Последний день Помпеи

Там было так необычно, так непохоже на тесные жилища, в которых проходило их детство… Каждый раз, когда синьор Алессандро появлялся в гетто, дети окружали его тесным кольцом в нетерпеливом ожидании — кому выпадет удача, кого сегодня позовет к себе добрый синьор. Там на стенах столько всякого нарисовано!

Часто после того, как Иванов заканчивал рисовать кого-нибудь из мальчиков, он любил отдыхать в тени у входа в дом. В эти часы художник рассказывал им про далекую родину их праотцов — Палестину — и о том, как римский император Титус поработил их предков, что нашлись среди евреев смелые люди, которые подняли народ против римлян. Но римляне были лучше вооружены, согнали евреев с родных мест и насильственно расселили по Римской империи. Поэтому они теперь живут на берегах Тибра, а не на берегах родной реки Иордан.

Иванов особенно любил рассказывать про реку, Иордан. Однажды мальчики спросили — давно ли он был там. Этот вопрос только огорчил художника, и он признался своим маленьким друзьям, что никогда не был в Палестине и ни разу не сидел на берегах Иордана, что все это знает лишь из книг. Ему очень нужно отправиться в те места, он пишет картину о том, что случилось там почти две тысячи лет назад. Но нет денег для такого далекого путешествия.

И вот мальчики между собой решили помочь синьору Алессандро.

Самым людным местом гетто был базар. Мальчики стали пропадать там с утра до вечера. Целыми днями они помогали торговцам перебирать товар, который здесь называли плодами моря. Этот товар быстро портился, и зловонный запах распространялся над шумным базаром. Мальчики не гнушались и этой работой — они зажимали носы, отплевывались, но продолжали перебирать рыбу с каким-то остервенением. Даже торговцы удивлялись усердию мальчишек и к концу дня набавляли им по несколько монеток сверх условленной платы.

И вот для маленьких друзей Иванова настал долгожданный счастливый день — потертый кошелек, который один из них выпросил у матери, был туго набит мелкими монетами.

Теперь ребята стали нетерпеливо дожидаться прихода художника. Обычно синьор Алессандро появлялся в гетто по пятницам и субботам, когда в синагоге происходило торжественное богослужение.

Вечером в пятницу мальчики еще издали увидели приближающегося Иванова. Они бросились к нему со всех ног и теснее обычного окружили его.

— Вот, синьор Алессандро, — выдвинулся вперед худенький мальчик, которого Иванов особенно любил рисовать, — это вам для путешествия в Палестину!

Мальчик протянул кошелек удивленному художнику.

— Вы не подумайте чего-нибудь плохого, — продолжал, волнуясь, мальчик. — Мы деньги не украли, а заработали на базаре, в рыбных рядах… Теперь вы сможете поехать на реку Иордан и закончить вашу картину.

Иванов был взволнован и растерян. Он начал что-то бормотать, разводя руками. И вдруг заплакал. Он плакал, не вытирая слез, и трясущимися руками гладил мальчишечьи головы.

В синагоге окончилась вечерняя молитва. Евреи заторопились: сегодня пятница, канун субботы, и каждый спешит к себе домой, где его ждет праздничная трапеза. Даже в самых бедных семьях торжественно отмечают субботу — дети и взрослые надевают праздничное платье, хозяйки зажигают свечи, к столу подается фаршированная рыба.

Но есть одинокие старики. Их приглашают в семейные дома и усаживают за праздничный стол. Таков прадедовский обычай, и его не смеют нарушать даже самые скупые евреи. Шамес [1] синагоги Иегуда остался один на свете — жену он похоронил лет пятнадцать назад, а детей у него не было. Уже давно синагога стала его родным домом, здесь он дневал и ночевал. Но каждую пятницу старика непременно приглашали в чей-нибудь дом разделить субботнюю трапезу. Вот и сегодня Иегуда зван к самому габе [2]. Но он не пойдет ни к габе, ни к кому другому. Там в углу, на самой дальней скамье сидит этот странный человек, в котором дети души не чают, который и его, старого Иегуду, не иначе как околдовал. Беседу с синьором Алессандро он предпочтет угощению в богатом доме. К тому же Иегуда твердо решил сегодня дознаться, почему приезжий скрывает, что он еврей.

И вот все разошлись. Синагога опустела, но не погрузилась во мрак, как в обычные будничные дни после молитвы. Свечи, зажженные в канун субботы, нельзя тушить, пока они не догорят.

Они уселись друг против друга — сторож римской синагоги и русский художник, академик живописи. И снова, как при первой беседе, художник внимает каждому слову старого еврея.

Любознательность Иванова не имеет границ — ему нужно уточнить темные, непонятные места в библии, во всех подробностях знать, как одевались евреи в Палестине две тысячи лет назад, как возникли обычаи, дошедшие до настоящих дней. Он прочел все, что есть об этом в русских и иностранных книгах, но этого было мало. А шамес Иегуда сущий клад. Сама судьба послала ему этого начитанного в священном писании старца. Его толкование Ветхого завета полно поэзии и почти зримо воссоздает легендарную историю народа.

Иегуде тоже очень нравится любознательный собеседник. Когда-то Иегуда готовился в раввины, но судьба была к нему неблагосклонна, и вот уже сколько лет он сторожит синагогу римских евреев. А было время, когда в Ливорно, где он учился, ему прочили блестящую будущность. Ничего из этого не вышло, внезапно умер отец, и у Иегуды на руках остались мать, младшие братья и сестры. Но до сих пор шамес синагоги удивляет всех своей ученостью, с ним боятся спорить даже самые искушенные талмудисты.

Впервые за долгие годы Иегуда не спорит, не наскакивает на собеседника, а ведет мирную беседу. Этот синьор Алессандро поражает его начитанностью в библии и тем, как вдруг высказывает какое-нибудь предположение, которого он, Иегуда, не встречал в еврейских книгах.

Иегуда не раз думал, что у его нового друга есть какие-то тайные причины скрывать свое еврейство. Сегодня он решился спросить об этом напрямик. Но получилось так, что сам синьор Алессандро стал рассказывать о себе и избавил Иегуду от неловкого положения, в которое тот чуть не попал.

Иванов последнее время дошел до отчаяния. Рухнули надежды на путешествие в Палестину. Общество поощрения художников окончательно отказалось послать его туда. Не помогли письма Торвальдсена и Камуччини в Петербург. Оттуда оскорбительно писали, что Рафаэль, хотя и не был на Востоке, создавал великие произведения.

Иванову становится ясно, что надо отказаться от своих планов на путешествие, что придется ограничиться теми итальянскими пейзажами, которые наиболее напоминают палестинский пейзаж. Но главное, конечно, не в пейзаже — для картины требуются типы людей. Где же, как не в синагоге, искать модели? И он встречает их здесь великое множество. Но как подступиться к этим набожным старцам, когда у евреев изображения человека или животного запрещены религией?

На базаре он попытался предложить длиннобородым нищим, так напоминавшим своих далеких предков в Палестине, позировать ему. Когда до них дошел смысл его предложения, они в ужасе отпрянули от него. Этих нищих не соблазнила и предложенная высокая плата. А делать зарисовки в альбоме во время молитвы в синагоге он опасается. Разгневанные евреи тогда просто вытолкают его, осквернителя их веры.

После долгих размышлений Иванов решил посоветоваться с Иегудой. И вот он сидит против шамеса…

Иванов рассказывает ему не только о себе, а и о России, Петербурге, о преследуемых своих собратьях, о том, что жестокость и несправедливость, царящие в мире, не дают ему покоя, что он пишет картину о страданиях еврейского народа.

Иванов многое не договаривает, умалчивает перед шамесом Иегудой, что сюжетом для картины послужил евангельский рассказ — как на берегу Иордана пророк Иоанн Предтеча при всем народе порицает фарисеев и книжников и возвещает о пришествии избавителя, Мессии — Иисуса Христа.

Иванов тогда искренне верил в евангельскую легенду о Христе, он думал, что с явлением Мессии начался новый день человечества. Но он хорошо понимал, какое предубеждение существует у набожных евреев к христианам, они считают страшным позором, что Христос вышел из их среды… Поэтому Иванов умалчивает о самом сюжете картины.