Дождаться утра

— Ой, Боже мой!.. Ой, что же там творится?

— Бедные люди, как же они там?

И вдруг громче всех заголосила высокая и сухая, как жердь, старуха Тараканова:

— Поубивало всех, поубивало… Да как же я, старая, да как же не поехала!

Она упала на жухлую траву и забилась в рыданиях. Дочь Таракановой с двумя детьми жила в центре города. Старуха постоянно ездила туда, а вот сегодня не собралась.

Многие стояли молча, неслышно плакали. «Наша» батарея раза два включалась в общий хор зениток, но тут же умолкала. Самолеты шли далеко. А вот зенитки, спрятанные в лесопосадках вокруг города и на буграх, все еще били бешено. Туда без конца пикировали «юнкерсы» и быстрые, как черные стрелы, «мессершмитты».

Была и радость. Несколько самолетов не вышло из пике, так и врубилось в бугры и лесопосадки. Один «юнкерс», видимо, взорвался с бомбами: взметнулось огромное пламя, а потом донесся такой мощный раскатистый грохот, что он сразу заглушил все.

Но все меньше и меньше вспыхивало облачков на небе. Их будто сметали бесконечные волны самолетов. Дольше всего облачка держались над Ельшанским бугром, и туда особенно остервенело падали самолеты.

Сейчас я не могу припомнить, сколько времени мы стояли на краю оврага и как долго продолжался первый и страшный налет, который сразу зажег, разрушил центр и всю северную часть города. Мне кажется, он продолжался целый день. Я даже не помню, когда этот налет начался. Думаю, что в середине дня, но хорошо помню, что прекратился он, когда уже стало темнеть. [7] Самолеты гигантским колесом ходили и ходили над городом, пока небо не стало темнеть.

Помню многое из того, что произошло в этот день.

Неожиданно ударила «наша» батарея. Она зачастила так, как еще не стреляла никогда, и вдруг людей с кручи словно сдуло в овраг. Когда мы подбегали к своему блиндажу, то в стороне заводов уже рвались бомбы. Первой в блиндаж ворвалась чья-то грязная, вся в репьях, рыжая дворняга и, скуля, забилась в угол. Ее принялись выгонять, но не тут-то было. Собака сжалась и, оскалив зубы, злюще рычала. А когда бомбы начали рваться где-то совсем рядом, было уж не до нее. Блиндаж и всех нас встряхивало и вот-вот грозило засыпать землей. Я уцепился за столб, который поддерживал свод, и меня вместе с ним швырнуло из стороны в сторону. Один удар был настолько сильным, что нам сначала показалось, будто мы ослепли.

Когда пыль рассеялась, кругом было тихо. Молчала и «наша» батарея. Только, удаляясь, еще гудели самолеты, где-то вдали тяжело ухали взрывы. Я выглянул из блиндажа и обмер: с неба на землю падали змеи. Настоящие змеи. Свернутые кольцом, изогнутые лентой. Меня так поразило это видение, что я даже закрыл глаза. Был уверен, сейчас открою вновь — и видение исчезнет. Но змеи не исчезли. Я ясно видел, как ветер сносил их в сторону. Они летели метрах в трехстах от блиндажа. Я следил, куда они упадут, не в силах проронить ни слова. Змеи легко планировали, извиваясь своими приплюснутыми телами, а потом вдруг одна за другой нырнули в сухие колючки.

И все же я никому не стал говорить о том, что видел. Женщины, которые сидели рядом со мной у выхода из блиндажа, видели этих змей, но никто из них не проронил ни слова. Они расширенными глазами смотрели на гигантское зарево, затопившее весь горизонт. Зарево все сильней расползалось по небу и, подталкивая перед собой косматые черные тучи, карабкалось вверх.

Гул самолетов и редкое тявканье зениток смолкали. Люди в одиночку и группами высыпали на улицу. Мы тоже вылезли из оврага. К немалому удивлению, я обнаружил, что дома вокруг целы. Наш тоже стоял на своем месте. Куда же падали бомбы? Все смотрели в сторону заводов. Там появилась какая-то новая улица, я глядел и ничего не понимал. Среди домов ширился просвет почти до самых заводов. А по сторонам этой «улицы» дыбились груды мусора, из которого торчали расщепленные доски и бревна. Этого здесь прежде не было. Я побежал. Мать истошно закричала:

— Андрей! Ты куда?

Вскарабкавшись на гору мусора, я увидел поваленный забор завода, а за ним опять что-то непонятное. Куда-то исчезло низкое здание склада, и вокруг появились завалы кирпича, земли, дерева. Перевел взгляд на овраг, в который упирался завод, потом на берег Волги, где притаились, зарывшись в землю, зенитки. Там зияли несколько ям и чернели кучи свежей земли.

«Воронки! — опалило меня. — Так вот куда падали бомбы! Одна — совсем недалеко от нашего блиндажа. Ух ты какая! Вот от нее-то и был тот страшный взрыв и огонь, ослепивший нас».

А по поселку поднимался, нарастал крик и плач, он шел со стороны заводов. Туда сейчас и бежали люди. Я тоже бросился за ними, но новый, уже почти истеричный крик матери вернул меня.

Быстро темнело. А люди не расходились: не шли в дома и не прятались в блиндажи. Те, кто не побежал к заводам, смотрели на огромное, все разрастающееся зарево. Оно расползалось, закрывало город.

Я рассказал Сергею о змеях.

— Змеи не летают, — невозмутимо ответил он.

Я потащил к месту, куда они упали. Мы дважды прошли через заросли колючек — никаких змей.

— Где же они? Я же видел…

— Уползли, — пояснил брат.

Мне оставалось только согласиться с ним, и вдруг я увидел у Сергея в руках черный ремешок.

— Где взял?

— А вон там валялся. — И он протянул мне черную полосу тонкой хромовой кожи. Таких обрезков кожи я видел целые вороха на свалке кожевенного завода.

Я, конечно, не признался Сергею, что эти черные полосы я и принял за сыпавшихся с неба змей.

Рабочий батальон

Казалось бы, многому научил меня этот год войны, и все же проводы ополченцев из нашего поселка мне хотелось видеть иными — такими, как проводы моряков на фронт в фильме «Мы из Кронштадта». Уходят строем, с песней, перепоясанные пулеметными лентами, за поясом у каждого по нескольку гранат, за плечами — винтовки…

Сейчас все было не так. Когда мы прибежали к заводу, там не оказалось ни одного человека. Главное здание — четырехэтажное из красного кирпича, похожее на крепость, — сгорело несколько дней назад и теперь мертво смотрело пустыми глазницами окон на развороченный двор. Бомбы упали в левом углу двора, разметав хилые постройки складов. Все было припорошено белой известковой пылью.

Перелезли через один завал, другой и вдруг увидели старика Глухова. Степаныч с рюкзаком за плечами спешил через двор к оврагу. Он семенил, воровато оглядываясь, будто боялся погони. Нас это удивило.

— Если Степаныч добыл что, так почему он рысцой с рюкзаком не домой, а от дома? — рассуждал Костя.

Да и одет Степаныч был тоже необычно. Ходил он всегда в стареньком: мягкие чувяки, простые хлопчатобумажные брюки и неизменный потрепанный, засаленный пиджак. А сейчас на нем хромовые сапоги, брюки галифе, гимнастерка — все новенькое, с иголочки. Так Степаныч выряжался только в праздники, чтобы показаться на людях — в «комсоставской» одежде, подаренной ему сыном Петром.

— Ба! — Санька присел и всплеснул руками. — Степаныч-то никак на войну подался? Это он в рабочий батальон записываться…

Мы все трое весело переглянулись и приударили за ним. Степаныч, видно, заметив нас, перешел на мелкую рысь и скоро скрылся в овраге. Но от нас не так-то легко уйти. Через несколько минут, скатываясь с кручи, мы обнаружили, что овраг запружен людьми.

— Вот они где! — радостно завопил Сенька и этим своим дурашливым криком заставил какого-то человека с винтовкой вскочить с земли и пойти нам навстречу.

Вмиг окидываю взглядом все вокруг. Люди группами и в одиночку стоят и сидят прямо на земле, рядом — рюкзаки, мешки, узелки и даже чемоданы. К ним приставлены лопаты, кирки, ломы. В руках у немногих винтовки, карабины. Людей несколько сот. Они растеклись по всему оврагу. Почти все в старенькой гражданской одежде, в которой обычно ходят на работу. Такое впечатление, что они и пришли сюда прямо с заводов. И только несколько человек в военной форме. Среди них и Степаныч. Он уже снял с плеч рюкзак и стоял перед худым капитаном с загорелым до черноты лицом. Мы рванулись к Степанычу, но человек с винтовкой преградил дорогу. Он повел винтовкой, показывая, чтобы мы отошли в сторону, подальше от тропы.