Крутое время

Бровки Мерхаира тревожно нахмурились, он испуганно смотрел то на Мамбета, то на отца. На личике его появилась мольба: «Папа, ну скажи ему, чтобы перестал он». Видимо, учитель тоже решил, что надо умерить пыл грозного гостя, только теперь повернулся к нему и устремил взгляд на его лицо. В глазах пришельца светилась решимость, и учитель подумал: «Да, видать, он готов на все. Но о каком тюре он говорит? Если кто-то из больших правителей, разве так просто отсечь ему голову? А если голова слетит, то разве даром?»

— Ты, Мамбет, всегда вот так… — учитель заговорил спокойным, властным голосом. — Набедокуришь, а потом и говоришь: наломал я дров, натворил дел, что вы на это скажете? Конечно, хорошо, что прям и честен. Но сейчас ты даешь понять, что решился на какой-то неблаговидный поступок. Затея явно неразумная и тебе совсем не к лицу. Какому тюре решил ты снять голову? И к чему тебе такое черное дело? Скажи мне, кто достигал справедливости, отсекая чьи-то грешные головы?

Мамбет не задумался.

— В городе, Губа-ака, один лишь тюре — мерзавец. Его коварство всем известно. Мамбет не треплет языком впустую, сказал — сделал, не жилец на белом свете тюре!

Он гневно насупился и облокотился на подушку. Учитель с немым упреком сверкнул на него глазами, обычно он разговаривал напрямик и убедительно, но с Мамбетом он решил быть поласковей, мягче. Все-таки какого же тюре Мамбет имеет в виду?

— Раньше казахи называли тюре лишь тех, кто был ханских кровей или являлся султаном. Например: хан Нуралы, хан Джангир, хан Каратай, султан Айчувак именовались «тюре». Наши Кусенгалиевы тоже тюре. Поэтому…

— Я знаю только одного тюре! — перебил Мамбет. — Это известный наглец, кровопийца — тюре Гарун. Тот самый Гарун, который косяками отправлял джигитов на окопные работы. Именно его башку я и отрублю.

Мерхаир в испуге закрыл глаза, представил, будто полковник Гарун, которого он видел недавно в Джамбеиты, уже без головы.

— Выйди-ка отсюда, Мержан, — сказал учитель, заметив испуг на лице сына.

Мальчик почтительно склонил голову и медленно направился к двери.

— Да, Гарун-тюре большая фигура. Но какое отношение имеешь к нему ты? Разве твоя забота — не конница?..

Мамбет едва дал ему договорить.

— Из-за коней все и началось. Один из трех аргамаков, подаренных Ахметше, пропал. Бывает, уходят кони. Мог уйти туда, где его сытно кормили. А подполковник — это был его конь — накинулся на меня, будто я его сплавил… — И Мамбет рассказал о препирательстве с Кирилловым, о том, как тот приказал посадить его на гауптвахту, как Мамбет свалил двух солдат, ворвался к Кириллову, связал его и обезоружил.

— Кириллов меня давно знает. Он сын богатого казака из Мергеневки. Когда-то я пас их скот. Бывало, он не раз замахивался на меня, но я в долгу не оставался. Как-то раз за неуплату увел у них коня. Много лет прошло… А сейчас бывший мой хозяин стал орать на меня: «Конокрад!»— «Если ты такой сильный, то красным лучше покажи свою прыть! — сказал я в ответ. — Не то завтра они спустят с тебя штаны, надают горячих и заставят пасти лошадей». Ну и пошло, пошло…

— Повздорил с Кирилловым, а мстить решил Гаруну?

— С Кирилловым я в расчете. А Гарун должен исчезнуть с лица земли. Он копает мне яму. Все припомнил: и то, что я в шестнадцатом году гнал в шею волостного Лукпана, и то, что убежал с окопных работ, — все. Ты, говорит, снюхался с красными. Обещал повесить меня.

Об остальном Губайдулла не стал расспрашивать. Он живо представил себе, как этот неукротимый и дерзкий сын степей не только опозорил Кириллова — начальника штаба войск Жанши, но и не побоялся стычки с самим полицмейстером Гаруном. «Поймают его — будут судить. А как судят они — всем известно. Где бы его укрыть, как спасти? Ведь и со мной они считаться не станут…»

Мысли Губайдуллы перебил Мамбет.

— Губа-ака, скажи, где сейчас Галиаскар? Я присоединюсь к нему. И не один, а со своими приятелями из ханского войска.

Многоопытному учителю, неплохо разбиравшемуся в сложностях жизни, желание Мамбета примкнуть к Галиаскару показалось единственным спасением для него. «Но где сейчас Галиаскар? Как выведет Мамбет своих друзей из отряда хана? Вдруг попадется им в лапы? Вдобавок еще и Гаруна-тюре решил убить. Опасности там и здесь, надо основательно все продумать».

— Послушай, Мамбет. В укромном месте, в степи, стоит один наш хуторок, неприметный, чистенький такой — хорошо в нем. Советую пока устроиться тебе там. Кроме табун-щи ков, никто не заглянет. Пищу тебе доставят джигиты, а об остальном — поговорим после.

Помедлив, Мамбет согласился, хотя на уме у него были совсем другие планы. Он задумал такое, что вскоре удивит, ошеломит всех, об этом начнут с восхищением говорить во всей округе.

Он сразу выехал в сторону Кашарсойгана, в четырех-пяти верстах от озера Камысты, разыскал хуторок, внимательно оглядел окрестности, но не остановился здесь, а с наступлением сумерек отправился в город.

У некоторых людей завидная способность: сказано — сделано, задумал взять возьмет, обещал отдать — отдаст. Такие люди беспощадны к своим врагам, в долгу у них никогда не остаются: или растопчут ненавистного, или сами погибнут. Они обычно не склонны обдумывать каждый свой шаг, не взвешивают все трезво, а сразу приступают к действию. К таким людям принадлежал и Мамбет.

Добрый совет Губайдуллы: «Побудь пока на хуторке, об остальном поговорим после», Мамбет пропустил мимо ушей. Собственно, не за советом приехал он к учителю, а всего лишь по старой привычке, чтобы рассказать о случившемся и о том, что задумал. Но совет учителя пригодился, и если бы Губайдулла знал, для чего, то не советовал бы.

«Место, где стоит хуторок, неприступно, как крепость, за ним тянутся пастбища, там пасутся несметные табуны. Ты. Кириллов, назвал меня конокрадом. Подожди, голубчик, я покажу тебе, какими бывают настоящие конокрады! Угоню полковых коней, пешим тебя оставлю. Найди потом зернышко проса в жнивье! Ищи, свищи! Пригоню коней в табуны Кабыла и Наурызалы, через несколько дней перегоню их в горы Акшат, а потом дальше, за Акбулак в сторону красных соколов. Попляшешь, милый!»— думал Мамбет, пустив коня шагом, чтобы дать ему остыть. Сейчас он вовсе забыл о Гаруне-тюре, весь гнев его был обращен на Кириллова.

«Когда я свалил, подмял его под себя, он, собачий сын, лежал подо мной и говорил: «Отпусти, Мишка, я только в шутку назвал тебя конокрадом». Когда я отпустил, он собрал всех парней Мергеневки и меня до смерти избили в степи. Провалялся в степи я день и ночь и еле дополз до избушки деда Митрея».

— Вот след их зверства, — глухо сказал Мамбет. слегка дотронувшись камчой до изуродованного уха.

«Надо было взять вчера собаку за глотку и тут же прикончить. А потом посмотрел бы я на этих господ в погонах. Ладно, задним умом всякий крепок. Сам виноват, нечего было жалеть! А если теперь попадусь ему в когти, не задумается, сразу к стенке поставит!»

Сколько раз избивали Мамбета! Сколько лишений, жестоких терзаний он перенес! О таких людях говорят: прошел огонь и воду. А испытав все, он теперь ничего не боялся. Понятны его бесконечные стычки с высокопоставленными чинами — слишком глубоки и явны были бесчисленные обиды, боли, унижения и оскорбления, изведанные, перенесенные им с самого детства.

— Эх, черт! — скрипнул зубами Мамбет, все жалея, что не прикончил вчера Кириллова.

Мамбет бесцеремонно переступил порог, шагнул в глубь комнаты и, увидев красивую смуглую девушку, спросил:

— Где тюре?

При виде растрепанного, несмотря на военную форму, странного детины с пугающе воспаленными глазами девушка растерялась, но только на миг. Она повидала немало людей, и городских, и аульных, была грамотной и по натуре бойкой, поэтому быстро пришла в себя. Ей почудилось, что в комнату вошел тот сказочный богатырь, который один может выпить целое озеро и на ладони переставить гору с места на место. Женщины любят грубую мужскую силу, отдают предпочтение решительным и отчаянным, нежели нежным, осторожным, излишне ласковым. Женщины невольно тянутся к таким бесшабашным, храбрым и необыкновенным мужчинам, как Мамбет. Единственная дочь Га-руна-тюре, гимназистка Шахизада, относилась именно к числу таких женщин.