Патриарх Никон

Хитрово не ждал подобной развязки.

   — Великий государь, — воскликнул он, — да ты и без него можешь учинить вселенский собор.

   — Без его ответа я и собора не созову. По вас его проклятие ничего, а я его проклятий не хочу, и избави меня Бог от этого несчастия. Не даёт проклятие патриарха блага на земле, а у меня дети имеются... Делай, что я приказываю, а коли даст ответ, тогда поглядим.

Отослали этот акт к патриарху, и тот исписал ответами целую тетрадь, в которой он особенно нападал на присвоение себе царём многих патриарших прав.

Ответы Никона сильно рассердили царя, но вместе с тем убедили его, что Никон делает его самого подсудимым, а потому здесь нельзя обойтись иначе, как созвать вселенский собор... Но и на это он неохотно решался и медлил распоряжением.

Извещённый об этом кем-то Никон к рождественскому празднику послал в Москву игумена Нового Иерусалима Герасима и строителя Аарона для славления у царя. Вместе с тем они привезли и письмо патриарха к царю.

Письмо было в примирительном духе.

Аарон явился к царскому духовнику протопопу Лукьяну.

Тот принял его хорошо, обещался передать письмо царю и сказал:

   — Из Воскресенского монастыря, — закончил он, — дали было знать царю через лекаря Данилова, что патриарх бежал: но в это время он получил от меня гонца с извещением, что я на патриаршем следу и что он не уйдёт от меня. Царь и прогнал Данилова, наказав ему не болтать о патриаршем бегстве...

   — Что же царь думает делать с ним? — спросил Семён Лукич, — притом, как это совпадает земская смута и бегство Никона!

   — Боится судить Никона... да и собор боится созвать царь, в особенности после земской смуты.

   — Напрасно, — воскликнул Паисий. — Пущай меня за просят, и я дам ответы письменные, как патриарший посол.

   — Алмаз, напиши вопросы, обратился Семён Лукич к думному дьяку, а я скреплю их как думный боярин.

Алмаз написал обвинительный акт против Никона, состоявший из нестоящих внимания мелочей, и заключил вопросами:

   — Может ли царь созвать собор на Никона, или надобно повеление патриаршеское?

   — Царь может созвать собор по примеру римских кесарей, — ответил Паисий.

   — Собор, созванный царём, Никон почёл за ничто и назвал сонмищем жидовским?

   — Его надобно как еретика проклинать! — возмутился Паисий.

   — Можно ли составом судить главу своего, начальника?

   — Все священники, как преемники апостолов, имеют власть вязать и решать, — польстил белому духовенству Паисий, рассчитывая, что этим склонит их на соборе на свою сторону, — в особенности, как пригласит на собор раскольничьих попов.

   — Нарёкся Никон великим государем по указу царскому?

   — Согрешил Никон, приняв такой высочайший титул, — смиренно произнёс Паисий.

   — Подобало ли Никону убегать страха ради?

   — Кто творит добрые дела, никогда не боится, — поднял набожно глаза к небу Паисий.

   — Согрешает ли царь, что оставляет во вдовстве церковь Божию?

   — Если он это делает для достойных причин, не имеет смертного греха; однако не свободен от меньшего греха, потому что многие соблазняются и думают, что он это делает по нерадению, — дипломатически выставил Паисий греховность царя за то, что он не утверждает постановления собора русских святителей.

Архиереи и бояре, которые не бьют челом и не приводят царя к тому, чтоб дал по этому делу решительный указ, грешат ли?

   — И очень грешат! — воскликнул Паисий, зная, что этот ответ даст боярам сильное оружие против Никона.

   — Царское величество говорит мне, что пятый год не может дождаться патриарха...

Об этом Аарон тотчас уведомил с нарочным Никона, чтобы он выехал в Чернёво и ждал дальнейших его извещений.

Патриарх отправил вследствие этого посох митр. Петра царю, а 27 декабря явился Аарон вновь к духовнику царскому и объявил, что патриарх находится уже в Черневе, просил доложить государю, чтобы позволил приехать в Москву патриарху помолиться Пресвятой Богородице и где царское величество велит очи свои видеть. На это царь с окольничьим, 28 декабря, ответил: «Для мирской многой молвы ехать тебе теперь в Москву непристойно: в народе теперь молва многая о разности в церковной службе и печатных книгах».

Этот ответ напоминает науськивание раскольников. И неудивительно. Слух о приезде его произвёл переполох в Москве. Враги, его, т.е. раскольники и боярство, испугались и пустили в ход всё, что только возможно, чтобы государь не принял его и сделал бы в отношении его решительный шаг. Несколько дней спустя, в конце декабря, собралась у царя соборная дума, т.е. и духовенство, и бояре, и упросили покончить как-нибудь с Никоном, и решено было: послать грека Мелетия с грамотами к восточным патриархам, пригласить в Москву для суда над Никоном.

Решение собора держали в секрете. Между тем, получив отказ на приезд в Москву, патриарх выехал обратно в свой монастырь и написал царю:

«Писал я к тебе, великому государю, второе моё писание и прошение, чтобы мне помолиться Пресвятой Богородице и святому образу её поклониться, и пресветлое лицо твоё, великого государя, видеть и престолу славы царствия поклониться, — в том погрешил, безместно и непрощённо согрешил пред тобою, великим государем. Знаю, что есть такие люди, как мытари и лихоимцы, которые хотят видеть тебя; один только я, более всех грешнейший пред тобою, не достоин тебя видеть... Молю тебя, великий государь, если в чём согрешил беззаконно, от всего сердца твоего оставь, Господа ради, да Господь Бог оставит и твои согрешения... Более всего не могу у милости тебя, великий государь, умолить, если сим не умолишься».

Письмо это оскорбило всех бояр: он назвал их мытарями и лихоимцами. Царь, однако ж, воздержался посылкою Мелетия к патриархам восточным.

Это выводило из терпения его врагов, и вот, 7 июня 1663 года, Паисий, по наущению бояр, написал царю: «Если Никон виноват, то пусть извержется по определению собора; если невинен, то пусть возвратится на престол свой, лишь бы только кончилось как-нибудь это дело, потому что Московия стала позорищем для всей вселенной, где народы ждут конца этой трагикомедии. Носится слух, что Никон бежал, спасаясь от умысла на свою жизнь; этот слух пятнит священное величество ваше, бесславит сенат и народ московский».

Паисий заключает письмо советом отдать дело на суд константинопольского патриарха.

Но письмо это не склонило царя к решительному шагу.

Тогда бояре собрались у Стрешнева, чтобы обсудить, что делать.

Судили, рядили и не пришил ни к какому заключению. Вдруг является к ним боярин Боборыкин. Бледный и расстроенный, он опускается на топчан и говорит:

   — Наконец-то и я доигрался с Никоном... Он меня... про... проклял.

   — Как так, и за что? — восклицает несколько голосов.

   — Да все за рожь, которую сажали монастырские крестьяне!.. Пошёл со мною святейший на мировую... Я поставил ему шестьсот четвертей хлеба в счёт, а тот насчитывает сто шестьдесят семь... Прочитал сделку, подписанную мною, рассердился, разорвал её и воскликнул: «На ложное твоё челобитье денег не напастись, и не откупиться и всем монастырём»... Потом он, 26 июня, на литургии, после заамвонной молитвы, после молебна, читал царскую грамоту и произнёс проклятие...

   — И слышали люди твоё имя?

   — Не слышали...

   — Так ты прав. Государево-де дело, значит он царя и семейство его проклинал, — воскликнуло несколько голосов.

   — Я тотчас еду к царю, — крикнул Хитрово, — и доложу... Царя проклинать... да ведь такого примера в целом мире не было... Да его четвертовать мало.

   — Колесовать... язык вырвать... сжечь... доложить царю! — раздались голоса.

Хитрово побежал к государю.

Он не застал царя, тот находился в это время в тереме царицы, где он любовался сыном Феодором, у которого в это время резались зубы. Анна Петровна Хитрово, как няня Фёдора, показывала ему дитя, хвасталась его умом, хотя ему едва было год, и заставляя его показывать свои зубы. Счастливый родитель, жаждавший так второго сына, сидел радостен и его тешило, когда сынок схватит его за его прелестную русую бороду и теребит.