Марий и Сулла. Книга первая

Но Арсиноя подняла руку.

— Не хочу, — сказала она, зная, что несогласие одного из собеседников равносильно, по обычаю, запрещению.

Она хотела угодить Сулле, который не любил мужской игры и пляски, предпочитая женскую. Сулла понял ее намерение и ласково улыбнулся.

Напившись, рабы затянули во всё горло:

Хохот прервал песню. Невольники вскочили, дразнили Суллу, издевались над ним, величая его «Virginum avidus spectator», [9] а он невозмутимо наливал в чаши вино и переглядывался с Арсиноей.

Сириец, надев обувь и тогу господина, пошел по, атриуму, подражая походке Суллы, размахивая руками и бросая по сторонам быстрые взгляды. Несколько рабынь захохотали.

Сулла шутил с Арсиноей, но взгляд его, бросаемый изредка в сторону невольника, был напряженно-внимателен. И когда сириец, усевшись среди рабов, стал перешептываться с ними, Сулла огляделся.

Атриум хохотал: царь пирушки, потребовав вина, сам обносил гостей, кривляясь и рассказывая каждому о любовных похождениях их жен и дочерей, — и всё это весело, с острой приправой пряных подробностей.

 Когда собеседники напились, он распорядился:

— Раздеваться!

Возглас его был началом оргии.

— Уйди, Арсиноя, в мой кубикулюм, — шепнул Сулла, — и запрись. Я скоро приду.

Гасли огни.

Сулла опустился рядом с тщедушной дочерью клиента. Он полуобнял ее. Девушка забилась в его руках, но, узнав господина, перестала сопротивляться.

И вдруг Сулла, вздрогнув, отпустил ее: сириец полз к нему с ножом в зубах.

— Зажечь огонь! — загремел властный голос хозяина. И когда светильни вспыхнули ярким пламенем, все вскрикнули: Сулла, схватив невольника за горло, вырывал у него нож.

— Друзья! — кричал он рабам и клиентам. — Этот негодяй хотел меня убить в темноте, но Кронос вместе с Юпитером охраняют Люция Корнелия Суллу… Где царь пирушки? Поступи с ним, как хочешь, но… если это случится еще раз, я не посмотрю на Сатурналии!

Шут подбежал к сирийцу:

— Приказываю тебе выйти вон! Ты пьян… Ложись спать…

Раб, опустив голову, молча вышел.

«После празднеств он умрет», — подумал амфитрион.

Огни стали опять тускнеть. Сулла огляделся. Нагая дочь клиента, с одеждой подмышкой, стояла рядом с ним. Глаза девушки звали.

XI

Марий провел Сатурналии в обществе нескольких невольников не так весело, как этого требовал обычай.

Вечером он надел темную невольничью одежду и так же, как все римляне, сам прислуживал рабам.

Разлив вино в чаши, он сказал:

— Друзья, много тысяч лет тому назад в благословенной богами Италии царствовал Сатурн. Тогда не было ни войн, ни преступлений, ни разбоев, ни. рабов, ни господ; не наблюдалось и краж, ибо люди не знали собственности — всё было общим. Все были равны, возделывали землю и жили счастливо. Празднуя сегодня годовщину (которую — никто не скажет!) этого счастливого времени, мы должны поклясться, что будем стремиться к Сатурнову царству, будем добиваться равенства и братства, крепко бороться за справедливость!

Рабы молчали.

— Друзья, вы знаете: я претор, римский магистрат, а кем я был раньше? Батраком. Со мной обращались плохо, а я терпел… Сколько раз рука моя сжимала камень и нож, чтобы убить господина или виллика, сколько раз я готов был поджечь виллу, возмутить угнетенных людей, разгромить всё! Но я понимал, что такой бунт подавили бы, рабов распяли, а меня, свободнорожденного, убили… Поэтому я решил ждать.

Он хмуро усмехнулся — черны усы и борода зашевелились.

— А теперь выпьем за второе царство Сатурна.

— За твое здоровье! — кричали рабы. — Будь нашим вождем! Веди нас против…

— Тише! — перебил Марий. — О таких делах нужно молчать. Когда наступит время, я покажу вам пилеи!

Радостные восклицания огласили атриум. Окружив Мария, рабы жали и целовали ему руки, а невольницы бросали на него признательные взгляды забитых женщин, которым неожиданно обещана хорошая жизнь, благополучие, брак и материнство.

Когда пиршество кончилось и рабы разошлись, Марий прошел в таблинум и сел у стола.

Вспомнил свой трибунат, торговые спекуляции совместно с всадниками, которые не брезгали мошенничеством, подкупами и обманом, а он, Марий, бросался с невероятной жадностью от одной подозрительной сделки к другой, наживался, отдавал свои деньги в рост хитрым грекам-менялам и ссужал под огромные проценты беднякам, не заботясь, что это незаконно и безнравственно.

«А ведь я, как паук, сосал кровь плебеев», — подумал он, и ему стало не по себе. Но он тотчас же успокоился, вспомнив, что все так поступают, даже народные трибуны. И вдруг мысль о Сатурновом царстве смутила его: «Кто же поведет голодные толпы и угнетенных рабов? Я?.. Но я стремлюсь к обогащению и не хочу враждовать с всесильной знатью…»

Мысли теснились: кругом него волновалась толпа, объятая горячкой обогащения; он видел, что деньги — всё, и еще больше убедился в этом, когда приобрел крупные участки земли, чтобы получить право занимать высшие должности, когда золото помогло ему добиться магистратуры. А теперь?

Новая мысль родилась в голове: Юлия! Она богата (по наведенным справкам это была невеста с большим приданым), и он увеличит свое состояние, женившись на ней. С Цезарями он сблизился, хитро поддакивал Авлу и Сексту, горой стоял за Гракхов. Обстоятельства благоприятствовали ему.

И за два дня до Сатурналий Марий сделал Юлии предложение через дядю. Ждал ответа от нее после праздников.

XII

Авл Юлий Цезарь был без ума от Мария с самого начала знакомства.

Узнав о его желании жениться, дядя отослал малолетних племянниц из атриума и сказал Юлии:

— Прекраснейший и способнейший человек этот Марий. Он будет великим полководцем и государственным деятелем. Тогда справедливость обеспечена в Италии и народ добьется счастливой жизни.

Племянница молчала. Марий нравился ей как магистрат, но не как мужчина; он внушал ей, пятнадцатилетней девушке, отвращение мохнатыми руками, бородой, дикими глазами.

Вспомнила о Сулле; к нему она испытывала непонятное влечение.

Он снился ей, стоял перед глазами, а когда она встретилась с ним на пиру у Метеллов, весь вечер была как бы в бреду, не понимала слов дяди… А на следующий день к ним пришел Марий и стал бывать каждый день. Она привыкала к нему с трудом. Несколько раз он пытался заговорить с ней, но речи его не были изящны, он часто запинался (у него не хватало слов для выражения мыслей), и когда она однажды что-то сказала по-гречески, нахмурился:

— Прошу тебя, благородная римлянка, не говори со мной на варварском наречии. Я люблю только латинский язык…

— Разве ты не учился по-гречески? — удивилась она.

— Нет, я плебей. Некогда было батраку из страны вольсков читать «Илиаду» или «Одиссею».

Накануне Сатурналий Авл Цезарь вошел в атриум, где Юлия занималась тканьем, и, повелев рабыням удалиться, сказал:

— Юлия, ты уже невеста. Не пора ли подумать о за мужестве?

Краска залила ее лицо и шею до плеч.

— Тебя желает взять в жены прекраснейшей души и благородных порывов человек.