Воевода

Затем Ляпунов дал Пожарскому прочитать грамоту, полученную им из Москвы:

«Поверьте этому нашему письму. Не многие идут вслед за предателями христианскими Михаилом Салтыковым и за Фёдором Андроновым и их советниками. У нас Первопрестольной Апостольской Церкви святой патриарх Гермоген прям яко сам пастырь, душу свою за веру христианскую полагает несомненно, и ему все христиане православные последствуют, только неявственно стоят».

Пожарский, дочитав грамоты, молча протянул их Ляпунову.

   — Так что посоветовать, князь?

   — Сажай немедля всех, сколько есть грамотных людей, чтоб сделать как можно больше списков. Надо собирать ополчение со всех городов.

   — Ия так думаю! — радостно произнёс Ляпунов.

   — А тебе быть во главе! — столь же решительно сказал Пожарский.

   — Достоин ли? — заскромничал рязанский богатырь.

   — Тебя по всем землям знают, за тобой пойдут! — твёрдо ответил князь. — Где думаешь сбор объявить?

   — Под Шацком, — уже как о решённом сказал Ляпунов.

   — Удобное место для сбора, — согласился Дмитрий. — Но это для южных городов — Тулы, Калуги, Коломны, Каширы. А из северных сюда долго будут добираться. Советую, чтобы они в Ярославле собрались. Вместе с двух сторон и ударите!

Выражение «ударите» неприятно резануло ухо рязанца.

   — А ты разве не со мной, князюшка? — спросил приторно-ласково.

   — Нет, — отрубил Дмитрий.

Лицо Ляпунова исказила гневливая усмешка:

   — Что, про присягу выблядку польскому забыть не можешь?

Лицо Пожарского осталось невозмутимым. Глянув прямо в чёрные глаза Прокопия, отчеканил:

   — Не дело в такой час плохое о союзнике мыслить. Своих ополченцев из Зарайска я сам под Шацк приведу, а как войско сладится, вперёд вас буду в Москве!

   — В Москве? — удивился Ляпунов, ещё не понимая замысла князя.

   — Да, в Москве. У меня же поместье на Лубянке и своих посадских хватает. Кто же мне запретит?

   — А как же воеводство?

   — Воеводой меня Шуйский назначал, так что я от слова, данного ему, свободен. Нашу семью москвичи многие знают, думаю, поверят мне. Вооружу посадских, и как только вы подойдёте, ударим изнутри. Запомни, Прокопий, — без воли москвичей тебе Москвы никогда не взять.

   — Ловко удумал, — не скрыл восхищения Ляпунов. — Ай да князюшка!

...Пожарский уже был на подходе к Зарайску, когда к его отряду подскакал какой-то отрок на взмыленной лошади.

   — Беда, князь, беда! Черкасы острог обманом взяли! У ворот ихний вожак сказал, что это ты их прислал. А как в острог вошли, всю стражу и повязали.

   — Город грабили?

   — Нет, пока в остроге сидят, жрут да пьют из твоего погреба.

   — Ну, воры, — скрипнул зубами князь. — Я-то, дурак, подумал, что они и взаправду к Михайлову убегли. Ну, ужо я вас накормлю досыта!

Отряду же скомандовал:

   — Отдыхайте пока, ребята. К городу подойдём затемно, чтобы враг не видал.

...По заснеженному руслу реки Осётр они пешими тихо подошли к стене крепости, возвышающейся на обрыве. Лошадей оставили в ближней роще под присмотром подростка. Князь внимательно осматривал высокий берег. Наконец указал на куст ракитника:

   — Отбросьте снег!

За пластом снега обнаружился большой камень.

   — Отодвиньте, только без шума.

Один за другим дружинники ползли на четвереньках по потайному лазу, пока не очутились на дне башни под названием «Наугольная, что у тайника». Пожарский, убедившись, что башня пуста, приказал одному из дружинников подняться наверх, на стену. Через несколько томительных минут тот тихо спустился вниз.

   — Где они?

   — Мальчишка правду сказал: бражничают. Часть в твоём тереме, а часть — прямо во дворе, под навесом.

   — Пьяны?

   — Зело!

   — А стража?

   — У ворот — с десяток. А на стенах никого не видать. Не ждут так скоро.

   — Снова лезь наверх, положи пороху, да побольше. Когда я ухну филином, подожжёшь. Посадские ждут сигнала, подбегут к воротам. Ну, с Богом.

Часть дружинников князь направил к воротам, чтобы снять охрану и открыть запоры. С большей частью окружил терем.

Удар был внезапен и яростен. Черкасы бегали по двору как испуганные крысы. Их лошади, выпущенные из коновязи, тоже носились как бешеные. Многие падали под точными ударами сабель. Пожарский приказал не стрелять, чтобы в сутолоке не поранить своих. Немногим удалось вскочить на лошадей, но у распахнутых ворот, выстроившись коридором, их встречали с рогатинами и топорами горожане.

...Всё это вспомнилось князю сейчас, при чтении летописи.

Завершала страницу совсем свежая запись: «...за ево Богу молити и родителей ево поминати и в Сенаник написати, а Бог сошлёт по ево душу, и ево тем же поминати, довлеже и град Св. Николы стоит». Далее следовал Помянник, исчислявший предков Дмитрия Михайловича Пожарского.

Обычно суровый князь на этот раз не сдержал слёз умиления. Склонив голову, подошёл под благословение священника:

   — Спасибо за память, отче.

   — Бог тебя благословляет, князь.

Пожарский вышел на соборную площадь. Здесь уже собрались все горожане: и стар и млад. Отдельным строем стояли с оружием в руках ополченцы.

Пожарский поднял могучую руку в знак, что будет говорить.

   — Люди зарасские! Вы помните нашу клятву здесь, на соборной площади? — зычно произнёс князь. — Прямить Шуйскому. А если Шуйского не будет, другому законному государю. Мы по совету с Москвой крест целовали польскому королевичу, коли он примет православную веру. Но отец его, король Польский и Литовский, Жигимонт, отказался от своего обещания!

Толпа возмущённо заревела. Пожарский вновь поднял руку.

   — Со мной рядом стоит протопоп Дмитрий. Он прочитает новую крестоцеловальную запись. Кто согласен, подходи и ставь крест!

Дмитрий начал читать:

   — «Обещаем перед Господом Богом стоять за православную веру, не отставать от Московского государства, не служить польскому королю и не прямить ему ни в чём, не ссылаться с ним ни словом, ни письмом, ни с поляками, ни с ЛИТВОЮ, ни с московскими людьми, которые королю прямят, а бороться против них за Московское государство и за всё Российское царствие и очищать Московское государство от польских и литовских людей! Во все времена войны быть в согласии, не произносить смутных слов между собою, не делать скопов и заговоров друг на друга, не грабить и не убивать и вообще не делать ничего дурного русским, а стоять единомысленно за тех русских, которых пошлют куда-нибудь в заточение или предадут какому-нибудь наказанию московские бояре.

Вместе с тем обещаемся заранее — служить и прямить тому, кого Бог даст царём на Московское государство и на все государства Российского царства.

А буде король Жигимонт не выведет польских и литовских людей с Москвы, и из всех московских и украинных городов не выведет, и из-под Смоленска не отступит, и воинских людей не отведёт, и нам — биться до смерти!»

— Биться до смерти! — гремело на площади.

Князь тронул коня и медленно, шагом, проехал вдоль выстроившихся ополченцев, вглядываясь в лица и привычно оценивая их военное снаряжение. Да, это были совсем не те зарайцы, которых он увидел год назад, когда впервые вступил в этот город. Испытания, выпавшие на их долю, сделали этих людей стойкими и мужественными, готовыми в любой миг дать отпор ляхам и прочим лихим людям, а рогатины, на которые они сейчас опирались, как и топоры, заткнутые за пояса из лубяных верёвок, стали поистине грозным оружием в рукопашном бою. Из-под самодельных боевых треухов на воеводу глядели глаза ополченцев, в которых светилась решимость не на словах, а на деле отдать свои жизни ради мира и спокойствия Русской земли.

Отряд зарайцев неторопливо двинулся в поход к Шацку, где собиралось главное ополчение.

...Из города в город мчались гонцы из числа детей боярских и посадских людей. Они везли грамоты, извещая соседей, что встали за православную веру и собираются идти на поляков и литву биться за Московское государство. В свою очередь из городов по окрестным сёлам рассылались посыльщики. Везде, где они появлялись, звонили в колокола, собирая людей окрест. На сходках делался приговор, по которому в свой город спешили все, кто мог держать в руках оружие, даточные люди из монастырей везли сухари, толокно и другие разные снасти, включая порох и свинец, для оснащения будущего ополчения.