Воробьиная туча

А если продолжать перечислять недостатки Эмилии, придется вспомнить еще и об ее росте. Хэйко была ему по плечо, и подобное соотношение считалось идеальным для женщины. А Эмилия почти не уступала ростом самому Гэндзи. И когда она смотрела на него, то смотрела не снизу вверх. Ее голубые глаза, от которых голова шла кругом, были на уровне его глаз.

И все же с каждым днем Гэндзи желал ее все сильнее и сильнее. Не благодаря ее телесным достоинствам — в конце концов, он еще не выжил из ума, — но вопреки им. Ее душа была столь открыта, столь радостно видела хорошее в окружающих, не замечая дурного, столь невинна, беззащитна и бесхитростна, что душа Гэндзи невольно распахнулась ей навстречу. С Эмилией он мог позабыть обо всех условностях и не держаться постоянно настороже. Он мог быть самим собой, и говорить, как и Эмилия, все, что придет на ум. Он желал Эмилию, потому что любил ее суть, невзирая на ее внешность. Он любил ее за то, что и сам становился иным рядом с ней.

Он любил ее.

Когда он осознал это, то был потрясен. Как такое могло произойти? Пророчество должно было предупредить его. Он должен был почувствовать приближение этого чувства — но не сумел. И даже теперь, оглядываясь назад, он не смог бы сказать, где и в какой миг оно зародилось, что послужило толчком.

Но даже после того, как Гэндзи признал, что с ним случилось невозможное, он продолжал надеяться, что Хэйко неверно истолковала видение. Желает он Эмилию или нет, но она явно его не желает. Она — христианка, и она всецело предана намерению нести свет своей веры. Одно препятствие исчезло, но сохранилось другое, не менее существенное.

То есть, так он считал. А потом перестал. Эмилия не могла долго скрывать свои чувства — просто не умела. Трехлетний ребенок, и тот притворялся бы лучше нее. Последней надеждой Гэндзи был Старк. После кончины прежнего жениха Эмилии, преподобного Кромвеля, вроде бы предполагалось, что теперь ее мужем станет Старк. Но и эта надежда улетучилась. Старк не женился на Эмилии. Он помог построить дом миссии, и вознамерился вернуться в Америку. Джимбо, которого он знал под именем Этана Круза, был мертв. И Старка ничего более не удерживало в Японии. На самом деле, он и так задержался на несколько месяцев. Его ничего не удерживало в Японии — но и причин торопиться обратно в Америку тоже не было. Однако он все-таки решил уехать, и вот сегодня утром наконец отбыл.

Теперь Эмилию и Гэндзи отделяло друг от друга лишь его самообладание и то, что она не знала об его чувствах. И на Эмилию вполне можно было полагаться и дальше. Она была чересчур скромна, чтоб заподозрить, как он к ней относится на самом деле. В себе Гэндзи тоже не сомневался, но совершенно в другом смысле. Он знал, что его решимость в конечном счете ослабеет, а после этого и Эмилия долго не продержится. Он знал это — поскольку наконец уразумел смысл первого видения.

До того он еще мог надеяться, что между ним и Эмилией ничего не будет. Ведь в противном случае придется признать, что второе видение сулит ей смерть при родах, и если их любовь станет взаимной, тем неизбежней сделается этот исход. Но не может же жизнь быть настолько жестокой!

Но теперь Гэндзи знал: может. Он понял, кто такая госпожа Сидзукэ, и понял не благодаря видению, но благодаря озарению: все, что он знал, вдруг сложилось в одну, предельно ясную картину. И Гэндзи понял, что трагический конец неминуем.

Но тут на пороге появилась Ханако.

Мой господин…

Как там она?

Ей уже намного лучше.

Она присоединится ко мне?

Я думаю, мой господин, было бы лучше, если бы вы пришли к ней.

Хорошо.

Ханако провела Гэндзи к комнате Эмилии. Ей явно хотелось что-то сказать, но она ждала дозволения от князя. Гэндзи решил предоставить ей такую возможность.

Что ты посоветуешь? — спросил он.

Я не смею давать вам советы, господин.

Само собой. Женщины никогда не смели давать мне советы.

Увидев, что Гэндзи улыбается, Ханако улыбнулась в ответ и поклонилась.

Она принимает этот свой замысел очень близко к сердцу. Хорошо бы было, если б вы похвалили ее старания, даже если результат еще далек от совершенства.

Я уверен, что результаты достойны всяческих похвал.

Перевод — чрезвычайно сложное искусство, — сказала Ханако. — Я не понимала, насколько же это трудно, пока не начала помогать Хэйко в воскресной школе госпожи Эмилии. Наши языки так сильно отличаются друг от друга — и даже не словами, а самими мыслями…

Всякое общение требует перевода — даже если люди говорят на одном языке, — заметил Гэндзи. — В конечном счете, нужно, чтоб сердца наши слышали то, чего не выразить словами.

Я записала даты по европейскому летоисчислению, — сказала Эмилия. Глаза ее все еще были припухшими и покрасневшими, но она снова улыбалась, и в голосе девушки звучало свойственное ей воодушевление. — Если западный читатель прочтет «седьмой год правления императора Готобэ», он просто не поймет, когда же это было. Если же мы вместо этого напишем «1291-й год», наш читатель сразу сообразит, что это происходило в те времена, когда последние государства крестоносцев в Святой земле пали под натиском сарацинов. Как вы думаете, это правильно?

Да, мне кажется, это неплохое решение.

Здесь так много материала, — сказала Эмилия. — Надеюсь, я отнимаю у вас не слишком много времени, когда прошу сделать мне начальный перевод с японского?

Я с удовольствием буду вам помогать.

Гэндзи сел рядом с девушкой и, дождавшись, пока Эмилия наконец взглянет на него, улыбнулся. Эмилия застенчиво улыбнулась в ответ и тут же вернулась к разложенным на столе листам бумаги. Гэндзи очень хотелось ее обнять, но он сдержался.

Единственное, в чем я не уверена, так это в заглавии.

Эмилия.

Что?

Мне очень жаль, что я вас огорчил.

Ничего, пустое. — Эмилия успокаивающе коснулась его руки. — Я сама во всем виновата. Нельзя быть такой чувствительной. Вы ведь на самом деле ничего такого не сказали. Одну лишь правду.

Я иногда шучу невовремя. Есть вещи, над которыми не следует смеяться.

Да, — произнесла Эмилия, потупившись. — Есть.

Она попыталась забрать руку, но Гэндзи ее не отпустил.

Мы с вами друзья, — сказал он. — Мы иногда не понимаем друг друга, как это бывает со всеми. Но мы не допустим, чтобы эти недоразумения встали между нами. Вы согласны?

Эмилия посмотрела на их соединенные руки, и лишь после этого подняла взгляд.

Согласна.

Ну тогда покажите мне, что вы успели сделать.

Эмилия подвинула к нему исписанные листы.

Я пока что оставила японский заголовок. А потом, если мы вдруг передумаем, можно будет заменить его английским.

Хорошо, — кивнул Гэндзи. Он знал, что много лет спустя, когда перевод будет завершен, заголовок книги и вправду будет изменен на английский — поскольку это будет последним его словом — «английский».

Меч вошел в живот Гэндзи, и все вокруг затянуло белой пеленой. Когда он открыл глаза, на него с тревогой смотрели какие-то люди.

А потом появилась госпожа Сидзукэ. Не обращая внимания на кровь, она обняла Гэндзи и прижала к груди. Слезы струились по ее щекам и капали на лицо Гэндзи. Несколько мгновений их сердца бились в унисон.

Ты всегда будешь моим Блистательным Принцем, — сказала она и улыбнулась ему сквозь слезы. — Сегодня утром я закончила перевод. Я только не знаю, что лучше: оставить японское название или все-таки перевести заголовок на английский. Как ты думаешь?

Гэндзи видел, что ее красота не вполне японская. Глаза у нее были светло-карими, а не черными, а волосы — каштановыми. И черты лица у нее были более резкими, чем у японцев. Но все-таки и не совсем такими, как у чужеземцев. В ней было больше от матери, чем от отца, но все-таки и отцовская кровь тоже чувствовалась — особенно в этой легкой улыбке, не покидающей ее губ.

Английский, — сказал Гэндзи.

Хорошо, пусть будет английский, — согласилась госпожа Сидзукэ. И снова улыбнулась сквозь слезы. — Это вызовет еще один скандал. Люди будут говорить: «Опять этот Гэндзи и эта его ужасная Сидзукэ!» Но нам до этого нет никакого дела, ведь правда?