Хей, Осман!

И тут подал голос шейх Эдебали:

   - Откуда ты, Михал Гази, - вопросил шейх, - откуда ты знаешь всё это? Слушая тебя, возможно подумать, будто бы ты и сам побывал в городе неверных, или у тебя там повсюду наставлены разузнавачи, а сродники твои живут на каждой улице поганого гнездилища неверных!..

Осман почувствовал, как досада накатила. В глазах чуть потемнело; чуял, как дрогнули губы под усами...

«Когда-нибудь я убью этого человека...» - спокойно и чётко прояснилось в уме... И далее ухитрилось ловко ввернуться продолжение фразы чёткой: «...я убью его, непременно убью, если только...» Ощущение зажатого рта сделалось в уме необыкновенно ясным, как будто и на самом деле он зажал себе рот ладонью...

Но Михал нисколько не смутился и не показал вида рассерженности, а отвечал на обвинительный голос шейха учтиво и внимательно:

   - Многие греки наши имеют родичей в Константинополисе, я также имею там родичей, с которыми, впрочем, не поддерживаю никакой связи. Но когда в стольном городе случается такая беда, молва разносится куда как широко!..

Все удовлетворились ответом Михала, один лишь Эдебали ворчал. Какое могло быть принято решение? Только одно: следовало воспользоваться случившимся в Византии. Про себя, в уме, Осман подумал, что ведь непременно перед началом подготовки к действиям решительным должен быть ещё один совет полководцев. Но вдруг ему сделалось ясно, что не следует говорить об этом вслух. Он и промолчал.

Прошло ещё пять дней. Осман ни о чём не приказывал. Никто, однако, не упрекал его в бездействии. Верили ему и оттого полагали, что действия его и замыслы - верны, а если он не отдаёт никаких приказов, то, стало быть, так и надо; зачем-то, стало быть, выжидает...' Но Осман устал ждать, выжидать. «С чего это я вообразил, будто нечто произойдёт? - спрашивал он себя в уме. - Какие признаки, приметы мне были явлены? Нет, следует бросить пустые мечтания... Пустое, пустое...»

В день шестой Михал Гази спросил Османа, не хочет ли тот пригласить шейха Эдебали к себе для беседы с глазу на глаз.

   - Без тебя? - спросил Осман. И в голосе его слышались неуверенность и некая выжидательность.

   - Полагаю, я при вашей беседе не нужен, - отвечал Михал обыденно. - Да ведь шейху я не по душе. Не хочу дразнить его понапрасну...

Раздражение и разочарование охватили душу Османа... «Ничего не случится, ничего не случится, ничего не случится...» - билось в голове, позвякивало, будто бляшка на упряжи конской - под ветерком... А вслух Осман вдруг спросил:

   - О чём же мне говорить с ним?

   - Попробуй узнать, что он думает о выступлении против византийцев, да и обо мне, уж заодно...

   - Он не любит тебя, ты сам знаешь, - глухим сделался голос Османа.

   - Не любит, да. Но сколько же времени это возможно: не любить и бездействовать? Быть может, и он решится наконец убить меня, подослать убийц наёмных, или другое что... - Михал равнодушно замолк...

«Нет, случится!» - ударило в уме Османовом... Но более ничего не сказал...

Пригласил шейха для беседы с глазу на глаз. Услышал от него именно то, что и ожидал услышать. Шейх Эдебали настаивал, жёстко стоял на своём; говорил, что прежде всего нужно удалить всех неверных из числа полководцев Османа...

   - Какое же это войско борцов за веру, если неверные заправляют в нём?! - Эдебали приподымал руки.

   - Если ты говоришь о Михале Гази, то ведь он принял правую веру, - заметил Осман, будто нехотя. Спорить с шейхом и вправду вовсе не хотелось... Осман снова сомневался, понимал, сознавал, что обретается в этом томительном ожидании, выжидании...

   - Все эти греки, они хитры! — заговорил старик горячо. - Нет в них искренности истинных верных. Нет, истинный правоверный - тот, кто родился от правоверных родителей!.. Все прочие - лжецы!..

   - А как же отец Мальхун Хатун, старшей моей супруги? - полюбопытствовал Осман. - Ты ведь хорошо знаешь его, не так давно умер он, и память о нём сохранилась добрая...

   - Я не стану говорить о мёртвых, - сказал шейх. - Скажу тебе только одно: истинному столпу веры правой не следует полагать старшей женщиной своего дома дочь обращённого, в ущерб дочери верного!.. - Шейх Эдебали замолчал сумрачно; с видом человека, исполнившего свой долг, пусть и во вред себе...

Сотни злых и жёстких слов готовы были сорваться с языка, но Осман, ощущая внезапное одеревенение губ, произнёс сдержанно:

   - Я обдумаю сказанное тобой...

Шейх не выказал радостного удовлетворения, лишь вздохнул.

   - Позволь мне проститься с дочерью, - попросил вдруг. Почтительность звучала в голосе.

   - Проститься? - переспросил Осман, молясь в душе о том, чтобы уж в его-то голосе не слышалась радость!

   - Да, султан Гази, - проститься. Я хотел бы уехать в Итбурну и пробыть там некоторое время. Видно, старость всё же начинает одолевать меня, скудаюсь здоровьем, скудаюсь... Позволь мне, султан Гази, проститься с дочерью...

Осман немного опустил голову, узоры ковра приблизились к его глазам:

   - Ты просишь у меня дозволения тебе проститься с твоей дочерью, моей супругой, но отчего ты не спрашиваешь, согласен ли я отпустить тебя в Итбурну?

   - Оттого что показалось мне, будто я, старик, сделался помехой делам и замыслам твоим...

   - Ты - мой тесть, - отвечал Осман уклончиво.

   - Я прошу у тебя дозволения уехать в Итбурну...

   - Я дозволяю. Но через две седмицы воротись. Я так приказываю. Ты мне нужен.

«Пусть он будет у меня на глазах! - думалось Осману. - Не хочу, чтобы он вдали от меня строил козни...»

   - Чуется мне, что я болен, - проговорил шейх.

   - Лишь две седмицы дозволяю тебе пробыть в Итбурну. И с дочерью своей простись при мне. Прежние её служанки пусть отправятся также в Итбурну. Мальхун Хатун, моя старшая супруга, подберёт ей новых...

На этот раз Эдебали согласился без споров... «Шейх знает, что я не доверяю ему, но ведь он знает это давно!..»

Мальхун передали приказание Османа подобрать служанок для Рабии. Сам он так ещё и не повидался с Мальхун после своего второго бракосочетания. Мальхун просила передать мужу-султану, что примется тотчас собирать служанок для Рабии. Осман был доволен. Его посланный передавал приказание султана для Мальхун через её старую доверенную прислужницу, сама султанша не выходила, конечно, к посланному, а доверенная её прислужница выходила, закрыв лицо покрывалом... Осман задержал посланного, отдал ему шкатулку, деревянный резной ящичек, куда вложил два золотых кольца с красными драгоценными камнями, большими рубинами. Велел отнести в покои Мальхун, отдать её довереннице...

Присутствовал во время прощания шейха с дочерью. Рабия встала перед отцом, низко опустив голову, молчала. Шейх Эдебали сурово наставлял её, сумрачно поучал, велел повиноваться мужу во всём...

   - Я повторю тебе, дочь, из четвёртой суры Пророка:

«Мужья стоят над жёнами за то, что Аллах дал одним преимущество перед другими, и за то, что они расходуют из своего имущества. И порядочные женщины - благоговейны, сохраняют тайное в том, что хранит Аллах. А тех, непокорности которых вы боитесь, увещайте и покидайте их на ложах и ударяйте их. И если они повинятся вам, то не ищите пути против них, - поистине, Аллах возвышен, велик!» [287]

Рабия поцеловала руку отца. Осман вошёл и вышел вместе с шейхом, так и не оставил молодую жену наедине с её отцом...

После отъезда шейха Осман в первый раз после бракосочетания посетил Мальхун. Время близилось к вечерней трапезе. Низкий стол был уже накрыт. Мягкие лепёшки, сливки, рассольный белоснежный сыр, питье из сока винограда, ореховые ядрышки - всё было красиво поставлено в соханах - расписных глиняных мисках... Мальхун поклонилась супругу. Осман спросил её о здоровье; затем спросил, переданы ли ей кольца в шкатулке. Она поблагодарила и ещё поклонилась.

   - Будешь ли меня угощать, хатун? - Осман улыбался. Мальхун видела, что он смущён. Кажется, она была тронута его смущением.