Подари себе рай

— За будущее отечественное офицерство и за нашего Алешку!

— Дядя Сережа, — Алеша налегал на еду и торопился сообщить свои новости, — у нас прямо с первого курса языковую практику ведут настоящие живые американцы. В моем отделении преподает Коф-Лайф. Ее семья эмигрировала в Союз перед войной. Военный перевод ведет Купер, а грамматику — Гутман. Так что в языковой среде находишься ежедневно шесть-восемь часов плюс домашние задания. Выходит, живешь английским полсуток, как пить дать. И даже сны видишь по-английски.

— Я рад, у вас дело поставлено серьезно. — Сергей явно любовался сыном друга. — Имею в виду языковую подготовку. А как обстоит дело с общим развитием — история, и не только военная; литература; искусства; страноведение; словом, весь гуманитарный комплекс?

— Генерал Биязи — вдумчивый, широко и по-европейски образованный человек, — заговорил Иван. — Слушатели в его институте — довольно разношерстный народ. И по возрасту, и по общей и языковой подготовленности, и по жизненному опыту, и по способностям и темпам усвоения программ. Лихой вояка, прошедший огонь, воду и медные трубы, и рядом выпускник средней школы. Поразительно, как Биязи ухитряется находить золотую середину и запрягать в одну повозку коня и трепетную лань.

— Рвался я на фронт, — вздохнул Алеша. — Ничего не получилось. И война к концу идет. Дядя Сережа, как по-вашему, она последняя на планете?

— Хотел бы очень в это верить, да боюсь, что это всего лишь красивая мечта. Пока есть сильные и слабые, метрополии и колонии, богатые и бедные, вооруженные конфликты неизбежны. Думаю, что войн на твой век, Алешка, хватит.

— А быть разведчиком интересно? — Алеша весь подался вперед.

— Кто здесь сказал «разведчик»? — Сергей произнес это с такой ледяной строгостью, что Алеша вздрогнул и залился краской: знать, а уж тем более говорить о профессии Сергея воспрещалось.

— Судя по запискам Даниеля Дефо и трудам Сомерсета Моэма — очень! — Сергей улыбнулся.

— А что — и Дефо, и Моэм работали на разведку? — поразился Алеша.

— И они, и многие другие. Лоуренс Аравийский, один из достойных представителей этого древнейшего клана («Знаю, читал!» — воскликнул радостно Алеша)… вот, молодец… да, так Лоуренс Аравийский в своей автобиографической книге «Семь столпов мудрости» привел слова Заратустры как жизненный ориентир:

Добрая мысль,

Доброе слово,

Доброе дело.

— Сам-то некоронованный король Аравии творил разные дела, — скептически усмехнулся Иван. — И с басмачами якшался, и с фашистами Мосли дружбу водил.

— Это все так. Однако разведчик он был гениальный. И образован был отменно. Изучал в Оксфорде археологию и Ближний Восток, увлекался древними цивилизациями.

— Он жив? — Алеша даже привстал со стула.

— Нет, погиб в мотоциклетной катастрофе в тридцать пятом году.

— Такой легендарный человек. И ведь наш современник!

— Да, живые легенды ходят между нами, — усмехнулся Иван.

Алеша по-своему понял слова отца:

— Матреша сказала, что у нас был дядя Никита?

— Был. Ушел совсем недавно.

— Жаль. А вы знаете, ребята в институте не верят, что у нас в гостях запросто бывает член Политбюро.

— Правильно делают. В этом качестве он был у нас всего два раза. И не запросто — весь квартал оцепляют. И вообще я хотел бы, чтобы ты хвастался своими успехами в учебе или тем, что сумел понять философское учение или сделать перевод из Китса или Лонгфелло, а не нашими гостями.

Алеша промолчал, надулся и через несколько минут, сказавшись усталым, ушел спать.

«Да, видать, кошки скребут на душе Ивана, — подумал Сергей. — Маша не может простить ему Ленку, у той уже девочка от него растет. Он надеялся услышать что-нибудь о Сильвии — и тут осечка. С его коханым детищем, академией, тоже все не так получилось, как он надеялся. Куда ни кинь — всюду клин».

— Зря ты на него напустился, — сказал он Ивану. — Парень гордится своим домом. Есть чем! А насчет академии — твой кепський настрiй…

— Мой настрiй объясняется дикой усталостью. — Иван решительно налил в рюмки водки. — Конечно, вся страна уже четвертый год находится на пределе напряжения всех сил.

«Если бы четвертый!» — подумал Сергей, молча взяв свою рюмку.

— Но, видимо, у каждого свой лимит жизненных сил. Я чувствую, что мой лимит подходит к концу. По поводу академии: я счастлив, что то, что задумывалось Надеждой Константиновной и твоим покорным слугой, осуществилось. В разгар войны, при тотальном дефиците денег, людей, зачастую элементарного понимания приоритетов, необходимых не только для сиюминутного выживания нации, но для ее будущего процветания. Нет, в этом смысле я совершенно счастливый человек.

— Тогда давай выпьем за совершенно счастливых людей. За государство этих людей, которое побеждает в самой кровопролитной войне в истории планеты.

О присвоении ему звания Героя Сергей так и не рассказал. Чего ради спешить? Пусть пройдет вручение, тогда он и организует небольшой приемчик в «Арагви» или «Гранд-отеле» для самых близких друзей. С музычкой, все чин по чину. Как говорит о любом коллективном бражничании его помощник по бюро ТАСС в Вашингтоне Родион: «Все на высшем идеологическом уровне, исключительно полюбовно, без взаимных оскорблений».

Домой Сергей приехал далеко за полночь. Перед самой командировкой в США он получил на Кировской двухкомнатную квартиру. Обставить ее как следует не успел — предотьездная суматоха не позволила. Купил лишь самое необходимое, благоустройство оставил на потом. Он долго возился с замком, искал выключатель. С трудом он нашел наволочки, простыни, подушку, одеяло, все было старое, сокольническое. «Вот на этой простынке мы провели первую ночь с Элис». Он улыбнулся, расстилая еще крепкое льняное полотно. Зазвонил телефон. В необжитой квартире он звучал сиротливо, потерянно. Сергей медленно пошел в прихожую, думая, кто бы это мог быть.

— Чижик-пыжик, где ты был? На Фонтанке водку пил! — услышал он звонкий голос Элис.

— Выпил рюмку, выпил две — закружилось в голове, — смеясь, закончил Сергей четверостишие.

— Я скучала, гуляка! А ты?

— А мне скучать не давали: сначала ТАСС, потом Иван с Никитой.

— Ох этот твой Никита! Небось опять уговаривал морального разложенца бросить заокеанскую блядь?

— Нет, на сей раз о тебе разговора не было.

— Все равно, терпеть его не могу — за прошлое. А как Иван? Сильвию вспоминал?

— Вспоминал.

— Ну, ладно, потом расскажешь. Хочешь, чтобы я сейчас приехала?

— Тебя патрули задержат.

— А вот и нет. В отделе печати Наркомата иностранных дел мне выдали все необходимые документы. Теперь никакой патруль не страшен. Ты не ответил — хочешь? Или ты не один?

— Хочу, хочу! — поспешно произнес он.

Эта ночь была, наверное, одной из лучших в их жизни. Элис примчалась не на чем-нибудь, а на «виллисе» военной комендатуры. Она остановила его прямо у гостиницы и попросила подвезти «американскую союзницу-журналистку» к родственникам русского журналиста, работающего в таком далеком и таком дружественном Вашингтоне. «Сереженька, я приврала совсем чуточку, но ведь это же для того, чтобы быстрее тебя увидеть». Старший патруля — подполковник с усиками а-ля Кларк Гейбл — галантно подал даме руку (тщательно проверив перед этим ее «credentials» — верительные грамоты) и завел в пути разговор о кино. Элис поразило, что совсем недавно он видел — закрытый показ шел с устным переводом — захваченные где-то у немцев голливудские ленты «Это случилось однажды ночью» и «Унесенные ветром».

— Эти усики оттуда! — Подполковник лихо провел пальцами по верхней губе. — Ретт Батлер к вашим услугам, мадам!

— С какой радостью он принял подарок, бутылку «Белой лошади», — раздеваясь, рассказывала Элис.

— А патрульные — им ты что-нибудь подарила?

— По пачке «Лаки страйк». Такие славные мальчишки. Розовощекие, наверняка пушок на лице еще с бритвой не знаком.

Она подошла к окну, посмотрела на улицы и крыши домов, покрытые свежевыпавшим снегом, и тихо сказала: