Георгий Седов

Внутри тоже базар. По коридорам множество восточных товаров. Ковры, роскошные старинные ткани и халаты, шитые золотом перевязи и пояса, дорогое оружие, бронзовая, медная и оловянная посуда, табак, пряности, сушеные фрукты, орехи, благовонные смолы и травы — все, что производят Малая Азия, Египет и Персия, можно было найти под этими тысячелетними сводами.

Но покупателей почти не видно.

Желтый, как шафран, безбородый евнух, продавец драгоценных масел и эссенций, тер на жернове более ходкий товар — далматский порошок.

В нише, заваленной прекрасными коврами, седой турок в чалме плел грубую циновку из камыша. Тощий перс в лавке дамасских клинков резал на тонкие волокна связки пахучего смирнского табака.

Седов с трудом нашел выход на улицу. Он заблудился в лабиринте коридоров.

Остаток дня провел, бродя по тихим улицам Стамбула, заглядывая во дворы, в мастерские ремесленников: медников, кузнецов, токарей, корзинщиков и чувячных мастеров. По истощенному виду этих кустарей, по тому, что большинство нe имело собственного помещения (работали на улице), Седов заключил, что в роскошном городе большая часть обитателей — такая же голь и беднота, как в знакомых городах на родине.

Он наблюдал, как обедали мастеровые, прожевывая хлеб с сушеным фиником или с маленьким кусочком халвы. Обед заканчивали пригоршней воды из уличного фонтана.

Тут же, на улице ремесленников, находилась шашлычная. Черноусый, с огромными навыкате глазами, шашлычник стоял у входа наготове, с ножом, похожим на саблю, чтоб срезать с груды баранины, вращающейся на вертеле, верхний подрумянившийся слой.

Аппетитный запах разносился далеко. Но ремесленники грызли свои корки.

«Травка-то у вола под ногами, рад бы пощипать, да ярмо не пускает», вспомнилась Седову отцовская поговорка.

Он вернулся на судно уставший, даже разбитый. В ушах звучали отголоски сумасшедших галатских криков. Одежда, казалось, пропиталась запахами восточного базара. Еще живыми стояли перед глазами картины изобилия рынков, роскоши дворцов и мечетей. Вспоминались голодные вопли нищих около ужасных логовищ стамбульской бедноты в развалинах древних византийских строений.

Вот они какие, заморские страны!

За ужином он начал было рассказывать про приключения этого дня, но рассказать не успел. Приехал с берега старший помощник, привез ошеломляющую весть: хозяин Серадиадис вступает пайщиком в банкирское предприятие на Гранд-Рю-де-Пера и продает «Султан» какому-то константинопольскому греку. Пароход станет ходить под греческим флагом. Следовательно, всему русскому экипажу будет дан расчет. Новость подтвердилась на следующий же день. Серадиадис приехал с новым командиром, греческим капитаном, велел сдать судовые документы и пароходное имущество. Еще через день Седов и вся команда, получив расчет, перебрались в подворье на берегу — ожидать парохода на родину..

Глава VIII

МОРЯК «НА ДЕКОКТЕ»

Через пять дней вся команда «Султана» сошла в Одессе на берег. Боцману повезло: не успел он сделать по набережной десятка шагов, встретил знакомого командира и сразу же нанялся на его пароход. Остальные с узелками и чемоданчиками разбрелись по городу.

Седов и его два помощника пошли искать пристанища. Нашли угол на антресолях у толстой гречанки, сдававшей углы безработным, севшим «на декокт» морякам. Поместились в большой полутемной комнате, сплошь уставленной кроватями. Здесь стоял неистребимый запах лампадного масла, чеснока и человеческого пота. Расчет с постояльцами у гречанки был прост: полтора целковых за неделю вперед и никакого кредита.

Оставив чемоданчики, моряки сразу же направились в «Гамбринус». Так назывался кабачок, куда сходились одесские моряки выпить кружечку пива, повидать приятелей и поделиться новостями. Кабачок знаменит был крепким пивом, изобилием новостей и скрипачом, Сашкой, чье искусство вдохновило писателя Куприна написать прекрасный рассказ под названием «Гамбринус».

В «Гамбринус» шли не только веселиться. Здесь узнавали и о свободном тоннаже, о фрахтах, сплавляли контрабанду и нанимались на суда безработные моряки.

Седов решил искать место только на пароходе дальнего плавания. Теперь, имея на дипломе надпись о командовании судном в заграничном плавании, он надеялся устроиться по меньшей мере вторым помощником на океанский пароход.

В «Гамбринусе» узнали плохие новости. Много старых моряков сидело «на декокте» — попросту были без места, на голодном пайке. Походив недели две в кабачок и по пароходным сходням, Седов понял, как трудно получить какое-нибудь место. Был рад, когда подвернулось временное: заменить на один рейс заболевшего четвертого помощника (суперкарго) на пароходе «Царь» Добровольного общества.

«Царь» ходил по ближневосточной линии, по морям Черному, Мраморному, Эгейскому и Средиземному. Вот они, дальние моря! Африка и африканцы, великий город Александрия! Места, которые грезились в детстве!

Он увидел эти места. Но только с парохода. На берегу пришлось побывать всего один раз. Нет, не годилась должность суперкарго, заведующего погрузкой и выгрузкой, для моряка-путешественника, мечтающего о заморских странах! Залитая солнцем, вся в кипарисах, светлая Смирна, пальмовые долины у каменного Бейрута, Триполи, греческие города в зелени апельсинных и лимонных садов, мраморный Родос, олеандры на ослепительных вершинах Атоса и горячий Порт-Саид — все это видел только через глазок бинокля, когда пароход стоял на якоре. Берег звал ароматами незнакомых растений, веселым шумом, красотой залитых солнцем улиц. Но побывать на берегу не было свободного времени.

Через две недели «Царь» закончил рейс и вернулся в Одессу. Больной помощник поправился. Седов получил расчет.

На этот раз сидение «на декокте» затянулось. Деньги скоро вышли. Седов помогал семье и не скопил ничего на черный день. Месяца через полтора он дошел до настоящего «декокта» — питания хлебом и водой. Проходила неделя за неделей, а подходящих вакансий не освобождалось. Пытался поступить матросом на пароход дальневосточной линии Добровольного флота. В конторе ему сказали:

— Вы будете трехсотым кандидатом.

— Но у меня диплом штурмана дальнего плавания и капитанский стаж!

— Нам не нужно матросов с капитанским дипломом, у вас имеется четырехлетний стаж плавания, только поэтому и зачисляем кандидатом.

Молодой моряк вернулся в свой угол взбешенный. В тот же день он отправился к воинскому начальнику и подал прошение о зачислении во флот вольноопределяющимся. Там, по крайней мере, не будет безработицы.

Седов не успел еще забыть всю тяжесть матросской доли на паруснике и на «Труде». Но все же первые дни службы во флотском экипаже показались не сладкими.

Остригли накоротко волосы. Выдали форменную одежду, поставили в строй и дали номер. Унтер-офицер Замурушкин, обучавший новобранцев, долго не мог запомнить фамилии и кричал в строю:

— Эй, ты, лобастый! Надвинь головной убор по полной хворме. Ты что думаешь — в «Гамбринус» пришел?

С шести утра и до девяти вечера «драили» унтер-офицеры молодых матросов. Наука быстро и правильно связывать подвесные койки, строевые занятия, винтовка, орудийный замок, морской устав и «словесность» — все это вколачивалось в голову настойчиво, с криком и крепкими морскими словечками.

Особенно запомнилась маршировка. Каждый день на просторном дворе Замурушкин обламывал матросов и поодиночке и повзводно. Учил вытягивать носок по струнке, бросать правую ногу на землю и тотчас же, не сгибая корпуса, выкидывать левую. Ногой полагалось бить крепко, да так, чтоб пыль взлетала, чтоб трещала у сапога подметка, чтобы жарко стало подошве!

Больше всего доставалось, когда учились ходить церемониальным маршем. Добившись равномерного удара ногой, Замурушкин строил отделение, отступал на несколько шагов и, разевая широкую пасть, торжественно командовал: