Вьетнамский кошмар: моментальные снимки

Это всего лишь сон. Ты дома, не во Вьетнаме. Ты жив. Ты в безопасности. Вдохни поглубже. Ещё раз. И ещё. Расслабься, старик, расслабься…

Я возвращался в постель, и снова в моей голове роились ужасы. Я резко просыпался, включал свет, наливал виски по новой, садился на стул и смотрел в окно или в ящик, пока на востоке не появлялись первые розовые лучи. Мне было страшно возвращаться в постель, я боялся, что если усну…

То опять увижу сон.

Несколько раз, когда я вот так смотрел в окно, тополя на улице вдруг превращались в слоновую траву, а уличные фонари – в багровые осветительные ракеты. Не было ни грохота 105-мм орудий, ни воя миномётов, и у меня появлялось жуткое ощущение, что я единственный живой во всём доме.

Однажды мне приснилось, что я тяну во Вьетнаме четвёртый срок службы и жду не дождусь демобилизации; проснулся я раздражённый и злой.

Иногда я просто лежал без сна думал о войне. С одной стороны, я радовался, что остался жив, но, с другой, жалел, что не погиб во Вьетнаме. Мне нужно было поговорить с кем-нибудь о войне, но я не мог. Я не знал, как к этому подступиться. Я сам ещё не понял, что со мной произошло, через что мне пришлось пройти. Всё это было слишком страшно, запутано и больно. Эта война ещё не улеглась в моей голове. Она только намертво отпечаталась в моих застывших глазах. Да и кто поймёт? Разве может понять её тот, кто там не был?

Я боялся, что если расскажу кому-нибудь о своих снах, то тянуть мне новую службу в каком-нибудь полном крыс госпитале для ветеранов, в дальней каморке с резиновыми стенами и железной решёткой на окне.

Почти всё время я проводил рядом с Мэрилу. Я ехал к ней сразу после завтрака, и мы развлекали друг друга до четырёх дня, когда ей приходил срок отправляться на работу. Я вёз её в контору и в полночь забирал обратно, потом мы целовались-миловались на диване, немного выпивали, смотрели телик, а в три утра я отправлялся домой.

Мне понадобилось совсем немного времени влюбиться в неё : к концу первой недели после первой встречи я уже на коленях просил у Мэрилу руку и сердца. Конечно, я пил, но она смотрела на это сквозь пальцы и…

Сказала "ДА!"

На другой день мы поехали в Найлс в магазин Сирса и купили ей обручальное кольцо с бриллиантом.

Родители Мэрилу были на седьмом небе.

Мои – напротив.

Они ничего не говорили, но чувствовали – и правильно – что я уже не тот человек, которому они махали на прощанье руками год назад. Они уже не знали, кто этот парень. Они считали, что я слишком много пью и что мне нужно время, чтобы вновь приспособиться к жизни в Америке.

Они пытались отговорить меня от женитьбы, говорили, что мы плохо знаем друг друга. Я же отвечал, что это не так. И чем больше родители старались уговорить меня отложить свадьбу, тем твёрже становилась моя решимость пройти через это.

С раннего детства, сколько себя помню, меня преследовала эта родительская опека, я ненавидел её. Я был мал, и мне не давали сделать свой выбор, принять на себя ответственность за свои действия. Они указывали мне, что делать, и заявляли, что им лучше знать, что хорошо для меня, хотя подчас даже не ведали, что хорошо для них самих.

Очень резко я просил их не вмешиваться в мои дела и мою жизнь, говорил, что, вернувшись домой с войны, могу сам принимать решения и пожинать плоды своих ошибок. Я говорил, что всё для себя уже решил, что они ничего уже не могут изменить. И что для них будет лучше прекратить попытки управлять мной, оставить всё как есть и уделить мне немного своей любви и поддержки.

В конце концов, они отступились и попытались свыкнуться с моим решением. Но радости у них это не вызывало.

Мы назначили свадьбу на 12 декабря 1967 года в 1-ой Методистской церкви Баррингтона. Мэрилу была католичка, но после развода её отлучили от церкви. Она сказала, что ей всё равно, где выходить замуж, лишь бы это было в церкви.

Мне не приходило в голову, что мы торопимся с женитьбой. Я просто любил Мэрилу.

Армия сожрала почти два года моей жизни, и я хотел наверстать упущенное время. Кроме того, я думал, что после года активной переписки мы хорошо знаем друг друга.

В мыслях моих Мэрилу была для меня и любимой, и лучшим другом. Находясь в разных уголках света, мы вместе превозмогали войну. В какой-то мере она принадлежала только мне. Ни армии не вычеркнуть её из моей жизни. Ни вьетконговцам уничтожить. Я мечтал, что если мы поженимся, то она будет существовать только для меня, а я – для неё. Только на неё я мог положиться, только её мог любить, заботиться мог только о ней, ибо всех товарищей я растерял на войне.

Я не хотел больше страдать от потерь.

Однако перед самой свадьбой я чуть не сдрейфил. Сидя в служебке и дожидаясь своей очереди к алтарю, я вдруг заметил открытое окно.

Мой брат Тим, которого я всегда звал Джейком*, был рядом со мной, он прочёл мои мысли.

– Сынок, – сказал он, – если хочешь смыться, у тебя есть шанс. Лезь в окно и беги, никто тебя не осудит.

Он застал меня врасплох. Я смутился.

– Кто? Я? Бежать? Ни за что…

Он рассмеялся. Я тоже. Мы тут же об этом забыли. А через минуту, не осознавая, что делаю, я прошёл в южное крыло церкви и мы с Мэрилу произнесли свои "да".

Мы не только обменялись кольцами во время венчания, но и горскими браслетами. Мэрилу считала, что это придаст таинственности нашим отношениям, свяжет немного с Вьетнамом, который познакомил нас.

Эта мысль мне очень понравилась!

Для такого торжественного случая церемония была коротка. Были только наши родители, её свидетельница да мой брат в качестве свидетеля.

Мы вышли из церкви, а мне не верилось, что мы с Мэрилу муж и жена.

Всё получилось так легко. Слишком легко.

За какие-то минуты я не только получил жену, но и готовую семью. Теперь у меня появились обязанности, и они меня пугали.

Медовый месяц был недолгим. Просто мы остановились в мотеле "Дельфин" в Найлсе и всю ночь занимались любовью. Утром мы были никакие. Ноги не держат, живот болит – еле позавтракали.

Мы жили в доме её родителей и спали на большой двойной кровати. Остаток отпуска мы ходили на вечеринки, днём – в кино, а однажды в субботу взяли с собой Тину и поехали в "Аквариум" в Чикаго. Мы объедались пиццей, пили кока-колу, каждую ночь занимались любовью и не заметили, как подкатил конец отпуска и пришло время возвращаться в армию. Нужно было служить ещё несколько месяцев.

За пять дней до Рождества в аэропорту О'Хэйр я поцеловал жёнушку и поднялся на борт самолёта, вылетающего в Вашингтон, округ Колумбия (далее – автобусом в Форт-Мид, штат Мэриленд), завершать последний отрезок армейского пути. Мэрилу обещала, что, как только я устроюсь на новом месте, они с Тиной переберутся поближе к базе.

Это было не лучшее время года для возвращения в казарму. Меня приписали к роте, состоящей из одних чёрных. Спали мы в большом помещении, и у парня на соседней койке была радиола на 45 оборотов в минуту, от которой мне хотелось лезть на стенку. Он всё время крутил одну и ту же пластинку, повторял её как мантру, – до подъёма, после обеда, вечером перед отбоем. Это была песня Марвина Гея "До меня дошли слухи", и никогда ещё в жизни мне так не хотелось стереть кусок пластмассы в порошок!

По документам, полученным во Вьетнаме, на проезд выходило 170 долларов. Когда я оформлялся в 9-ую бронекавалерийскую дивизию, выяснилось, что я должен армии 162 доллара, потому что проезд на автобусе из Форт-Дикса в Форт-Мид стоил всего 8 долларов. Я же потратил все дорожные деньги на перелёт из Филадельфии в Чикаго и Вашингтон. А как ещё мне можно было выбраться домой в отпуск и вернуться назад?

К счастью, меня попросили самому перенести мои бумаги из кабинета в кабинет, и когда я узнал, сколько остался должен, то разорвал бумажки в клочки и спустил в унитаз.

Меня посадили на оформление прибывающего личного состава, и целыми днями напролёт я был занят приёмом ветеранов Вьетнама.

В Сочельник и Рождество мне выпало стоять в карауле у склада. Шёл мокрый снег с дождём, и мне было одиноко как никогда. Я вернулся из Нама, только что женился, и армия уже успела разлучить меня с Мэрилу. Навалилась тоска зелёная, и мне было горько за себя.