Русская корлева. Анна Ярославна

Как тут оставаться равнодушной!

— Зачем тебе быть в замке у крепкого дяди? — с улыбкой спрашивала Анна дочь. — Там, поди, холодно, сыро, темно.

— Нет, нет, он говорит, что у него замок светлый и теплый, — стояла на своем маленькая принцесса.

Позже Анна заметила, что граф согревал своим теплом не только ее младших детей, но и ее саму. Как-то он вспомнил о большой страсти Анны к охоте. Он словно чувствовал, что эта страсть у Анны в крови. И однажды, за полуденной трапезой, кои опять стали обычными, он побудил ее к любимому увлечению.

— В лесах у меня уже появились молодые вепри. В шесть месяцев вкуснее их мяса нет. Они и в лесах под Санлисом, поди, есть, я бы поохотился, да не смею. Вот если бы вы, моя королева… — И он посмотрел на Анну с лукавинкой в карих глазах, к тому же улыбнулся.

Анна тоже улыбнулась, но ответила так, что граф не понял, есть ли у нее желание сесть на коня:

— Вепрь — зверь опасный, и не женское дело за ним гоняться.

— Ах, королева, моя стрела полетит рядом с вашей. Вместе мы добудем любого зверя.

Анна смутилась и от откровенного призыва к единению, и оттого, что в груди у нее зародилось страстное желание испытать себя на охоте после столь долгих лет забвения. Однако королева опять ответила уклончиво:

— В мои-то годы стыдно перед детьми подниматься в седло. Кроме того, я не уверена, что буду сидеть в нем твердо.

— Не то говорите, моя королева, — уличил ее граф, — дети будут гордиться тем, что их матушка еще и молодым покажет свое умение наездницы.

И долго бы еще длился разговор вокруг да около, но вмешался юный Филипп, который накануне приехал проведать мать:

— Я тоже хочу на охоту, и мне любо будет посмотреть на тебя, матушка, в седле.

— Вот уж вы и вдвоем на меня насели, — сдалась Анна и потом не пожалела.

Рдели багрянцем и сверкали золотом осенние леса под Санлисом. Ядреный воздух бодрил, дышалось легко. Послушный и умный аргамак под Анной был чуток и отзывчив на каждое ее движение. Анна сидела седле уверенно и чувствовала, что способна скакать вихрем, как в далекие годы юности в рощах под селом Берестовом.

Егери уже давно приготовились выгнать на охотников молодую поросль кабанов, умело оттеснив матерых хряков и свирепых самок в глухие болотистые места. И прозвучали охотничьи рога. Поскакали на встречу с добычей охотники. Впереди — Рауль и Анна, с боков — по опытному стрелку графа, позади, среди опытных воинов, — король Филипп. Сопровождающие надежны и не дадут зверю уйти раненым или, не дай Бог, броситься на охотников. Анна, однако, о них вскоре забыла, в ней загорелась, запылала страсть россиянки, привычной к азартной охоте.

И Рауль возбудился небывало, но он смотрел не в глубь леса, а на королеву, он забыл, что вот-вот появится стадо кабанов. Сердце графа замирало от восторга, когда он любовался, с какой грацией держалась в седле тридцативосьмилетняя россиянка. Она была по-юношески легка и стройна, но в ней чувствовалась и сила зрелости. Конь под ее рукой был послушен и строг. Благородное лицо Анны горело вдохновением. «Она прекраснее богини, — мелькнуло у Рауля, и он взмолился: — Господи, помоги мне открыть ей свои чувства! Дай силы вымолвить слова любви!»

И когда на охотников вылетели семь кабанов, Рауль не позволил себе пустить стрелу первым. Это сделала Анна. Она чуть придержала коня, и ее стрела полетела в бегущего впереди зверя. Стрела достигла цели. И первым об это возвестил юный король. Филипп закричал в восторге:

— Браво, матушка! — И сам пустил стрелу, угодив кабану в ляжку.

Раненого зверя добил графский стрелок. Сам граф Рауль был еще в молитве, и его рассеянный выстрел оказался неудачным. Анна повернулась к нему и с легким упреком сказала:

— Что же вы, граф? Я-то на вас надеялась.

— Королева, вы меня простите, если узнаете, где я витал в сей миг.

Он рванул коня наперерез зверям, и его вторая стрела повергла самого крупного кабана.

Вскоре остальных зверей добили охотники графа. Стрелял и Филипп. На этот раз ему повезло больше: стрела вонзилась в шею вепря, и он упал. Радости молодого короля не было предела. Вместе с ним радовалась и Анна. Давно она не испытывала такой полноты жизни, с того самого дня, как узнала о трагической судьбе Генриха, поведанной ей Анастасией. Возвращаясь из леса, Анна подумала, что Генрих не упрекнет ее за то, что она обрела свой прежний душевный покой и жизнеутверждающий нрав, что рядом с нею есть человек, который неравнодушен к ней. Да и сама она… Впрочем, Анна оборвала на этих словах свои размышления, испугавшись, что они заведут ее слишком далеко и тогда уж ей не выпутаться из коварных дебрей. И хорошо, что в это время к ней подскакал сын:

— Матушка, ты посмотри на моего вепря. Он ничуть не меньше, чем у графа Рауля. Вон, с белой отметиной.

Охотники укладывали добычу на повозки и убитого королем вепря положили отдельно.

— Он и впрямь самый крупный зверь, — согласилась Анна. — И ты отвезешь свою добычу в Париж. Ладно, мой славный король.

— Я так и сделаю. Пусть подивятся парижские охотники. — И Филипп весело засмеялся.

Вскоре на чистой лесной поляне запылали костры. Охотники разделывали тушу кабана, коего убил граф. Потом они приладили зверя на вертеле над огнем, посолили, подбросили на огонь ароматных трав, и началось священнодействие. Потом тушу еще подсаливали, поливали соусами. И вскоре над лесной поляной разлился аромат жареного мяса, пробуждая у проголодавшихся охотников нетерпение и аппетит. Анна забыла, когда ей приходилось вот так просто сидеть у костра с охотниками, есть с букового прута душистое нежное мясо и запивать виноградным вином. «Ах что там званые пиры в сравнении с такой отрадой!» — подумала королева. Анну радовало у костра все: и то, что сын сидел бок о бок с графом и весело с ним разговаривал, что пригубил с Раулем вина, и то, что простые графские охотники вели себя свободно и рассказывали всякие охотничьи были.

Возвращаясь в Санлис, граф Рауль и королева Анна ехали рядом, стремя в стремя. И когда стремена касались, Раулю казалось, что между стальными дугами возникают некие искры и стремена притягиваются друг к другу. Графу хотелось сказать об этом Анне и еще поведать о своих чувствах. Но язык у него оказался деревянным, и ничто не заставило, не помогло бы графу признаться в любви. Сердце говорило ему, что сдерживает его лишь одно: преклонение перед королевой. Она и правда казалась ему божеством, недоступным простому смертному. Странным в этом было только то, что сама Анна уже ничего не делала, чтобы держать влюбленного Рауля на расстоянии.

Время шло, граф продолжал страдать, но пред лицом королевы сей мужественный рыцарь немел, и с его уст так и не сорвались заветные слова: «Я люблю тебя, моя королева!»

Наступила дождливая осень. Граф вновь стал реже бывать в Санлисе. Но муки его возрастали с каждым днем, и он знал, что, пока на Анне королевская корона, пока она не отойдет от государственных дел, он не дерзнет нарушить ее честь. Он понимал, что королева-вдова и мать короля имела право на строгое поведение, дабы не запятнать память о своем супруге. Граф Рауль пытался утешить себя тем, что он, потомок Карла Великого, не менее могуществен, чем король Франции, что все короли Капетинги искали дружбы с графами Крепи из Валуа, что вот и теперь один из Каролингов, его сын, служит короне и Франции. Однако и такие доводы не помогали и не позволяли графу Раулю де Крепи совершить, как ему казалось, неблагородный поступок. И у графа Рауля появилось душевное недомогание, с коим он не знал, как справиться, однако знал избавление от него.

И однажды утром он проснулся чуть свет в непривычном для себя возбуждении, скоро собрался в путь и приехал в Санлис якобы осмотреть храм и прикинуть, что нужно для окончания работ. Еще он хотел посоветоваться с Анной, какие статуи, какую церковную утварь закупить для храма. С тем граф и появился перед Анной в ее замке. Однако он не успел и слова вымолвить, войдя в гостевой зал, как Анна с тревогой спросила: