Поле мечей

Однако слова должны были прозвучать, а потому старец вздохнул и заговорил снова:

— Кто из вас примет корону из моих рук? Кто заслужил право вести вперед племя арвернов?

Трое братьев переглянулись. Брай с улыбкой покачал головой.

— Это не для меня, — произнес он и отступил на шаг.

Цингето и Мадок сверлили друг друга тяжелым взглядом одинаковых голубых глаз. Тишина становилась давящей.

— Старший сын — я, — наконец произнес Мадок. Щеки его покрылись густым румянцем гнева и нетерпения.

— Это так, но ты не тот человек, который нам нужен сейчас, — тихо возразил Цингето. — Тот, кто наденет корону, должен готовиться к войне, в ином случае племя погибнет.

Мадок возмущенно покачал головой. Он был значительно выше брата, и при каждом удобном случае подчеркивал это преимущество. Сейчас он навис над Цингето, пытаясь унизить его.

— Ты видишь на наших землях вражеские отряды? Так покажи их мне. Скажи, где именно они стоят. — Слова звучали резко и презрительно, но Цингето слышал их не впервые.

— Враги идут. Сейчас они на севере, но совсем скоро вернутся сюда. Я встречался с их вождем. Совершенно ясно, что он не даст нам спокойно жить так, как мы привыкли. Его сборщики податей уже ограбили племя сенонов и продали в рабство тысячи людей. Они не нашли достаточно сил, чтобы остановить его, и теперь женщины рыдают в пустых, бесплодных полях. Ему необходимо противостоять, а ты не тот человек, который способен на это.

Мадок презрительно сощурился.

— Это всего лишь сеноны, брат. А мы, арверны, совсем другие. Мы сильны и смелы, так что если придет враг, сумеем сразить его.

— Неужели ты не способен заглянуть дальше? — резко возразил Цингето. — Ты слеп так же, как были слепы сеноны. Лишь я способен превратить арвернов в факел и осветить соседним племенам путь в ночи. Я поведу свой народ против этих римлян и заставлю их покинуть Галлию. Мы не можем больше жить и сражаться поодиночке.

— Но ты слишком испуган, братишка, чтобы быть царем. — Улыбка Мадока напоминала звериный оскал.

Цингето размахнулся и дал брату такую пощечину, что тот невольно отшатнулся.

— Я не позволю погубить свой народ. Если ты не подчинишься, я силой захвачу корону.

Мадок провел языком по разбитым, окровавленным губам. Глаза стали ледяными.

— Твой выбор, братишка. И огонь, и боги — свидетели. Пусть они и решают…

Братья посмотрели на жреца, и тот кивнул.

— Принесите железо. Огонь разрешит спор.

Старец обратился к богам с молитвой, чтобы они дали мужество тому из братьев, кто действительно сможет повести арвернов через мрак грядущего.

Юлий тяжело дышал. Перевал оказался крут, а потому полководец вел коня в поводу. Высокогорный воздух не давал дышать полной грудью, а ледяной холод обжигал легкие даже самых закаленных и крепких воинов. А ведь внизу, в долинах, вовсю цвела весна… Юлий поискал глазами Брута. Некогда полный сил центурион сейчас отстал; после тяжелых ран он поправлялся настолько медленно, что полководец даже хотел оставить его там, в долине, позволив присоединиться к Десятому легиону позже, когда позволит здоровье. Но упрямец наотрез отказался от поблажек и шел вместе со всеми, садясь верхом на каждом ровном участке пути.

Едва в Аримине показался покрытый дорожной пылью всадник, Цезарь обрадовался, надеясь услышать новости из Рима. Однако холодная формальность доклада Брута смутила и озадачила. Хотелось встряхнуть этого хромающего воина, который так отрешенно и бесстрастно рассказывал о пережитом. Слушая равнодушный голос, Юлий злился, хотя старался не выдавать собственных чувств. Сервилии рядом не было, и предстояло налаживать отношения самому.

Цезарь мог вспомнить тысячи случаев, когда всего лишь нескольких слов, удачного комплимента, взгляда или кивка оказывалось достаточно, чтобы повести за собой людей. Но пользоваться всей этой безобидной ложью в общении с давним другом было досадно и горько. Одно дело хлопнуть воина по плечу и увидеть, как тот сразу горделиво выпрямился. Совсем иное — отбросить честность и искренность детской дружбы. Юлий ни разу еще не опускался до таких дешевых приемов. Так что после первого доклада товарищи долго не общались.

Цезарь подумал о Регуле, который терпеливо месил снег рядом. Именно такие, как он, и становятся ядром легиона. Некоторые в трудных условиях военной службы оказывались немногим лучше животных, однако люди, подобные Регулу, никогда не теряли человечности. Они могли помочь женщине, пожалеть и приласкать ребенка, а после этого броситься в битву и отдать жизнь за общее дело. Кое-кто из сенаторов видел в легионерах лишь орудие убийства, не замечая, что это люди, способные в полной мере понять значение Рима. Когда выпадала возможность, легионеры всегда с готовностью отправлялись на выборы, чтобы отдать голос за собственные убеждения. И в то же время они писали письма домой, ругались, мочились на снег. Юлий понимал, почему Марий так любил этих людей.

Вести их за собой было вовсе не легко. Легионеры ждали от своего полководца сытной пищи, теплого ночлега, порядка в жизни. Уважение среди них доставалось огромным трудом, а потерять его можно было за одну лишь минуту трусости или простой нерешительности. Цезарь понимал цену авторитета.

— Ну что, Регул, может быть, бегом? — с трудом переводя дыхание, обратился полководец к воину. Центурион сдержанно улыбнулся. В Аримине к легионерам вернулась привычка бриться, и Юлий видел, как покраснело и обветрилось лицо товарища.

— Не стоит далеко отрываться от лошадей, командир, — поддержал шутку воин.

Цезарь похлопал достойного соратника по плечу и взглянул на горы. Царственная, величавая красота поражала. Снежные вершины ослепительно сияли на солнце. Юлий посмотрел вниз: там отчаянно боролся с подъемом Брут, стараясь не потерять из виду товарищей.

Регул заметил, что военачальник задумчиво наблюдает за другом.

— Может быть, мне вернуться и помочь? Он хромает сильнее, чем прежде.

— Хорошо, действуй. Скажи, что я вызываю его на состязание: кто быстрее придет в Галлию. Он поймет.

Длинные железные прутья докрасна раскалили на огне. Мадок и Цингето разделись по пояс и теперь стояли возле жаровни, обливаясь потом. Люди собрались в храме, чтобы своими глазами увидеть столь редкую церемонию. Никто не проявлял страха, и все спокойно смотрели, как жрец проводит рукой над железом, проверяя его готовность. Температура считалась достаточной лишь тогда, когда волосы на руке начинали сворачиваться от жара.

Наконец, решив, что все готово, старец повернулся к братьям. Грудь у обоих выглядела гораздо бледнее, чем руки и лица. Мадок унаследовал бычью стать отца. Цингето выглядел не таким огромным, однако силой природа не обделила и его.

Жрец обратился к соплеменникам:

— Царь должен обладать силой, но ему также надлежит быть решительным и смелым. Людям свойственно чувство страха, однако вождь должен уметь подавить его.

Жрец замолчал, позволяя словам ритуала проникнуть в сознание людей. Когда-то старый учитель наказывал за невыразительную речь длинной палкой. Тогда метод казался обидным, но теперь он и сам применял его к ученикам в храме. Ведь слова имели огромное значение.

— По праву крови эти люди выбрали испытание огнем. Один из них наденет царскую корону, а другой окажется изгнанным из страны арвернов. Таков закон — другого не дано. И все же тот, кто поведет всех нас вперед, должен обладать умом столь же острым, как и его меч. Должен быть не только храбр, но и умен. Боги говорят, что сегодня перед нами стоит такой человек.

Братья молча, неподвижно слушали слова мудреца, готовясь к тому, что должно было произойти. Жрец схватил первый из железных прутьев и вытащил его из огня. Даже темный конец оказался настолько горячим, что рука напряглась.

— Первый предназначен старшему, — произнес старец, сосредоточенно глядя на раскаленный конец прута.