Чудо пылающего креста

По крытому крышей переходу они прошли в другое помещение, откуда доносился аромат приготовленной пищи. Крок толкнул дверь, и их встретил гвалт голосов: видимо, люди кричали, чтобы расслышать друг друга за нестихающим шумом разговоров и звоном посуды. Не обращая внимания на шум, отвечая на приветствия и грубые шутки, — похоже, он пользовался довольно большой популярностью, — Крок прошел к угловому столу, где уже обедали двое других молодых людей.

Один из них, представленный Кроком как Максенций, высокий и худой, с первого взгляда не понравился Константину своими томными, фатоватыми манерами. Другой, Максимин Дайя, крепкий и темнокожий, выглядел лет на двадцать с небольшим, угрюмым; эта черта, как потом узнал Константин, сохранялась за ним большую часть времени, тогда как элегантный Максенций был слишком апатичным, чтобы проявлять к чему-либо восторг, не считая вина, которое он употреблял с неизменным постоянством.

Еда была добротной, хотя и грубой: густой суп в деревянных мисках, за ним козлятина с вареной чечевицей и жесткие хлебные лепешки. Вино оказалось разбавлено водой, но все же сохраняло приятный аромат — холмистая местность, тянувшаяся вдоль южного берега моря Мармара и залива Никомедии, славилась своими виноградниками.

Максимин Дайя ел как свинья, сопя и пуская слюни над своим мясом и вином, но никто, похоже, не обращал на него внимания. Покончив с обедом, он оттолкнулся от стола и вытер свой сальный рот мускулистым волосатым предплечьем.

— Как, ты сказал, тебя зовут? — в первый раз обратился он прямо к Константину.

— Константин.

— В честь Констанция Хлора?

За четырьмя столами в углу воцарилась внезапная тишина, и Константину стало ясно, что сидящие за ними смотрят на него и ждут его ответа.

— Это мой отец.

— Так ты незаконнорожденный! — презрительно фыркнул Дайя. — По какому же праву ты тут, среди нас?

Первым желанием Константина было схватить лежавший на столе нож и приставить к горлу этого коренастого парня. Но он уже начинал учиться управлять своим обычно горячим характером и поэтому не без усилия заставил себя расслабиться.

— Моя мать — Елена из Дрепанума.

— Конкубина?

— Законная жена, разведенная в Наиссе с моим отцом меньше недели тому назад по постановлению императора Диоклетиана.

— А почему это он с ней развелся? — допытывался Максимин. — Небось она…

— Констанция развели, чтобы он смог жениться на моей сводной сестре Феодоре. — Сказав это, Максенций зевнул. — В самом деле, Дайя, ты с каждым днем, мне кажется, все больше становишься похожим на свинью, на глупую, невежественную свинью.

Максимин Дайя не оскорбился: очевидно, эти двое были достаточно близкими товарищами, чтобы беззлобно обмениваться оскорблениями.

— Значит, Констанций оставил своего щенка шпионить для него, пока он сам в Галлии и Британии, — сделал он заключение и предупредил: — Только смотри, где шпионишь, малыш Константин, а то схлопочешь дротик в животик.

Глава 3

1

На следующее утро для Константина наступила пора небывало тяжелой работы. На рассвете, пока ночной туман с залива еще окутывал город, сигнал трубы выгнал из казармы солдат, проходивших подготовку, равно как командиров, так и легионеров, и сам Даций возглавил их энергичную пробежку по пригородной местности. Трудной была дистанция: приходилось преодолевать препятствия, перепрыгивать через заборы, шлепать по ледяной воде шумно сбегающих с гор речушек.

Темп бега не ослабевал, несмотря на возраст центуриона. Когда они снова оказались в казарме, Константин дышал тяжело, но с удовлетворением отметил, что и другие, особенно приземистый Дайя и апатичный Максенций, чувствовали себя не лучше. Все-таки недаром часами он бегал по холмам и берегам реки в Наиссе, готовясь к тому дню, когда наступит суровая пора военной подготовки.

В казарме после пробежки они успели только ополоснуть водой лица и тела — солдаты у длинного корыта, протянутого вдоль стены казармы, а будущие командиры — над медными тазами в своих кубикулах. Потом они толпой повалили в триклиниум — если столь просторный зал можно было назвать просто столовой — и с жадностью проглотили обильный завтрак, поскольку в полдень они получали только корку хлеба, немного сыра и фруктов.

После завтрака наступили нескончаемые часы маршировки: вперед, назад — так они учились двигаться в строю, не мешая друг другу. За этим последовали упражнения в метании дротиков и в обращении с франциской — устрашающим боевым топориком, введенным в военный обиход франками (отсюда они и получили свое название). Это грозное оружие, которое либо ловко метали опытные воины, либо просто использовали как боевой топорик, сперва наносило огромный урон тесно сплоченным рядам римских легионов в первых войнах с галлами. В основном по этой причине легионы теперь сражались в гораздо более рассредоточенных порядках, а щиты их, или скутумы, стали делать в форме полуцилиндров, чтобы лезвие лишь скользило по их поверхности.

В одном из этапов подготовки учились владеть пилумом и гладиусом. Первое представляло собой метательное или ударное копье выше человеческого роста, второе — меч длиной от кончиков пальцев до локтя, с широким тяжелым клинком. Пилум в руках сильного воина, метал он его или наносил колющий удар, мог пробить самую крепкую броню, а клинок гладиуса в ближнем бою мог отсечь руку или ногу.

Для обучения боевым искусствам Константина поначалу зачислили в ряды велитов [33], преимущественно состоящих из юношей, недостаточно еще закаленных для сражений в передовых частях легионов, в отличие от превосходных боевых машин, называющихся гастатами [34].

Армия в целях маневренности подразделялась на легионы, когорты, манипулы и центурии во главе с умудренными в боевом искусстве трибунами и центурионами [35].

В классическом боевом порядке, в том, который достиг, пожалуй, наивысшего уровня эффективности при Юлии Цезаре, три манипулы разного вида (гастаты впереди; закаленные воины, называвшиеся принципы, во втором строю; и третий состоял наполовину из триариев — ветеранских резервов, участвующих в своей последней кампании, и молодых велитов, которым близость таких опытных воинов могла пойти на пользу) действовали как боевая единица, когорта, численностью от четырехсот до шестисот человек. Десять таких когорт могли составить легион и вместе со вспомогательными частями и конной алой становились соединением, способным к выполнению самостоятельных задач.

Каждой армией поначалу командовал консул, ответственный перед сенатом, но теперь — полководец, ответственный перед одним из двух императоров или одним из двух цезарей. У главнокомандующего в подчинении находилось шестеро трибунов, — обычно это были молодые аристократы, — но действительное управление многочисленными армейскими делами ложилось на плечи знаменитых центурионов, буквально являвшихся костяком командного состава римской армии.

Несколько раз в неделю проводилось обучение верховой езде и бою из положения в седле под непосредственным руководством Крока, который, как и большинство его земляков, был искусным наездником. Верховая езда всегда очень нравилась Константину, и эти занятия доставляли ему самое большое удовольствие, особенно когда с галльским вождем у него стали налаживаться все более дружеские отношения.

На учениях всадников группировали в турмы из тридцати двух человек, разбитых на восемь шеренг, поскольку основной принцип римской теории войны заключался в том, что группа солдат, сражающихся вместе как боевая единица, бывает во много раз эффективней, чем все они, бьющиеся каждый сам за себя. Заметив способность Константина к руководству кавалерией, Крок и Даций вскоре передали ему командование его собственной учебной турмой, и уже через некоторое время этот отряд оставлял позади другие, когда они устраивали скачки на скорость или строевые маневры.