Хёвдинг Нормандии. Эмма, королева двух королей

Эдит покачала головой так, что даже монашеское покрывало съехало набок.

— Ничего об этом не слышала. Наоборот, слышала будто Альфива уверяла, что больше не собирается рожать Кнуту детей, ведь он отказался жениться на ней. Пока что отвар, кажется, действует.

Эмма отказалась от мысли спрашивать об Альфиве у своего духовника. И поступила разумно, доверившись Эдит, и тем самым узнав все, что хотела, даже немного больше. Эдит была мастером хроники.

Поговорили они немного и о Торкеле. Эмма поняла, что, разрешив своему королю оставаться в Лондоне, она, пожалуй, сможет изредка встречаться с Торкелем. Сейчас они виделись лишь на больших встречах, и то Торкель, как обычно, всегда спешил. Возможно, это и хорошо, ведь Эмма сейчас в интересном положении и с каждым днем будет все круглее и круглее.

Этим она и довольствовалась, пока однажды Кнут не привез домой из Лондона новость. Его клокочущий смех слышался еще от ворот:

— Я женил Торкеля Высокого на вдове Эадрика Стреоны! Здорово, правда?

— Что? — Эмма открыла рот. — Но это же Эдгит?

— Конечно. Здорово, одна из дочерей Этельреда вышла замуж за самого верного мне ярла.

Посчитав на пальцах, Эмма обнаружила, что Эдгит двадцать два или что-то около этого. Женщина в самом расцвете. Значит, у Торкеля молодая жена, настолько молодая, что он едва ли станет обращать свой взор на стареющую клячу вроде Эммы…

— Но она слишком молода для него! — воскликнула Эмма.

— Пожалуй, — согласился Кнут. — Но сам он, кажется, так не считает. А разница в возрасте, пожалуй, не намного больше, чем была между Этельредом и тобой?

«Да, утешение что надо! Сатана этот Этельред, — подумала она, — он все еще преследует меня, даже мертвый. Мой сын Эдвард должен был стать королем, а стал им Эдмунд. Теперь вот Эдгит отбирает у несчастной ее последнее утешение…»

Несмотря на дурное настроение из-за Альфивы, Кнут и Эмма чувствовали себя хорошо друг с другом. Он часто просил ее совета или, по крайней мере, делился своими мыслями. Она и сама приходила к нему за советами. Так как он не всегда или редко полностью следовал советам Эммы, последние нередко становились исходным моментом для дискуссий. Особенно по теологическим вопросам, где оба считали, что мыслят почти одинаково, основываясь на общей для обоих вере в асов. У Эммы Кнут учился, что лучше держать про себя, общаясь с епископами, и как формулировать свои еретические взгляды, чтобы они звучали «ортодоксально». Однако, больше всего он старался узнать истинные ответы, чтобы в глазах своих церковных союзников выглядеть хорошим христианином.

Эмме и Кнуту почти незаметно удалось изменить тональность официальных документов — как в случае с призывом «любить Бога» вместо угрозы народу за его грехи. Не то, чтобы старое выражение было ошибочным — однако новое столь же правильно!

Благодаря этому Эмма вскоре почувствовала свою сопричастность к управлению страной; такого она никогда не ощущала в те долгие годы при короле Этельреде.

Другое, радовавшее Эмму дело, касалось ее наследства от Этельреда. Кнут почти мгновенно подписал все необходимые доверенности и предоставил Эмме умеющего считать писаря. Несмотря на все разговоры о бедности Этельреда оказалось, что оставленное им наследство колоссально. Он владел усадьбами и землей по всей стране; многое перешло «короне» после смерти прежних владельцев, умерших либо естественной смертью, либо нет, по причине преступления — совершенного или же только предполагаемого. Как бы там ни обстояло с «правом короны», многие из этих огромных владений числились под именем короля Этельреда…

Эмма и ее писарь решили все вопросы, связанные с этими владениями, обсудить вместе с Кнутом. Неразумно было бы наложить секвестр на то, что позже королю самому может понадобиться. Эмме следовало учитывать, что владения эти не являлись собственностью лично короля Этельреда, так мог бы возразить Кнут. Но и такое ей сошло бы, она бы могла пожаловаться, что недопоняла. Однако писарю хотелось сохранить свою голову, вот он и спрашивает.

— В моем владении столько усадеб и дворов, что я едва справляюсь с ними, — возразил Кнут. — Многие из них я получил в свои руки потому, что их прежние владельцы не смогли расплатиться с долгами иным способом. Так что, владей себе спокойно, только назначь меня своим наследником… Но часть владений приобретена королем Этельредом очень странным способом. Их ты должна продать как можно быстрее. Хорошо бы через подставных лиц, а те продали бы их дальше, лучше всего частями — или вместе с другими. Потребуются десятки лет на розыски старых документов, если кто-нибудь пожелает притязать на возвращение прав на наследство. А новые владельцы будут ссылаться на… Ладно, писарь Руфус объяснит тебе, как это может быть, если ты не понимаешь.

— Что ты, — быстро возразила Эмма, — я все вполне понимаю. Но я могу и многое потерять, если поспешу с продажей в такие времена?

— Вот именно, — согласился Кнут. — И потому ты должна найти себе старшего управляющего, а тот все время будет следить, чтобы твои владения находились в наилучшем состоянии. А когда ты сама выберешься, объезжай владения и покажи себя, тогда тамошние управляющие поймут, что ты серьезный землевладелец, и станут следить за тем, чтобы твои дворы давали хороший урожай. Так ты поможешь окрестным крестьянам лучше всего — тем, к кому ты питаешь такую жалость. Но помни: всегда обращайся за помощью к приходским священникам, им будет лестно. Особенно, если сначала ты заверишь их в благожелательности епископа…

Это было здорово! Эмма и Руфус с сумасшедшей быстротой продавали и покупали, отделывались от явно невыгодных частей наследства, особенно тех, которые у Этельреда уже пришли в упадок. Мимоходом Эмма прирезала полоску земли близлежащему монастырю — вопреки своим старым принципам. Полоска эта ничего не приносила ей, аббаты были благодарны, и она даже с некоторым смущением ощутила радость благодеяния. И безо всякого усилия с ее стороны о ней заговорили как о благодетельнице. Таковой она была уже и раньше; никто не забыл, это на ее деньги в Англию были возвращены мощи Святой Флорентины, хоть и не все, какие имелись у святой при жизни.

Прежде чем беременность слишком отяготила ее, она успела совершить свои первые «инспекционные объезды». Как обычно, верхом. Дитте все еще была жива, но так стара, что Эмма, отправляясь в длительные поездки, чаще оставляла кобылу дома, щадя ее.

Многое из увиденного ею находилось в ужасном состоянии. Здесь все надо строить заново! Она порой даже теряла мужество: сколько все это будет стоить? И начинала думать как Этельред — несмотря на несметные богатства, она вскоре станет беднейшей из беднейших. Но в начале мая Руфус представил первые подсчеты, и, к ее удивлению, оказалось, за короткое время она в два раза увеличила свой капитал. И даже имела возможность кое-что улучшать и кое-что строить заново! А впереди еще подсчет годового дохода от урожаев и овечьих стад.

Руфус предложил ей заняться «обработкой сырья» и не позволять закупщикам шерсти и кожи зарываться, но ей показалось, что это уж слишком рискованно. По крайней мере, слишком рано. Но вспомнив о послевоенном плачевном состоянии огромных дубилен и одной прядильни в Винчестере, она вложила в них дополнительные средства и к общему удовольствию стала их совладелицей. Хотя сама богатела лишь благодаря податям и таможенным сборам, поступавшим к ней, как к «патронессе» Винчестера.

— Сначала я не понимал твоего повышенного интереса к этому скопищу лачуг, — смеялся Кнут. — Но сейчас начинаю понимать.

— Скопище лачуг, — передразнила задетая за живое Эмма. — Здесь самые лучшие соборы в Англии — каждый камень может рассказать историю.

Кнут решил вернуть Эмме прежние подарки Этельреда, и она обрадовалась, ведь во время своего короткого пребывания у власти Эдмунд успел отобрать их у мачехи.

— Да, да, — согласился Кнут. — Но надеюсь, это не пойдет на кафедральный собор. Вскоре ты станешь самой богатой женщиной Англии, если продолжишь в том же духе. Я никогда не думал, что ты так хорошо разбираешься в делах.