Патриарх Никон

   — Я достоинства своего патриаршеского не оставлял, — вспылил Никон.

   — Как не оставлял? — закричали послы. — А это разве не твоё письмо, где ты пишешь, что ты не возвратишься на патриаршество, как пёс на свою... Разве ты сам не писался «бывшим» патриархом?..

   — Я и теперь государю не патриарх, — возвысил голос Никон.

   — По самовольному, — закричали послы, — с патриаршеского престола удалению и по нынешним неистовствам ты и всем нам не патриарх; достоин ты за свои неистовства ссылки и подначальства крепкого, потому что великому государю делаешь много досады и в мире — смуту.

   — Вы пришли на меня, — вышел из себя Никон, как жиды на Христа.

Никон после этого будто бы долго шумел, а послы будто молчали: но из дерзостей, ими наговорённых, вовсе не видно, чтобы они были из скромных.

После того послы ушли в гостиный двор и потребовали к себе свидетелей: единогласный ответ был, что на ектениях патриарх за государя Бога молил, а псалмы — к какому лицу читал, того они не знают, Никон-де имени не упомянул.

Видя, что ответ неблагоприятен, послы отправили к царю содержание разговора с Никоном, исказив его в таком виде, как мы указали.

Узнал ли об этом Никон или нет, неизвестно; но в тот день ночь была темна, и из скита, за полночь, вышли три человека в крестьянской одежде.

Шли они тихою поступью по колее и пробрались на большую дорогу. Самый высокий шёл немного впереди, остальные отставали.

   — Альбо то можно, — обратился шёпотом к товарищу своему один из отстававших, — патриарх да в мужичьей одежде... да и при нас ни пиштоля, ни сабли.

   — Молчи, — отвечал Долманов, немец и крестник Никона, — я захватил и то, и другое... Они у меня под армяком... Коли понадобятся, так ты бери, что хочешь...

   — Джелебы то можно, так саблю, — десятерых уложу.

Шли они так всю ночь и к утру зашли в село, с тем, чтобы отдохнуть в какой-нибудь избе, а там ночью продолжать путь...

В то время как путники собирались лечь спать, в монастыре заметили пустоту в ските крещёные еврейчики Мошко и Гершко, шпионившие за Никоном.

Они бросились к князю Одоевскому и к святителям в гостиный двор.

   — Патриарх бежал... Патриарх тю-тю!.. — кричали они, вбегая к князю.

   — Как, бежал? Когда?..

   — Ништу! — заревел Мошко над самым его ухом.

Одоевский, Стрешнев, Алмаз, в одних рубахах сверх шаровар, и святители, несмотря на свой почётный сан, в одних подрясниках, побежали к скиту — там никого не было. Стали допрашивать всех в монастыре, послали в Воскресенское село (теперь город) — никто не видел Никона.

Собрались духовный и светские послы, чтобы потолковать, что делать.

Стрешнев объявил, что он имеет грамоту, выданную ему ещё при первом побеге Никона о задержании его, где бы он его ни нашёл.

   — Да мы его задержим и без государева указа, — сказал тогда Одоевский. — А ты, вот, возьми стрельцов, да посади их на коней и поезжай на Киевский путь... Мы с Алмазом поедем на Смоленск...

Стрешнев на скорую руку оделся, сел в коляску и выехал из монастыря, окружённый конною стражею.

Ближайшее село было в пятнадцати вёрстах отсюда и принадлежало боярину Сытину.

Крестьянин, у которого остановился Никон, узнал его и тотчас дал знать о том своему помещику, но тот боялся принять на себя ответственность и арестовать его и хотел было дать знать об этом в монастырь послам, о приезде которых ему было известно, и когда он уже решился на последнее, ему дали знать, что приехал нему окольничий Стрешнев.

Сытин принял с подобающим почётом Стрешнева и спросил, что причиною его приезда.

Стрешнев объявил ему о бегстве Никона и что он имеет государев указ о задержании его.

   — В таком случае, — сказал тогда Сытин, — я должен доложить: Никон здесь в селе и остановился у одного из крестьян.

   — Вот счастье, так счастье, — воскликнул Стрешнев. Но днём его не годится брать, наделаем шуму и крестьяне, пожалуй, возмутятся... Нужно следить, куда он выйдет, тогда мы и заберём его. Как он сюда явился?

   — Мужиками они здесь трое м... и пешком...

   — Так он наш, — воскликнул Стрешнев. — Вели, боярин, чтобы тотчас дали нам знать, как он выйдет из села.

Сытин тотчас распорядился.

Остался он обедать у боярина, осматривал его усадьбу и хозяйство, как будто ни в чём не бывало, но лошади стояли наготове.

Наступил вечер, и вскоре сильно стемнело; дали знать, что Никон и спутники его выступили из села на юг, по просёлочной дороге.

Стрешнев сел в экипаж и поскакал со стрельцами по указанному ему пути; впереди его мчались проводники, данные ему Сытиным, с двумя факелами в руках.

Вскоре они догнали Никона. Видя поезд, Никон и его спутники сошли с дороги в сторону.

   — Стой! — крикнул Стрешнев.

Экипаж, стрельцы и проводники остановились. При этом крике Ольшевский обнажил саблю, а Долманов взвёл курок пистолета.

Стрешнев выскочил из экипажа и стал приближаться к Никону.

   — Стрелять буду! — крикнул Долманов.

   — Изрублю! — возвысил голос Ольшевский.

   — Я без оружия, - хладнокровно ответил Стрешнев. — Можете рубить и стрелять... Святейший патриарх, я по указу государеву...

   — Лжёшь, щенок, не может быть у тебя указа, — крикнул Никон.

   — Факел сюда, — хладнокровно ответил Стрешнев.

Проводник соскочил с коня, Стрешнев передал царский указ.

Прочитав его, патриарх ужаснулся.

   — Покоя мне не дают... Да это хуже жидов, хуже юродивого гонения. Там Христа гоняли из града в град, но не преследовали... Хочу уйти от греха и зла... и не дают... Умалился я... образ принял мужика... хочу идти в Киев пешком. Оставил вам всё, уношу с собою одно лишь грешное своё тело, и того вам жаль... Неугоден я вам... окоростовел в гонении и в смраде вашего зла, — так и отпустите... Не поеду я с тобою...

Никон хотел продолжать путь.

   — Указ царя, — воскликнул Стрешнев, — взять тебя силою. Коли сам не послушаешься, коли сам не возвратишься.

   — Поглядим, как у тебя станет дерзновения взять патриарха, — вознегодовал Никон.

   — Стрелять буду! Убью! — крикнули в один голос Ольшевский и Долманов.

   — Прочь оружие, — крикнул на них патриарх, — пущай берёт, а я не пойду назад...

Стрешнев велел стрельцам спешиться и, взяв несколько человек с собою, подошёл к патриарху.

   — Бери, бери, — крикнул тот.

Они схватили на руки Никона, понесли его к экипажу и посадили туда.

Стрешнев хотел тоже сесть в коляску.

   — Не смей, выброшу тебя, щенка, отсюда... Много чести тебе сидеть рядом с патриархом... с ним может сидеть так только один великий государь, — крикнул Никон.

Стрешнев велел одному из стрельцов спешиться, сел на коня и велел кучеру ехать.

Экипаж тронулся в обратный путь, и не более как через час они возвратились в монастырь. Князь Одоевский велел к воротам обители поставить стрельцов, а на другой день, арестовав Ольшевского и Долманова, он отправил их в Москву.

Историю эту затёрли, и о ней упоминается только у Паисия в записке его к царю о Никоне.

Послы оставались ещё несколько дней в обители, т.е. до 23 июля. Между тем наступил воскресный день. Никон служил в приделе распятия Христова, где есть изображение св. Голгофы, животворящему кресту и читал страстное евангелие, причём с особенным подчёркиванием произнёс слова:

   — «Вог уже пришла воинская стража. Ирод и Пилат явились в суд: приблизились архиереи Анна и Каиафа»...

При этом Никон толковал евангелие и евангельские события и применял их к своим напастям.

Видя, что они с ним ничего не поделают, послы сочинили, что перед отъездом они имели следующий разговор с ним:

   — Дайте мне, — будто бы говорил он, — только дождаться собора, я великого государя оточту от христианства, уже у меня и грамота заготовлена...

   — Ты забыл страх Божий, — будто бы послы отвечали, — что говоришь такие неподобные речи! За них поразит тебя Бог: нам такие злые речи и слышать страшно. Только бы ты был не такого чина, то мы бы тебя живого не отпустили...