Бессмертная жена, или Джесси и Джон Фремонт

В канун Рождества густой туман окутал горы перед закатом солнца, из-за которого, как опасалась Джесси, может задержаться Джон. Лили и Дуглас отправились верхом на лошадях с факелами встречать его. В сумерках Джесси увидела факелы, приближавшиеся к дому. Она поставила дополнительные свечи на окна. Когда Джон соскочил с коня и через широкую веранду вошел в дом, которого две недели назад не было и в помине, он оторопел. Она провела его по комнатам, рассказывая, как были поклеены обои, как кузнец помогал настроить фортепьяно, а сшиватели мешков уложили ковры. В конце обхода она торжественно воскликнула:

— И все это стоило мне одну пятую суммы, которую, как ты говорил, я могла потратить!

Она пригласила всех принимавших участие в перестройке дома на рождественскую елку. Гости приехали верхом, в колясках и фургонах, и их круг вовсе не ограничивался теми, кто перевозил строения, красил и оборудовал дом. Жены и матери, жившие в горах Сьерры почти десять лет и не видевшие эти годы рождественской елки, пришли с мужьями и детьми и просили хотя бы разок поглядеть на украшенное дерево. Прибыли члены комитета Беар-Валли со своими мужьями, заодно прихватив тех, кто присутствовал на балу. Пришли рудокопы, работавшие на шахтах Фремонта, холостяки группками, женатые с семьями. Пришли и индианки с грудничками; их было невозможно убедить войти вовнутрь, они уселись рядком и заглядывали в освещенные окна.

В сумерках Джесси решила подсчитать число пришедших; оказалось, что в дом набилось около сотни друзей и соседей. Многим потребовалось несколько часов, чтобы добраться до «Белого дома», и они не ели с утра. Ирландская Роза была на высоте: она пустила по кругу блюда с холодным мясом, крутыми яйцами, булочками и кексами; даже Исаак расчувствовался и позволил себе выпить стакан вина. Джесси подарила бусы и ожерелья индианкам, игрушки детям горняков. В семь часов, когда все сгрудились в гостиной и соседних комнатах, Джесси зажгла свечи.

Наступила тишина. Многие прослезились. Старик из Мэна, которого Джесси называла Криссом Кринглом, встал перед деревом на колени и в страстной молитве принес благодарение Всевышнему. Один за другим горняки, их жены и дети опускались на колени и присоединялись к молитве. Джесси и Джон встали на колени рядом с Лили, а сыновья преклонили колени перед ними. Молитва старика подошла к концу, и в наступившей тишине Джон прошептал жене:

— Ты говорила мне, что создание Фремонтвилла завершится, когда у нас будет церковь. Здесь и есть твоя церковь.

Мальчики играли в снежки и приходили домой возбужденные, розовощекие. Давняя подружка из Нью-Йорка, Ханна Кирстен, посещавшая своего брата в Сан-Франциско, приехала на месяц к Джесси в Марипозу. Молодая и всегда веселая Ханна обладала музыкальным талантом. «Белый дом» звенел: она пела и прекрасно играла на фортепьяно.

Однажды, когда Джесси и Ханна сидели на веранде, обращенной в сторону спуска в Беар-Валли, они увидели на небольшой лошадке фигуру, странно двигавшуюся по дороге; она раскачивалась из стороны в сторону, а ее ноги почти касались земли.

— Боже мой! — воскликнула Джесси. — Это же Горас Грили!

Основатель нью-йоркской «Трибюн» Горас Грили был долговязым угловатым мужчиной; его голова, торс и конечности казались несовместимыми и словно выпестованными разными родителями, а затем по недоразумению скрепленными. У него была круглая голова с выпуклым лбом, его лицо обрамляли длинные волосы. Одна штанина была втиснута в сапог, а другая вывернута поверх сапога. На нем был тонкий галстук, оказавшийся на плече, белый льняной костюм, высокая белая шляпа.

После трехнедельной поездки в дилижансе, остановок в пограничных хижинах и на постоялых дворах Горас Грили был, как и Джон, ошеломлен домом Джесси. В этот вечер, сидя за обеденным столом в гостиной, оклеенной обоями под дуб и орех, он похвалил Джесси за ее умение организовывать дело.

— У вас талант исполнителя, Джесси, — сказал он не без доли зависти, — у моей жены он начисто отсутствует. Наша прислуга входит через парадную дверь, а уходит через заднюю. Вот уже много лет у меня по сути дела нет дома. Моя жена не заботится о еде, комнаты по беспорядку и небрежности похожи на логово кабана. Я не могу привести к себе друзей. Когда она злится на меня, она может схватить рукопись, над которой я работаю, и бросить ее в огонь. Ну хорошо, я люблю свою Мэри, вот только был бы у нее талант исполнителя…

Джесси и Джон мало говорили о национальной политике после приезда в Марипозу: у Джона не было желания вновь включиться в избирательную кампанию. Грили, поездка которого диктовалась желанием прощупать политические настроения, сделал блестящий анализ обостряющейся борьбы между Севером и Югом. Он был зол на президента Джеймса Бьюкенена, говоря о том вреде, который может причинить «хороший человек, честный человек, готовый пойти ради мира на компромисс любой ценой», ибо Бьюкенен позволяет Югу вооружиться, забрать северные склады вооружений, открыто говорить о мятеже и одновременно с этим мешает Северу готовиться к войне, объявляя, что это, дескать, может подтолкнуть Юг к мятежу. Грили настаивал на том, что если бы Джон был выбран, то он остудил бы разговоры о восстании, вооружив Север, укрепив национальные форты и гарнизоны на Юге, лишив Юг возможности готовиться к конфликту.

Джесси спросила:

— Можем ли мы использовать силу, чтобы удержать Юг в Союзе?

— Да, — ответил Джон. — Точно так же, как мы используем силу, чтобы удержать от убийства или, что более подходит, от самоубийства.

Через несколько дней после отъезда Грили Джесси получила от Элизы письмо, сообщавшее о смерти отца в Вашингтоне. Она не была готова к такому удару: хотя Том Бентон слабел, он все еще выглядел крепким год назад, когда она оставила его. Этой весной он обещал приехать в Калифорнию.

Возвратившийся с шахты Джон объяснил, что Том Бентон умер от рака и что отец знал о своей болезни, прощаясь с ней год назад. По этой причине он не поехал с ними в Калифорнию.

— Твой отец заставил меня поклясться, что я сохраню в тайне его болезнь. Он сказал, что не хочет, чтобы ты горевала или тревожилась по поводу его возможной смерти. Теперь ты знаешь, как тяжело ему было отпускать тебя… На следующий день после нашего отъезда он слег и больше не вставал с постели.

Сквозь слезы Джесси сказала:

— Он хотел умереть, держась за мою руку. Он сказал мне это после смерти матери. И все же он разрешил мне уехать, зная, что больше не увидит меня…

К июлю летняя жара вновь опалила Беар-Валли; воздух был неподвижен, а ночи недостаточно длинны, чтобы горячий воздух поднялся из долины. Джон часто выезжал в Сан-Франциско. В середине июля он предложил ей поехать с ним, поскольку в городе было прохладно. Они переплыли на пароме реки Туолумне и Станислаус, а затем отправились из Стоктона ночным пароходным рейсом, погрузив на борт свою карету и лошадей. Утром Джон провез ее вдоль пролива Золотые Ворота, остановив лошадей на мысе, вдававшемся в залив напротив острова Алькатраз. Среди зарослей горного лавра и карликовых деревьев, искривленных ветром с океана, гордо высился дом. Стоя у края утеса перед раскрывавшейся картиной пролива и залива, за которыми простирались голубые воды Тихого океана, Джесси не удержалась и воскликнула:

— Какое божественное место! Чье оно?

— Твое.

У нее перехватило дыхание.

— Я купил дом и двенадцать акров земли у сан-францисского банкира за сорок две тысячи долларов. Мы всегда говорили, что наш калифорнийский дом должен выходить окнами на Тихий океан. Тебе он нравится? Это место называется Блэк-Пойнт. Мы сможем проводить здесь столько времени, сколько захотим, и выезжать в «Белый дом» весной и осенью. Я его купил на твое имя, Джесси. Дом будет всегда принадлежать тебе и детям.

Задыхаясь от счастья и возбуждения, она спросила:

— Можно заглянуть внутрь коттеджа?

Дом был простой, прочно построенный. Проходя по пустым комнатам, она восклицала: