Решающий шаг

— Куллыхан, — строго обратился он к комиссару,— ты вечно кричишь и споришь, а толку от этого- нет. Когда мы говорили, что надо отобрать хлеб у баев и помочь бедноте, ты вот так же горячился. Тогда ты пугал нас чуть ли не восстанием в аулах и говорил, что у тебя сил не хватит справиться с беспорядками. А видел, что получилось? Эзиз сделал то, что должны были сделать мы, и привлек дейхан на свою сторону. Совет сделал большую ошибку, послушав тебя. Теперь ты опять упорствуешь, но мы не допустим новой ошибки. Хотя ты и комиссар, а Келёвхан — начальник штаба, отряды красногвардейцев не двинутся с места без разрешения совета.

— Оружие в моих руках! — опять закричал Куллыхан. — И я обязательно...

— Замолчи! — гневно стукнув рукой по столу, перебил его Чернышов. — Скажешь еще хоть слово — положишь оружие на стол!

Воцарилось молчание. Эсер поддерживал Куллыхана во всех случаях, когда тот не соглашался с Чернышевым. Но на этот раз, взглянув на председателя совета и встретив его гневный взгляд, он опустил голову и стал ковырять пальцем стол. Ата-Дяли с обычным своим глуповатым видом сказал:

— Фу-ты, ей-богу, как они бесятся! А еще ученые люди. Куллыхан, если ты и дня не можешь прожить без драки, так давай драться со мной. А ты, Иван, если тебе нужно оружие, бери мое. Я и одними кулаками справлюсь!

Ата-Дяли не отличался умом. Но недаром говорят, что у безумного сто слов пустых, да одно нужное. Вмешательство Ата-Дяли подействовало успокоительно. Куллыхан тоже опустил голову: Чернышов не бросал слов на ветер, и комиссар красногвардейцев прекрасно понимал, что Эзиз уничтожит его в тот же день, как только он останется без вооруженной охраны. Он уже раскаивался в своей горячности, но признаваться в ошибке считал ниже своего достоинства.

А Чернышов спокойно закончил:

— Пока у нас сил меньше, чем у Эзиза, нельзя начинать драку. А кроме того, надо учитывать то, что сейчас в городе полно дейхан. Они не поймут, почему мы решили пролить кровь в день их большого мусульманского праздника. Нельзя повторять ошибок. Если даже сам Эзиз будет искать повод для столкновения, мы должны избегать его, чтобы выиграть время.

Куллыхан опять не сдержался и крикнул:

— Выходит, мы должны покориться Эзизу?

— Никогда! Настанет время, и Эзиз покорится народной власти. Как только мы получим обещанную нам помощь, мы сами покончим с ним. Если вы находите, что это надо ускорить, то мне придется самому съездить в Ашхабад.

Совещание в совете закончилось поздно вечером. Все предложения Чернышова были приняты.

А ночью скупое небо, не давшее за весь год земле ни капли влаги, расщедрилось. Еще с вечера небесную синь начала застилать плотная пелена облаков. С полуночи пошел густой снег. Сухая земля покрылась толстым белым покровом. На рассвете тучи поредели, разорвались, а к утру небо снова очистилось и засверкало прозрачной синевой.

Сразу же после восхода солнца все мусульманское население города поднялось на ноги. Старейшины, прибывшие из аулов по приглашению Эзиза, духовенство, дейхане, бывшие в городе, вышли на улицу. Под ногами скрипел снег, изо ртов шел пар. Рядом с Эзизом важно шагал Мадыр-Ишан, держа в руках зеленое знамя ислама.

Главная улица маленького города оказалась переполненной людьми. Толпы народа прошли через площадь и остановились перед мечетью. Здесь Мадыр-Ишан, лицемерно проливая слезы, стал громко выкрикивать:

— О аллах!.. О создатель!.. О наш пророк!..

Другой советник Эзиза, Алты-Сопы, воскликнул:

— Да живет ислам! Да здравствует Эзиз-хан!

Люди, ежась от холода, обошли вокруг мечети, повторяя возгласы Мадыр-Ишана и Алты-Сопы. Затем Мадыр-Ишан, передав стяг в руки Халназар-бая, поднялся на минарет. Хищным взглядом обвел он толпы мусульман, заполнявшие площадь. Первые слова призыва к молитве прозвучали торжественно и грозно:

— Аллахы экбэр! Аллахы-экбэр!..

Некоторые дейхане изумленно смотрели на все происходящее и думали: «И чего этот Мадыр-Ишан вздумал призывать бога и пророка? Может, видя сегодняшний снег, молится, чтоб наполнилась водою Тедженка и напитала влагой землю? Но что ему до посева? Он и в голодный год хлыщет водку да жрет свинину... А чего Алты-Сопа дерет горло и призывает к молитве? Солнце давно взошло, до полдня далеко — к чему этот азан? Как будто тут ни у кого не родился сын. И почему собралось столько народу? Видно, с ума сходят люди от безделья и голода!»

Неспроста надрывался Мадыр-Ишан, вопя истошным голосом: «Аллахы экбэр!» Сейчас все его благополучие зависело от того, насколько ему удастся разжечь религиозный фанатизм народа и заслужить доверие Эзиз-хана.

После молитвы Мадыр-Ишан, по знаку Эзиза, выступил с речью. Он рассказал о Кокандском съезде, разъяснил, что такое автономия и какие цели ставит перед собой мусульманское правительство. Он говорил горячо, широко раскрывая рот и порой вытирая глаза платком.

У Халназара поясница ныла от усталости — тяжелое знамя приходилось держать на вытянутых руках. В другое время зрелище всего происходящего, вероятно, радовало бы Халназара, но сейчас все это казалось ему пустой затеей. Как не верил он в восстановление царского трона, так не верил и в то, что какому-то там кокандскому правительству удастся утвердить знамя ислама. А Юмуртгачи ни о чем не думал: он чувствовал себя так, словно уже сидел на троне халифов.

На ступени мечети поднялся Эзиз. Высокомерным взглядом он окинул толпы людей, собравшихся вокруг, и не спеша, с важностью в голосе, начал речь:

— Народ! Старшины! Духовенство! Сегодня — великий день! Не только потому, что мы празднуем день рождения нашего пророка Мухаммеда, мир праху его! Сегодня мы берем свою судьбу в свои руки. С сегодняшнего дня все дела будут решаться по нашему мусульманскому закону, по шариату. Духовенство, старейшины, весь народ! В этом деле мне нужна ваша поддержка. До сего времени в нашем городе существовало две власти, два разных начала. Я заверяю вас, что в ближайшие дни мы с вашей помощью сметем кучку людей, которые пытаются встать нам на пути. Я всех вас призываю на правый путь, под знамя ислама. Да здравствует наше единство!

Мадыр-Ишан начал говорить — и покатился по площади рев толпы:

— О аллах!

Глава семнадцатая

Не успело солнце подняться над краем земли, как по аулу Гоша полетела странная, ошеломляющая весть. Сначала ее передавали шепотом, затем заговорили открыто и громко:

— У Халназара жена убежала!

— Сбежала Мехинли!

— Она с Мавы убежала!

Случалось и раньше — убежит девушка, и никого это особенно не удивляет. Но весть о том, что сбежала замужняя женщина, взволновала всех. Происшествие обсуждалось на все лады. Халназара, впрочем, никто почти не жалел, даже Мама. В другое время она, быть может, и посочувствовала бы ему, но теперь говорила:

— Вот хорошо! Когда моя дочь убежала, он орал на меня, как бешеный. Посмотрим, на кого он теперь будет орать. Упустить собственную жену! Да лучше бы ему с жизнью расстаться!

Старики, встречаясь, качали головами:

— Неслыханное дело. Чтобы убежала жена от мужа! Дурное, дурное знамение.

— И я так думаю. Последние времена!..

А женщины — так те просто были потрясены неслыханной смелостью Мехинли. Они даже сбросили яшма-ки и тараторили без умолку, с каким-то радостным волнением. Большинство из них одобряло поступок Мехинли, но были и такие, что проклинали ее, как беспутную.

Обиженная Халназаром Умсагюль дала волю своему языку. Подоткнув платье, она все утро бегала по аулу от кибитки к кибитке, побывала даже в одном из соседних аулов. И всюду она высказывала сочувствие Мехинли и ругала бая.

— О девушки, — говорила она, — да как же ей не бежать! Халназар и мужем-то ей не был и кормил ее, как собаку! А одежды у бедняжки только и было, что наготу прикрыть. Теперь она отомстила баю за все. Говорят, если она пожалуется большевикам, Халназара могут упрятать в тюрьму. Так ему и надо! Что бы ни обрушить на голову этому жадному баю — все будет мало!