Подари себе рай

— Ты знаешь, сегодня я вдруг поняла, что люблю Москву больше, чем какой-нибудь другой город на земле. Даже больше, чем Чикаго.

Она отвернулась от окна, посмотрела на Сергея и добавила:

— И вообще, я безумно хочу проникнуться Россией, всем русским. Как Екатерина Великая.

«Достойный подражания пример, — подумал Сергей. — Немка радела за интересы Российской империи паче многих исконно русских вельмож».

— Она — ради огромной, богатой империи, — продолжила Элис, — я — ради тебя.

Она подняла над головой свой разноцветный шотландский шарф и стала кружиться вокруг овального обеденного стола, припевая: «Ради тебя! Ради тебя!» Сергей с улыбкой наблюдал за ней — как же судьба ему подфартила, подарив такую девку! Как подфартила! А Элис обхватила его шарфом за шею и увлекла в свой импровизированный танец. Наконец остановилась и, отпуская его, спросила:

— У тебя свечи есть? — И тут же сама ответила: — Конечно, нет. Откуда им у тебя быть?

И стала доставать из своего портпледа бутылки и закуски. Поставила на стол и зажгла две большие свечи («У коридорной выменяла на банку кофе»), сполоснула посуду, тщательно протерла клеенку.

— Мы начинаем отмечать твой, а значит, и мой праздник. Пьем коктейль из «Советского шампанского» и армянского коньяка. За тебя, мой милый, за твою страну. И за то, чтобы и в твоем сердце, и в сердце твоей родины было местечко для любящей вас Элис. Ура!…

Близость доставляла обоим предельное наслаждение. Элис каждый раз приводило в предэкстазное состояние его умение так тонко, так нежно, так ласково провести прелюдию и подвести ее к высшей точке блаженства. Умирая и возвращаясь из небытия, она всякий раз испытывала восторженное ощущение полного просветления. «Я вся, вся до последней клеточки обновляюсь. Я чувствую очищение и духа моего, и тела. Из сознания изгоняются греховные мысли, я вновь становлюсь ребенком, чистым листом, на котором заново можно писать жизнь. И я хочу жить чисто, творить добро, и мне кажется, что у меня хватит сил сделать — под десницей Всевышнего — всех людей счастливыми. Господи, если могут быть счастливы двое, то почему не могут быть счастливы все? Даже те, кто никак этого не заслуживает. Прости, прости их, Господи!» Лежа рядом с Сергеем, ощущая рукой частое биение его сердца, она смотрела и не могла насмотреться на его строгий античный профиль. Прикоснувшись легким секундным поцелуем к его влажным полураскрытым губам, произнесла отстраненно-созерцательно:

— Если действительно были в детстве человечества, в Древней Греции, герои, подобные Гераклу, то они были такие, как ты, — прекрасные и телом, и душой, и помыслами, и делами. Ты самый совершенный, самый обворожительный, самый желанный мужчина на свете.

«Во все времена люди поклонялись силе, мужеству, благородству, — думал Сергей, начиная вновь трепетно и нежно ласкать обмиравшую от желания, едва заметно дрожавшую от истомы Элис. — Люди искали в сказках героев, наделенных лучшими человеческими качествами, создавали кумиров, достойных поклонения и подражания. Сегодня меня, обычного смертного, может быть чуть сильнее, чуть умнее, чуть удачливее других, отметили Героем. Мне радостно? Безмерно, я и не собираюсь разыгрывать из себя скромнягу. Но радость эта омрачена тоже безмерно — я не могу, не имею права рассказать об этом самой любимой, самой преданной, самой лучшей женщине моей жизни».

— Серж, Сержик, любимый, где ты, приди, вернись ко мне, возьми меня. Всю! Совсе-е-ем…

***

Алеша в ту ночь никак не мог заснуть. Мечты уносили его далеко. В ночной мгле свистел морской ветер, скрипели мачты. Он, лихой английский лазутчик, на бриге летел по свирепым волнам через Ла-Манш во Францию, чтобы проникнуть тайно в расположение войск под предводительством Людовика Святого и разведать его планы ведения кампании в Анжу. Или он на белом скакуне несся по знойной пустыне во главе летучего отряда арабских мятежников, выведывая расположение вражеских турецких войск. Наконец, сейчас в Берлине он хитроумно обходил все заслоны СС, СД, гестапо и метким выстрелом в сердце убивал это исчадие ада — Шикльгрубера, Гитлера, фюрера третьего рейха, и тем завершал мировую войну.

Разведка! Разве может быть занятие более увлекательное, более нужное и более действенно-результативное? Любая — локальная, тактическая и особенно стратегическая. Когда враг пребывает в состоянии неведения, что его самые главные, жизненно важные тайны выведаны секретными службами противника и уже изучаются и обращаются против него самого. Как жаль, что о наших разведчиках почти ничего не пишут. И фильмов нет. Об иностранцах, работающих против нас, — сколько угодно. Но это же не разведчики, а шпионы. Большая разница.

Захотелось пить. Алеша вышел в коридор и увидел, что из родительской спальни через неплотно прикрытую дверь сочится слабой струйкой свет. Издалека доносились голоса отца и дяди Сергея. Выходит, мама не спит? Алеша толкнул дверь, которая бесшумно растворилась. Мама была на коленях. Перед ней на низеньком столике стояла икона, которую освещала настольная лампа. Почувствовав, что кто-то входит в комнату, Маша обернулась. Ночная рубашка была с глубоким вырезом, и Алеша увидел свисавший на цепочке крестик.

— Мама, ты крест носишь? И молишься?! — Потрясенный, Алеша задохнулся от негодования. — Ты, коммунистка, рядом с партбилетом носишь крест?! (Потом, спустя много лет, он будет казнить себя за этот юношеский комсомольский максимализм. Но это будет потом, когда из его жизни уйдут и Иван, и Маша. Многое дал бы он за то, чтобы вернуть этот момент. Увы, слишком часто мы умны задним умом и мудры поздней мудростью. Зачастую — слишком поздней.)

— Да, ношу, Алеша.

— И бьешь поклоны старцу на деревяшке?

— Да, молюсь Спасителю и Пресвятой Богородице.

— И тебе не стыдно? Тебе, члену партии, прошедшей фронт…

— Именно на фронте, сынок, я и обрела веру. В Сталинграде на Мамаевом кургане Пресвятая Дева Мария своей рукой заслонила меня от пуль и осколков.

— И ты видела ее руку?

— Видела, Алеша. Как вижу сейчас тебя.

— Мамочка, но это же чепуха несусветная!

— Если бы это было так, мы бы сейчас с тобой не разговаривали.

Алеша продолжал твердить свое, а Маша смотрела на печальный лик Иисуса Христа и мысленно молилась: «Благодарю тебя, Господи, что сохранил мне жизнь. Знаю — не ради меня, ради детей моих. Алешеньку прости, он не ведает, что говорит. Несмышленыш еще. За Ивана молю, плохо, тяжко ему, помоги ему, Господи. Я знаю, он верует, истинно так. Только боится показать это, как многие кругом. Отрицание Бога — великий грех государства нашего. И то, что вновь восстановлен Патриарший престол и открыты тысячи церквей — это все во благо и спасение нашей многострадальной России. И прости, Господи, вольных и невольных гонителей Веры. Воистину не ведают, что творят». Даже мысленно, из боязни навлечь кару, она не назвала имени Никиты, хотя имела в виду именно его. Его слова, сказанные минувшим вечером во всеуслышание: «Одно благое дело немцы все же делают — церкви рушат…»

Хрущев в это время сидел в кремлевском кабинете Сталина между Берией и Маленковым. Обсуждался вопрос о восстановлении разрушенной немцами страны. Докладывал Вознесенский. Докладывал, как всегда, грамотно, толково, разумно обосновывал некоторый политэкономический риск. Сталину нравился молодой, энергичный, талантливый ленинградец со складом ума аналитически мыслящего ученого и цепкой хваткой знающего и опытного хозяйственника.

— Ну что же, товарищи, — раздумчиво заметил Сталин, когда закончил говорить докладчик, — Николай Алексеевич изложил общую картину.

Он подошел к большой карте европейской части Союза, на которую были нанесены условными знаками восстанавливаемые заводы, фабрики, шахты, плотины, железнодорожные депо. Рядом висела еще одна карта, где были обозначены отстраиваемые заново жилые массивы городов, поселки, наиболее крупные деревни. «Так бы он думал о вооружении армии перед войной, — зло подумал Хрущев. — Может, не пришлось бы тогда нынче ломать голову над тем, как вернуть к жизни все порушенное». Он знал в глубине души, что не прав: делалось все и даже более того. Но не мог ничего с собой поделать. Никита с опаской посмотрел на Берию — не читает ли тот его мысли. Нет, Берия внимательно смотрел на Вождя. Почувствовал взгляд Хрущева, глянул на него вполглаза, подмигнул, отвернулся.