Павел Первый

Розен (продолжая читать). Тогда воприимет Россия новое бытие и совершенно во всех частях преобразится…

Депрерадович (указывая на Платона Зубова). Что такое с князем?

Яшвиль. Медвежья болезнь — расстройство желудка, от страха.

Талызин. Трус! Под Катькиными юбками обабился. Служба-то отечеству не то, знать, что служба постельная: по ночам, бывало, у дверей спальни мяукает котом, зовет императрицу на свидание; ему двадцать лет, а ей семьдесят — в морщинах вся, желтая, обрюзглая, зубы вставные, изо рта пахнет — брр… с тех пор его и тошнит!

Депрерадович. Зато чуть не самодержцем стал!

Талызин. А теперь стал Брутом. [34]

Яшвиль. Брут с расстройством желудка!

Депрерадович. Да ведь что, братцы, поделаешь? Революция в собственном брюхе важнее всех революций на свете!

Талызин (подходя к Зубову, который лежит на канапе). Не полегчало, князь?

Платон Зубов. Какое там!

Талызин. Гофманских капель бы приняли.

Платон Зубов. Ну их, капли! Домой бы в постель, да припарки… А я тут с вами возись, черт бы побрал этот заговор! Попадем в лапы Аракчееву, тем дело и кончится.

Розен (продолжая читать). По тринадцатому пункту Конституции Российской…

Талызин. Всех-то пунктов сколько?

Розен. Сто девяносто девять.

Талызин. Батюшки! Этак, пожалуй, и к утру не кончите.

Розен (продолжая читать). По тринадцатому пункту Конституции Российской собирается Парламент…

Скарятин. Это что за штука?

Татаринов. Парламент — штука немецкая…

Филатов. Немец обезьяну выдумал!

Скарятин. А знаете, господа, у княгини Голицыной три обезьянки: когда один самец да самочка амурятся, то другой смотрит на них, и представьте себе, тоже…

Говорит на ухо.

Титов. Удивительно!

Трое — у закусочного стола.

Первый. Последняя цена — полтораста.

Второй. Хочешь сто?

Первый. Что вы, сударь, Бога побойтесь! Хотя и крепостная, а все равно, что барышня. Шестнадцать лет, настоящий розанчик. Стирать и шить умеет.

Второй. Сто двадцать — и больше ни копейки.

Первый. Ну, черт с вами, — по рукам. Уж очень деньги нужны: в пух проигрался.

Третий. Так-то вот и у нас в полку штабс-капитан Раздиришин все, бывало, малолетних девок покупал и столько он их перепортил, страсть!

Трое — у печки.

Первый. Все люди из рук природы выходят совершенно равными, как сказал господин Мабли. [35]

Второй. В природе, сударь, нет равенства: и на дереве лист к листу не приходится.

Третий. Равенство есть чудовище, которое хочет быть королем.

Первый. Неужели вы, господа, не разумеете, что политическая вольность нации…

Второй. Вольность? Что такое вольность? Обманчивый есть шум и дым пустой.

Мансуров. Все прах, все тлен, все тень: умрем, и ничего не останется!

Третий. Vous avez le vin triste, monsieur! [36]

Шеншин. Ах ты, птенец, птенец! И как тебя сюда затащили?

Гарданов. Из трактира Демута, дяденька, за компанию. Пили там — все такие славные ребята. «Поедем, говорят, Вася, к Талызину». Вот я и поехал.

Шеншин. Ну, куда же тебе в этакое дело, мальчик ты маленький?

Гарданов. Какой же я маленький, помилуйте, мне скоро двадцать лет. Вчера предложение сделал — стишок сочинил, хотите, скажу? Только на ушко, чтоб никто не слышал.

Зачем в безумии стараться

Восток с полуднем съединить?

Чтоб вечно в радости смеяться,

Довольно Машеньку любить.

Ефимович. По исчислению господина Юнга Штиллинга, [37] кончина мира произойдет через тридцать пять лет.

Татаринов. Ого! Да вы, сударь, фармазон, что ли?

Ефимович. Мы — священники, перст Горусов [38] на устах держащие и книги таинств хранящие.

Татаринов (тихо). Просто — мошенники: в мутной воде рыбу ловят.

Ефимович. Наша наука в эдеме еще открылась.

Титов. Удивительно!

Ефимович. А известно ли вам, государи мои, что по системе Канта…

Скарятин. Это еще что за Кант?

Ефимович. Немецкий филозóф.

Филатов. Немец обезьяну выдумал!

Скарятин. А я вам говорю, братцы, у княгини Голицыной три обезьянки: когда самец и самочка…

Клокачев. Как же, знаю, знаю господина Канта — в Кенигсберге видел: старичок беленький да нежненький, точно пуховочка — все по одной аллее ходит взад и вперед, как маятник — говорит скоро и невразумительно.

Ефимович. Ну, так вот, государи мои, по системе Кантовой — Божество неприступно есть для человеческого разума…

Татаринов. А слышали, господа, намедни, в Гостином дворе, подпоручик Фомкин доказал публично, как дважды два четыре, что никакого Бога нет?

Титов. Удивительно!

Талызин. Господа, господа, нам нужно о деле, а мы черт не знает о чем!

Мансуров. Какие дела! Умрем — и ничего не останется: все прах, все тлен, все тень.

Долгорукий (поет).

Ах ты, сукин сын, Камаринский мужик,

Ты за что, про что калачницу убил?

Скарятин. А я тебе говорю, есть Бог!

Татаринов. А я тебе говорю, нет Бога!

Волконский. Петенька, Петенька, пропляши казачка, миленький!

Долгорукий. Отстань, черт!

Голоса. Слушайте! Слушайте!

Талызин (читает). Отречение от престола императора Павла I. «Мы, Павел I-й, милостью Божьей, император и самодержец Всероссийский, и прочее, и прочее, беспристрастно и непринужденно объявляем, что от правления государства Российского навек отрицаемся, в чем клятву нашу пред Богом и всецелым светом приносим. Вручаем же престол сыну и законному наследнику нашему, Александру Павловичу».

Розен. А где же конституция?

Талызин. Александр — наша конституция!

Голоса. Виват Александр!

Талызин. Мы, господа, на совесть. Извольте и то рассудить, что государь самодержавный не имеет права законно власть свою ограничить, понеже Россия вручила предкам его самодержавие нераздельное…

Бибиков. Помилуйте, господа, из-за чего же мы стараемся? Из-за круглых шляп да фраков, что ли?

Голоса. Круглые шляпы да фраки, виват! Виват свобода!

Клокачев. Не угодно ли будет, государи мои, выслушать прожект о соединении областей Российской империи по образцу Северо-Американской республики?

Платон Зубов. А вот, погодите, задаст вам ужо Аракчеев республику!

Шум, крики.

Одни. Виват самодержавие!

Другие. Виват конституция!

Тучков. А мне что-то, ребятушки, боязно — уж не черт ли нас попутал?..

Талызин. Господа, господа! Дайте же слово сказать…

Голоса. Слушайте! Слушайте!

Талызин. Российская империя столь велика…

Первый. Велика Федора да дура.

Второй. Ничего в России нет: по внешности есть все, а на деле — нет ничего.

Третий. Россия — метеор: блеснул и пропал.

Мансуров. Умрем — и ничего не останется: все прах, все тлен, все тень.

Голоса. Слушайте! Слушайте!

Талызин. Российская империя столь велика и обширна, что, кроме государя самодержавного, всякое иное правление неудобовозможно и пагубно…

Голоса. Верно! Верно! К черту конституцию! Это все немцы придумали, враги отечества, фармазоны проклятые!

Талызин. Ибо что, господа, зрим в Европе? Просвещеннейший из всех народов сбросил с себя златые цепи порядка гражданского, опрокинул алтари и троны и, как поток, надутый всеми мерзостями злочестия и разврата, выступил из берегов своих, угрожая затопить Европу…

Татаринов. Европа вскоре погрузится в варварство…

Талызин. Одна Россия, как некий колосс непоколебимый, стоит, и основание оного колосса — вера православная, власть самодержавная.

Голоса. Виват самодержавие! Виват Россия!

Скарятин. Россия спасет Европу!

Титов. Удивительно!

Мордвинов. Граждане российские…

Волконский. Петенька, Петенька, попляши казачка!