Катон (СИ)

Сборы Катона в дальний путь были одновременно и очень простыми, и сложными. Простыми, поскольку вся его экспедиция состояла из трех человек, и сложными, потому что он не представлял, как и за счет чего можно решить стоящую перед ним задачу, и, следовательно, не знал, с каким оснащением ему ехать на Кипр. О том же, чтобы не выполнить поручение, не могло быть и речи. Едва только собрание утвердило миссию Катона, он стал относиться к ней не как к коварной проделке Клодия, а как к государственному делу. Друзья предлагали ему деньги, советы и личную помощь. От денег он, как обычно, отказался, в советах не нашел плодотворной идеи, а вот дружеские услуги принял, и с ним в путешествие отправились всегдашний его спутник Мунаций, слывший специалистом по Востоку Канидий и еще несколько человек из его ближайшего окружения.

Составляя свой закон, Клодий забыл, что Кипр находится вне пределов Италии, и не предусмотрел денег на дорогу. Поэтому Катону пришлось снаряжать корабль за собственный счет, однако в сравнении с другими неприятностями это было мелочью. Выйдя в море, Марк велел держать путь не на Кипр, а на Родос. Этот большой греческий остров находился на перекрестке морских дорог и, следовательно, являлся одним из главных информационных центров Восточного Средиземноморья. Там Катон намеревался собрать сведения о Кипре и его царе, чтобы на их основе выработать план дальнейших действий. Ехать сразу на место назначения не имело смысла, так как, однажды отказав Риму в подчинении, Птолемей, несомненно, дал бы отрицательный ответ и Катону.

Избирая Родос своим местопребыванием, Марк также имел в виду, что там находится крупнейшая стоическая школа Посидония и, кроме того, преподает знаменитый ритор, учитель Цицерона Молон. Он хотел использовать вынужденное удаление из Рима, для того чтобы отдохнуть от шума и злобы форума и насытить оскудевшую в неблагодарных политических трудах душу философской мудростью.

Уже в пути он попытался воспользоваться предоставившейся ему возмож-ностью и насладиться прелестями путешествия. Однако ни мирный плеск искря-щихся струй под веслами, ни голубая даль, ни вид живописных берегов не радовали его, как то бывало прежде. Никакие заморские красоты и просторы не могли восполнить ему чувства утраты Родины и дать жизнь лишившейся корней душе, как не могут прижиться чужие цветы на высохшем дереве.

Многие годы он день за днем терял свое Отечество и свой народ, которые вопреки его усилиям на глазах трансформировались в собственный антипод, и теперь физическое расстояние, отделившее его от Рима, позволило ему разом увидеть и ощутить долго копившиеся изменения. Он и впрямь чувствовал себя вырванным из плодородной почвы деревом, брошенным теперь под палящий зной чужеземья. Заведомо невыполнимое задание, с грузом которого его выпроводили из Италии, воспринималось им как отражение безысходности и бесперспективности всего происходящего вокруг. Такое сведение личных проблем с общими в единый тупик делало для него картину мира законченной и непроницаемо-черной. Потому роскошные виды благоухающего весенней зеленью побережья радовали его не больше, чем цветы на могиле - замурованного в ней мертвеца.

Когда же Катон прибыл на Родос и услышал греческих философов и риторов, это произвело на него впечатление, подобное тому, какое вызывают навязчивые пьяные голоса за стеною глубокой ночью. Он увидел людей, которым слова заменили жизнь, мудрецов, потративших разум на создание призрачной оболочки софизмов, чтобы отгородиться ею от реальности. Правда, римское влияние все же сказывалось и здесь, потому лучшие умы эллинистической цивилизации пытались как-то увязать свои идеи с практикой, но, давно утратив республиканские традиции, они не могли измыслить ничего иного, кроме пресловутой монархии, и бредили о мифическом добром царе, который, перешагнув через общественные законы, вдруг станет исчадием достоинств. Посидоний, например, расхваливал Катону Помпея и рисовал картину всеобщего покоя и благоденствия у ног подобного правителя. Марк пытался отрезвить впавшего в мечтательность патриарха рассказом о последних деяниях Помпея в содружестве с Цезарем, но безуспешно.

- Я сам видел, как этот великий человек устраивал дела в Азии, - говорил старец, - как он обуздывал воинственных, смирял строптивых, убеждал упрямых, поддерживал страждущих, как он утверждал здесь порядок, возрождал города, нормализовал торговлю, и если воевал, то лишь для утверждения мира.

- Все было так, пока он представлял интересы республики, - пояснял Катон, - но, ступив на иной путь, он изменился и сам.

- Не верю, что Помпей Великий мог спутаться с дурными людьми, - заявлял Посидоний и на языке изощренной эллинистической философии убедительно доказывал, почему не могло случиться того, что произошло в консульство Цезаря.

Катон волновался, спорил, ему трудно было сладить с этим изобретательным умом, но скоро он понял, что дело не в научных доводах и реальных фактах, а в мировоззрении. Чтобы согласиться с ним, его оппоненту пришлось бы изменить всю систему взглядов на мир, и, если бы это произошло, жизнь сделалась бы для него такой же невыносимой, как и для Катона. Философия здесь опять-таки имела прикладной характер и служила демпфером, смягчающим жесткое воздействие действительности.

Убедившись в бесплодности подобных дискуссий, Марк уединился и попытался самостоятельно, исходя из собственного опыта политической борьбы, выработать боеспособную теорию, годную для практического применения.

Упорно трудясь, он перебрал множество вариантов, однако во всех его мыслительных построениях обязательно находилось одно трансцендентное звено, которое и являлось определяющим - это был сам человек, типичный, среднестатистический человек конкретного общества. Если Марк вводил в свою схему гражданина Республики времен войны с Ганнибалом, спроектированный им политический механизм работал исправно, а если - своего современника, то все рушилось. И в самом деле, как можно было выработать схему достойной жизни для людей, которые весь год проклинали триумвиров, высмеивали и бичевали их порочность в театрах, осуждали в собраниях, а потом дружно проголосовали за их ставленников?

Отчаявшись решить проблемы цивилизации с помощью философии, Катон все внимание сосредоточил на стоящих перед ним конкретных задачах. Чувство долга, присущее римлянину, заставило бы его собирать пепел у подножия извергающегося вулкана, если только это было бы официально поручено ему сенатом или комициями. Сколь бы ничтожным ни выглядело его задание на фоне грозящего Республике глобального кризиса, он чувствовал себя обязанным исполнить его, причем исполнить так, чтобы этим малым делом явить соотечественникам пример большой доблести, способный вдохнуть в них оптимизм. Только рассчитавшись с государством, он мог принадлежать себе и предаваться отчаянью или философским изыскам.

К этому времени у Катона появились кое-какие соображения относительно Кипра, и он послал к Птолемею Канидия. Марк решил соблюдать дистанцию, подчеркивающую его значительность, до тех пор, пока царь не будет подготовлен к тому, чтобы принять его условия. Лишь тогда, когда шансы на успех обретут реальность, он сможет сам отправиться на Кипр и в очном поединке попытаться заставить царя капитулировать. Не имея ни военной силы, ни денежных средств, Катон был вынужден прибегать к хитростям и использовать психологические эффекты.

Канидий изложил Птолемею требования римлян и от имени Катона обещал ему помощь, если он согласится выполнить поставленные условия. В частности, ему был предложен сан жреца Афродиты. Кипр считался родиной прекрасной богини, и культ Афродиты здесь был в особом почете, а потому ее служители пользовались уважением и жили в достатке. Однако царь не желал отрекаться от престола. Он называл притязания римлян незаконными и высказывал в их адрес такие антикомплименты, какие невозможно было услышать даже на форуме во время перебранки популяров и нобилей. Канидий пригрозил строптивцу многими бедами и велел ему как следует подумать о своей участи.