С любовью, верой и отвагой

   — И вы будете спокойно разговаривать с ним после такой статьи?

   — А как же! — воскликнул Пушкин. — Он — человек из нашей с вами компании, хотя и поповский сын. Почитали бы вы, что пишут обо мне благородные Сенковский и Булгарин...

   — Трудно понять всё это.

   — Привыкайте к борьбе литературных партий, Надежда Андреевна. Ведь они и вас разберут по косточкам, исходя из своих воззрений и пристрастий. Но сдаётся мне, что Белинский будет ревностным вашим сторонником и честно оценит вашу книгу по истинным достоинствам её...

Иногда при встречах с Пушкиным Надежде казалось, будто время течёт незаметно, как вода между пальцами. Вроде бы только что он открыл дверь, вошёл, заговорил, а настенные часы ужо отзвонили полчаса, час, ещё полчаса. Она хотела бы остановить их коварные стрелки и слушать его без конца. Но поздно, слишком поздно для неё разыгралась эта волнующая воображение пьеса. Он приближался к своему сорокалетию, был полон планов и надежд. Она же всё чаще размышляла о том, что принесёт ей грядущая старость.

Посмотрев на часы, Пушкин вздохнул:

   — О, простите. Мне надо ехать.

   — Я должна заплатить за правку и переписку моего сочинения. — Надежда взяла со стола приготовленные для этого ассигнации.

   — Пустяки, Надежда Андреевна, — сказал он. — Такие счёты между нами неуместны. Но следите за деньгами и торгуйтесь, смело торгуйтесь с купчинами вроде Смирдина!

   — А вы торгуетесь?

   — Всегда.

Надежда пошла вместе с ним в прихожую. Сегодня она отпустила своего лакея на целый день, но кто-то должен был помочь именитому гостю одеться. Она хотела подать ему трость, шляпу и лёгкую накидку. Пушкин, однако, сам снял одежду с вешалки. Тогда она протянула ему шляпу. Он быстро сжал её ладонь:

   — А всё-таки вы мне нравитесь безумно!

   — Вы мне — тоже. — Она не торопилась отнимать у него руку и стояла рядом.

   — Правда? — Он поднёс к губам её пальцы.

   — Я никогда не лгу, Александр Сергеевич.

В его голубых глазах вспыхнул огонь. Все окружающее для неё мгновенно как бы потемнело и отодвинулось куда-то вглубь узкой и плохо освещённой комнаты. Она смотрела только на него и чувствовала, что поддаётся этой бешеной силе. Сердце билось громко, дыхание стало затруднённым. «Ну не здесь же, — почему-то думала она, — не в прихожей...»

Щекой он потёрся о её руку. Кожа у него была шершавой и горячей, а чёрные волосы бакенбардов — очень жёсткими.

   — Тогда нелепо все получилось, — пробормотал он. — Я не нашёл слов... А вам нужны слова. Вы властвуете над ними, и вы подчиняетесь им. Боже мой, как это мне знакомо!

   — Да. — Она стряхнула оцепенение. — Нашим словам мы сами рабы и господа.

   — Сегодня тысяча дел. А все — уловки дьявола, не более. — Он ещё касался плечом её плеча, его глаза были слишком близко. — Теперь я должен ехать к кредитору. История с фамильным серебром, заложенным в ломбард. Ужасно... Но мы увидимся. Знайте, что я — у ваших ног!

Надежда не решилась выйти вслед за Пушкиным на улицу, где его ждала коляска, запряжённая парой рысаков. Там ходили люди, и она боялась привлечь их внимание необычным выражением лица. Она верила поэту и не подозревала, что встреч, подобных этой, у них больше никогда не будет. Он улыбнулся ей на прощанье так светло и так печально, его коляска покатилась прочь.

Двоюродный брат Надежды энергично взял в свои руки издание её произведения. Условия его она сочла,вполне приемлемыми: определённый процент от стоимости всего тиража, но самое главное — строчка на титульном листе её книги, и довольно крупными буквами: «Издал Иван Бутовский».

Она спокойно отнеслась к этим претензиям кузена. Если Иван жаждет славы, то пусть возьмёт малую толику у неё, ей не жалко. После публикации в «Современнике» она действительно стала модным писателем. Интерес петербургского общества к ней был огромен, и совсем немного вечеров Надежда проводила теперь как в прежние времена: в мягком байковом архалуке, в кресле у камина, с книгой в руке и с Амуром, лежащим у неё на коленях. Наоборот, при наступлении восьмого часа в её квартире начиналась страшная суета. Надев свежую рубашку, она причёсывалась перед зеркалом и щипцами завивала волосы на висках и надо лбом. Её слуга Тихон бегал то с начищенными ваксой штиблетами для барыни, то с шёлковым галстуком, то с жилетом, который требовалось срочно отгладить спереди. Амур с лаем носился за мальчишкой, а когда Надежда надевала фрак, лез к ней на руки, оставляя клочья белой волнистой шерсти на чёрном сукне.

Около девяти часов вечера обычно приезжал экипаж, присланный за штабс-ротмистром Александровым новым почитателем или почитательницей его таланта. В зависимости от богатства и общественного положения, это могла быть карета с княжеским или графским гербом на дверце, запряжённая четверней, с ливрейным лакеем на запятках, а то и простая рессорная коляска с парой вороных или каурых, управляемая бородатым мужичком в кафтане. Надежда, распространяя запах дорогого английского одеколона, во фраке с серебряным крестиком знака отличия Военного ордена в петлице, важно опускалась на упругие сиденья и катила в центр города, к особняку, залитому ярким светом, или к дому, где снимало целый этаж семейство её новых знакомых.

Надо признаться, что поначалу все эти люди просто свели её с ума. Как любезно они встречали её в своих раззолоченных гостиных, как дружески пожимали руки и заглядывали в глаза, как предупредительно усаживали на почётное место, как восторженно пересказывали ей целые страницы из её произведения, как восхищённо внимали её речам и как настойчиво потом приглашали в свой дом снова...

И она ездила слушать банальные комплименты, отвечать на вопросы дам, часто казавшиеся ей прямо-таки неприличными, рассказывать в который уже раз эпизоды из своих записок специально для избранного круга очередной блистательной хозяйки блистательного салона. Ездила, пока не заметила в некоторых домах охлаждения к себе.

Усмехаясь, Надежда назвала потом это «эффектом третьего посещения». Первые два раза её принимали в качестве экстраординарного гостя, «изюминки всего вечера». На третий раз переводили в разряд обычных посетителей, и к этому ей было нелегко привыкнуть.

Но книга её печаталась. Тираж появился в ноябре. Его ещё надо было продать, и ради этого стоило потрудиться, напоминая им всем о причудливой жизни «кавалерист-девицы», явившейся сюда точно с того света повествовать о минувшей романтической эпохе.

Отрезвление всё же наступило. Надежда поняла вдруг главное своё отличие от этих милых, чрезвычайно вежливых, образованных людей, так приятно проводящих время в обществе друг друга. Все они — бездельники, а ей надо много работать. Она приехала в Петербург именно за этим, и пора было доставать из-под кровати заветный саквояж с рукописями. Сверху там лежала повесть «Граф Маврицкий», написанная после её расставания с подполковником Станкевичем. Многое ей не понравилось теперь в этом творении, и она взялась за перо.

   — Куда же вы, Александр Андреевич? Ужинайте с нами!

   — Благодарю покорно. Мне пора.

   — Боже мой, но что вы делаете дома?

   — Пишу.

   — Как? Вы имеете столько смелости? А цензура? А клевета завистников? А недружелюбие критики? А насмешки невежд?..

Надежда молча поклонилась очаровательной даме, в чьём доме по-прежнему всегда находила внимание и интерес к себе и потому отзывалась на её приглашения охотно. Хозяйка проводила гостью до передней. Там лакей подал Надежде тёплую шинель с меховым воротником и пелериной. Она вышла на улицу, присыпанную первым снежком, и зашагала, тяжело опираясь на трость. К перемене погоды контуженая нога ныла и болела почти также сильно, как в день Бородина.

Дела её в столице понемногу устраивались. Она могла писать, зная, что на её труды здесь найдётся покупатель. С Бутовским Надежда расплатилась книгами, отдав ему около ста пятидесяти экземпляров «Кавалерист-девицы». Правда, при этом они крепко поссорились, потому что он претендовал на триста штук. Более двухсот книг она продала сама, посещая дома своих знакомых в Петербурге. Остальные семьсот экземпляров взял у неё по очень хорошей цене Смирдин. «Графа Маврицкого» и «Елену, Т-скую красавицу», переделанную из «Игры Судьбы, иди Противозаконной любви», она предложила редактору «Библиотеки для чтения» Осипу Сенковскому, и он тотчас согласился, заплатив ей по высшей ставке и сразу за все, несмотря на то что публикация последовала лишь в 1837 году...