Варяги и Русь

Третий старик молчал.

   — Иду я к вам, люди новгородские, — раздался звучный голос князя, — зла против вас не имея. Хочу добрым к вам быть, и если примете меня управлять вами, хочу судить вас по старине, по милости и правде. Вины, какие были на вас, я прощаю вам. Так вече скажите. А если не примете вы меня, князя своего, то будет между нами бой. Прикажу дружине моей разорить всю землю вашу и всякое именьишко возьму за себя, дабы и другим неповадно было идти против меня, князя своего.

Тогда заговорил третий старик:

   — Здравствуй, князь Владимир Святославович, привет тебе и многие лета. Посланы мы к тебе с добром. Велело нам вече наше сказать тебе: коли идёшь княжить у нас по старине, так будь князем, владей нами, суди нас и милуй. А зла у веча на тебя нет. Коли и ты зла не имеешь, пожалуй скорей в Великий Новгород. Княжьей честью встретит тебя народ наш, и будет солнце на небе да ты князь в Великом Новгороде.

С этими словами он низко поклонился Владимиру.

Пока шли переговоры, вокруг было сравнительно тихо; но как только кончил говорить последний боярин, сразу начались прежние гомон и галденье.

   — Надёжа-князь, не оставь нашей бедности, — кричали одни, — пожалуй к нам!

   — Соскучились мы по тебе, князь Владимир Святославович!

   — Что посадники — князя Великому Новгороду надобно...

   — Негоже ему хуже других быть! Пусть Киеву не уступит.

   — Зовём тебя, иди к нам, княже, и владей!

Владимир с удовольствием слушал эти крики. Он знал новгородцев и понимал, что все эти восторги вызваны лишь впечатлениями минуты. Но и то было хорошо, что новгородцы добровольно принимали его. Засиживаться же в Новгороде не думал и сам Владимир.

После двух лет, проведённых среди чужих людей, любо было сыну Святослава слушать родную речь. Он внимательно вглядывался в каждое лицо, и наконец взор его упал на воинов, стоявших позади новгородских послов. Ему показалось, что одного из них когда-то он видел. Всмотревшись попристальней, он даже вздрогнул от радости. Перед ним был Зыбата.

Теперь друг его юности стоял перед ним, смотря на него своими ясными, лучистыми глазами, и доброе, хорошее чувство овладело душой князя.

   — Вы, бояре, — обратился он к послам, — знаете: слова своего я назад не беру. Коли просите меня усердно, так я на ваши просьбы склоняюсь и пойду к вам в Новгород. А чтобы не было меж нами неприязни какой, так и нужно уговориться нам обо всём. Вот и поговорите вы с дядей Добрыней. Он в разговоре будет вместо меня перед вами, и как вы порешите, так и я утвержу.

   — С Добрыней так с Добрыней! — согласился старший посол, — здрав будь, Малкович.

   — И вы здравствуйте, — выступил Добрыня, — вот опять нам пришлось свидеться и дело делать.

   — Тяжёленек ты, Добрынюшка, — отозвался тот же боярин.

   — А уж каков есть, — усмехнулся тот, — а потому и тяжёленек я, что все-то ваши повадки да увёртки знаю...

   — Да пойдёмте, други, под палубу, там я вас сладким вином франкским угощу, вот и потолкуем. А ты, князь, — обратился он к Владимиру, — велел бы к острову какому пристать да угостил бы на радостях народ твой, чтобы твоё здоровье пили и веселились.

Владимир приказал Освальду пристать к острову, где они ночевали.

Скоро пустынный клочок земли наполнился народом. Варяги, норманны, новгородцы братались между собой. Много помогли этому бочонки с вином, выкаченные на остров пришельцами, и крепкий мёд да брага, предусмотрительно захваченные с собой новгородцами.

Послы и Добрыня затворились в подпалубной каюте. Владимир же, как только расстался с ними, сейчас же остановил молодого воина.

   — Зыбата! — сказал он, кладя ему руку на плечо, — или ты не узнал меня?

Молодой воин смотрел на князя блестевшим, радостным взором.

   — Узнал, княже, как не узнать, — говорил он, — да подойти всё боялся. Как примешь, не ведал.

   — Что ты, Зыбата! Всегда я приму тебя как друга.

С этими словами Владимир протянул молодому воину сперва руку, а потом привлёк его в свои объятия.

Они оставались на кормовой палубе одни. Все их ближние дружинники сошли на землю, только из-под палубной каюты доносилось гудение голосов переговаривавших о делах новгородских послов и Добрыни.

Князь опустился на скамью и усадил около себя Зыбату.

Радость встречи ещё более оживила красивое лицо Владимира.

   — Ну, говори же мне, рассказывай о себе, — повторял он Зыбате, — я всё хочу знать.

   — Нет, княже, — улыбнулся тот, — расскажи ты.

   — Хорошо. Ты знаешь, презренный Ярополк убил Олега, и я тогда не отомстил за его смерть.

Зыбата с грустью на лице покачал головой.

   — Нет, княже, Ярополк не убивал Олега, — сказал он.

Брови Владимира сдвинулись, по лицу скользнуло выражение мести и гнева.

   — Он, Ярополк, убил нашего брата, — с особенным выражением произнёс он, — ты мне будешь говорить о Свенельде? Так Олег вправе был убить его сына Люта, потому что Лют без позволения охотился на его землях. Свенельд что такое? Разве он князь, что осмелился поднять руку на князя? Но я бы и это забыл, если бы Ярополк отомстил за убийство Олега. Но он даже не наказал Свенельда. Так я отомщу им обоим... Я иду — горе Ярополку!

Зыбата тихо положил руку на плечо Владимира.

   — Княже, вспомни, что нет ничего сладостнее прощения! — тихим, взволнованным голосом сказал он.

Владимир взглянул на него, и вдруг словно тёмная туча набежала на его лицо.

   — Да я ведь и позабыл, — произнёс он дрогнувшим голосом, — ты ведь христианин?

   — Да, я христианин! — поспешил подтвердить Зыбата, — и отец мой Прастен — христианин, и старый печенег Темир — христианин. Все мы крестились во имя Господа Иисуса Христа, и старец Андрей — помнишь его? — был нашим крестным отцом. Но ты молчишь, Владимир, ты отвернулся и более не смотришь на меня. Что это значит? Чем я прогневил тебя? Скажи, князь, скажи.

Теперь лицо молодого князя отражало невыносимую тоску. Признание Зыбаты напомнило ему о клятве, данной арконскому жрецу, и вот он столкнулся с христианином, и в душе его не находилось достаточно силы, чтобы поступить, как он клялся, и уничтожить этого «врага Святовита».

   — Ты молчишь, княже, — продолжал Зыбата, — вспомни же нашу весёлую юность. Знаешь ли, я, как только оправился после болезни, по совету моего крестного отца Андрея оставил Киев и ушёл за тобой в Новгород. Там я хотел послужить тебе, моему другу и князю, но когда я явился туда, тебя уже не было, ты ушёл за море к варягам. Однако говорили, что ты вернёшься. Я остался тебя ждать, и вот она, желанная встреча... Что с тобой, Владимир?

   — Зыбата, Зыбата, — раздался чуть слышный шёпот молодого князя, — уходи от меня, уходи, пока не поздно... Скройся, чтобы я никогда не видел тебя более... Чтобы я даже не слышал о тебе.

   — Зачем? — изумился молодой воин.

   — Нужно, нужно. Ты христианин, а я, пойми Зыбата, я дал клятву ненавидеть всех христиан...

Зыбата сперва отодвинулся от Владимира, потом медленно поднялся на ноги.

   — Ты, княже, дал клятву ненавидеть всех христиан, — проговорил он, — за что же? Разве христиане причинили тебе какое-нибудь зло, которого ты им простить не можешь?

   — Нет, нет, они мне ничего не сделали, — торопливо говорил Владимир, — но я дал клятву и исполню её, да, исполню! Уходи же, приказываю тебе, уходи и не смей показываться мне на глаза!

   — Жаль мне тебя, Владимир, — проговорил Зыбата, и его глаза увлажнились слезами, — языческая тьма скрыла твою душу, но я верю, что рассеется она, скоро рассеется, тогда великий свет истины осияет тебя, и ты возродишься к новой жизни.

   — Уходи! — крикнул с бешенством князь, хватаясь за меч.

Зыбата не испугался, но раздавшийся в это мгновение говор голосов заставил Владимира забыть свой гнев.

Из кормовой каюты выходили Добрыня Малкович и новгородские послы. Лица их были красны и покрыты потом, все движения размашисты и суетливы. Владимир по довольному лицу своего дяди мог заключить, что переговоры закончились полным успехом.