Новочеркасск: Книга третья

Якушев, когда они были на аэродроме только вдвоем, однажды его бесцеремонно оборвал:

— Саша, брось фанфаронствовать, это я тебя как земляк, как казак прошу.

Климов сердито метнул на него взгляд, на его лице сквозь загар пробилась бурая краска, но вдруг он не только не пришел в ярость, но и рассмеялся:

— Послушай, Веня, а ведь ты действительно прав. Не буду, а то ты еще скажешь, что командир полка Наполеона из себя корчить начал.

— Наполеона не надо, Саша, — примирительно опротестовал Якушев. — Наполеон — это битый полководец. Его мой прадед Андрей Якушев вместе с казаками самого Платова до Парижа гнал. Ты лучше на Кутузова старайся быть похожим, если так хочешь повеличаться.

Они рассмеялись и, похлопывая друг друга по спинам, пошли вдоль капониров, в которых стояли «илы», готовые покинуть насиженный аэродром.

Шли дни и недели, и опять менялись аэродромы, села и города, дававшие временный приют летчикам климовского полка, у которых на картах, заключенных под целлулоидом планшеток, неизменно прочерчивалась одна только маршрутная линия: на запад!

Ветер победы! Как он сладок был после горьких дней отступления, как омолаживал лица многое повидавших воздушных бойцов, водивших теперь свои самолеты к цели с курсом в двести семьдесят градусов.

Это был курс не только к тем городам и селам, которые еще находились под властью фашистов, но и курс к еще далекому, но уже явственно осязаемому мысленным взором любого воина Берлину.

— Слушай, Вениамин? — грубовато спросил однажды командир полка Климов. — Ты умеешь держать язык за зубами?

— Спрашиваешь, — так же грубовато ответил и Якушев. — В свое время я даже и отцу не пожаловался на то, что ты мне на «ребячке» синяк под глазом поставил, а уж как допрашивали родители.

— Не дури, то же детская драка, а я тебе о серьезном хочу поведать.

— Поведай, — засмеялся Якушев. — Это хорошо, что в лексиконе у командира полка появилось такое нетипичное для штабной речи слово.

— Лексикон… Гм… — пробормотал Климов и почесал старательно выбритую щеку.

— А ты не знаешь?

— Откуда же, — вздохнул командир полка. — Мой жизненный путь тебе известен. Два курса сугубо технического вуза, в котором страницы любого учебника дышали лишь техническими терминами да полсотни, если не меньше, прочитанных книг. Немного Гоголя, немного Толстого, совсем мало Тургенева, «Челкаш» Горького, а дальше кабина самолета и приборная доска. Сам знаешь, какую академию проходит рядовой военный летчик.

— Не прибедняйся, — хмыкнул Якушев. — Ты даже мои рассказики почитываешь.

— Вот-вот, — засмеялся Климов и откинул назад светлую прядь волос. — Кстати, в последнем номере фронтовой газеты прочел твои три колонки: «Решение».

— Ну, так и что по этому поводу молвишь? — прищурился Веня и стал ревниво ожидать ответа.

— Ты это здорово завернул о том, как над целью зенитные осколки разбили у летчика плексиглас на фонаре и этот полуослепший летчик благодаря командам воздушного стрелка выполнил посадку. Скажи, а ты бы так мог, если бы это с твоим Бакрадзе случилось?

— Пусть лучше не случается, — улыбнулся Веня. — Бакрадзе для меня не только обожаемый командир, он для меня, как брат. Пусть глаза его сто лет видят, как у орла.

— Одобряю подобную преданность, — улыбнулся Климов. — Ну, а теперь скажи, что такое «лексикон», а то, не дай бог, кто из летчиков спросит, а я не знаю. Стыд-то какой.

— Словарный запас человека.

— А-а, буду теперь знать.

— Ну, а язык по какому поводу я должен держать за зубами, — спросил Веня, искоса взглянув на командира полка.

Худое лицо Климова, облитое розоватым послерассветным солнцем, было непроницаемым. Они медленно шли мимо самолетных стоянок, мимо нахохлившихся «илов», с которых мотористы вместе с чехлами, влажными от предрассветного дождя, сбрасывали и собственную сонливость. Климов вздохнул:

— Слушай сюда, как говорят в Одессе. Ты уже сорок два боевых вылета с ним сделал.

— Ошибаешься. Сорок три. Первый был тот кровавый на СБ, после которого нас на долгие сроки по госпиталям развезли. Бакрадзе, меня и нашего штурмана ворчуна Сошникова.

— Твоя правда, — вздохнул Климов и задумчиво посмотрел на свои прихваченные аэродромной пылью сапоги. — Что ты о Бакрадзе можешь сказать?

— Отличный парень, лучшего командира мне не надо, — пожал плечами Якушев.

— А ты в курсе, что он две недели назад свой сотый вылет совершил?

— Еще бы. Все-таки в задней кабине с ним летаю. По двести граммов наркомовских за ужином по этому поводу выпили.

— А ты знаешь, что такое для летчика сотня боевых вылетов?

— Это очень много, — ухмыльнулся Вениамин.

— Тупица, — прощающе покачал головой командир полка. — Сто боевых вылетов — это для летчика целая биография, и не все доживают до такой цифры. Сколько штурмовок у каждого впереди, сколько встреч с «мессерами» и «фоккерами», а ведь после каждой голова может сединой покрыться.

— Вано не из таких, — возразил Веня, — если госпожа смерть заглянет в его глаза, в этом смысле успеха иметь не будет. Вано не из числа слабонервных. А вообще, командир, ты прав. Далеко не каждый из нас, пилотов, доживет до такой цифры.

Они оба на мгновение, как по команде, замолчали, и каждому представилась такая типичная для боевого полета картина. И то, как, напутствуя летчиков, пересекающих линию фронта, подбрасывают на самом переднем крае в воздух свои пилотки запыленные, уставшие от постоянного ожидания фашистской атаки пехотинцы, как радуются они наплывающему гулу наших «ильюшиных» и как скорбят, если, увидев обозначившуюся на горизонте группу «илов», летящую обратным курсом от цели, вдруг не досчитаются в ней одного, а то и нескольких самолетов. Сто раз любому пилоту надо пройти сквозь все это, чтобы теперь сравняться с Вано Бакрадзе.

— Рад, — иронически заметил Климов. — Подумаешь, событие твоя радость. Из одной твоей радости шубу не сошьешь. Я по-другому поступил, станичник. Я его к званию Героя Советского Союза представил. Представление ушло в Москву, его наш комдив полковник Наконечников с радостью подписал и в штаб воздушной армии отправил. Первым попутным «Дугласом». А сегодня ночью из штаба дивизии тот же самый Наконечников приказал, чтобы я самого Вано с первым попутным «Дугласом» в Москву отправил. Полагаю, если бы мое представление было отклонено, его бы туда не позвали. Однако сам он об этом ничего не знает, и не надо ему ничего говорить. Вон мой «виллис» подруливает. Забирайся на заднее сиденье, и махнем на вашу стоянку.

Аэродром еще не ожил, полеты еще не начались, и, пользуясь этим, оглянувшись на Климова и не прочтя в его глазах запрета, водитель, молоденький солдатик с острым конопатеньким носом, рванул напрямик через все летное поле к самолету с распахнутой дверью. Огромная эта машина казалась необычной среди подтянутых, отличающихся своими строгими очертаниями «илов». У этой открытой двери топтался Бакрадзе с небольшим чемоданчиком в руке. Доложив о своей готовности убыть в командировку, кивнув на свой незначительный багаж, лаконично спросил:

— Этого хватит?

— А ты что же, бурдюк с кахетинским хотел захватить в Управление кадров ВВС? — кольнул его зелеными глазами Климов. — Явишься, доложишь по всем правилам.

— А зачем меня туда вызывают? — беспокойно спросил Вано. — Если какое другое назначение будут давать, я никуда из нашего полка не уйду. С меня достаточно деспота Климова.

— Дадут, — поддел его командир полка. — Командиром дивизии немедленно назначат с присвоением генеральского звания.

Бакрадзе без всякого удивления пожал плечами:

— А я готов. В особенности если, как вы говорите, товарищ майор, генеральское звание к этому прибавят. Когда я был еще босоногим пастушонком, дедушка Отари всегда говорил: «Будешь стадо хорошо пасти, бесенок, зоотехником станешь». Почему же мне не стать генералом? Ну, а если всерьез, товарищ командир?

— Всерьез не знаю, высшему начальству вопросы не задают.