасман, опустив голову.

— Ну, вот видишь, — укоризненно произнес царь. — Я избавил тебя от Ахеменидов, но это не значит, что я освободил тебя от дани. Так что подсчитай, сколько ты задолжал в царскую казну. Да не забудь учесть, что дань в триста талантов вы платили в мирное время. А сейчас война. В военное время дань возрастает вдвое. Однако из уважения к тебе несколько уменьшу дань. Надеюсь, пятьсот талантов в год тебя не слишком обременят. Тебе, шаху великого Хорезма, известно, как не просто содержать огромную армию. Воинов надо одевать, кормить, вооружать. И платить им тоже надо.

Фарасман машинально кивал головой, повторяя, как в бреду:

— Понимаю, великий царь, понимаю… — А сам думал, где он все это возьмет?.. Хотел, как лучше, а получилось черт-те что!.. Чтобы справиться с волками, связался с тигром! Стоило ли ради этого приезжать?..

Ему поднесли большой золотой кубок, до краев наполненный вином. Он неловко взял, алая влага побежала по пальцам, закапала на ковер.

Искандар подбадривающе кивнул ему, улыбнулся и первым осушил свой кубок. Фарасман же медленно, едва ли не с отвращением цедил вино сквозь зубы…

Обычно с этого начинались пиры. Опорожнив первый кубок, царь разрешил наливать вино и всем остальным. После второго кубка требовал музыкантов. А там появлялись и танцовщицы… На пирах присутствовали предводители когорт, ил и других конных и пеших подразделений. Они знали танцовщиц и гетер по именам, подзывали их к себе, усаживали на колени и подносили к их губам свои бокалы…

Фарасман, сидевший рядом с Искандаром и потрясенный увиденным, заметил: «А мы прилюдно себе этого не позволяем…» — на что тот, смеясь, сказал: «Пусть развлекаются, пока могут! В любом из сражений могут лишиться своих мужских достоинств…»

Царь и в этот раз предлагал Фарасману еще денек попировать с ними, однако воины Хорезмшаха были уже в седлах и ждали его на площади напротив цитадели. Пришлось поблагодарить царя за любезность и откланяться…

И вот едет Фарасман обратно с мыслями о том, что не удалось приобрести союзников в войне с амазонками и колхами, об огромной дани, которую Искандар, точно тяжелую гирю, навесил ему на шею. Просто голова раскалывается, когда он думает об этом. Он и устраивался поудобнее на мягких подстилках, глаза закрывал, пытаясь уснуть, но коляску то и дело подбрасывало, и сон слетал с него, как вспугнутая птица. Нервы, как туго натянутые струны, коснись неосторожно — лопнут, и немолодое сердце скачет как пришпоренный конь. Надолго ли его хватит?.. Знал бы Фарасман, как все обернется, ни за что бы не поехал. Выходит, проклятый Двурогий вовсе и не собирался идти войной на его страну, а он, великий Хорезмшах Фарасман, поторопился, сам прибыл к нему, за что и поплатился данью. Небось визири, едущие в других кибитках, только об этом сейчас и шушукаются, насмешничают за глаза, хотя при встречах с шахом изображают, как и прежде, подобострастие. А что, если отказаться платить Двурогому дань? Тогда он, вполне возможно, откажется в свою очередь от похода в Индию. Нет, Фарасману одному перед ним не устоять. Может, стоит наладить добрые отношения с соседями и объединиться… Воюет же, по слухам, с ним Спитамен. А воинов у него вряд ли больше, чем у Фарасмана.

Скорее бы уж добраться до своей столицы. В эту холодную пору года далеко не так просто в течение нескольких недель трястись в дороге, перекрывая огромные переходы от колодца к колодцу, от караван — сарая до караван — сарая, во время пути солнце дважды, а то и трижды успевает взойти позади них и опуститься за горизонт впереди, там, куда они едут. Дорога вся в рытвинах, колеса подпрыгивают, трещат, уже несколько осей пришлось поменять. А сколько еще горных перевалов предстоит преодолеть, сколько бурных рек?.. Хорошо еще, он едет в утепленной крытой коляске, лошади сильные, сытые; по малейшему знаку тут тебе и вода, и еда; когда он изволит выйти наружу, ему подставляют вместо ступеньки спину, двое других слуг поддерживают под руки. И все равно его дорога измучила вконец. А что же тогда претерпевают в пути купцы, которые водят по необъятным просторам земли караваны, обеспечивая связь Индии и Китая с арабскими странами и Европой. К тому же еще подвергаются налетам разбойников, нередко вступают в настоящие сражения, защищая дорогие товары. Да, это поистине мужественные люди. Каждый купец — воин…