Воевода Шеин

Артемий по совету Михаила передал все свои сбережения младшему сыну Семёну и наказал ему немедленно ехать в Пронск к деду и бабке.

   — И матушку завтра же возьми с собой в Пронск.

Сделав всё возможное, чтобы оградить ближних от нищеты и разорения, Шеин и Измайлов на другой день ранним утром выехали в Можайск, чтобы привести восемь с лишним тысяч ратников в Москву и сдать их дьякам Разрядного приказа. Ехали в Можайск они не спеша. Им никуда не надо было торопиться, потому как обоим был известен тот час, когда их позовут к ответу за «измены». И оба вели себя, как перед боем, как перед приступом на вражескую твердыню. Зная, что на стенах крепости их ждёт смерть или ранение, увечье, — всё равно они были отрешены от мыслей о том, что их ждёт. Так поступали все мужественные воины, а Шеин и Измайлов были из их числа.

Глава тридцать седьмая

ПОКЛОНИСЬ, РУСЬ

Прискакав в Можайск лишь на другой день к вечеру, Шеин велел позвать князей Белосельского и Прозоровского и сказал им:

   — Вот что, други-князья. Против всех нас, что воевали под Смоленском, затеян сыск. Нас обвиняют во многих изменах и в других мерзостях. Так вы поезжайте сегодня же в Москву, загляните в Разрядный приказ, ежели пожелаете, и попросите дьяка Димитрия Карпова поведать вам, в чём ваша вина перед думой. Он знает и проявит милость, то во благо вам. Не взыщите.

   — С нас не взыщи, Михаил Борисыч. Уж ежели тебя потянут к ответу, то и мы рядом встанем. Так ли я говорю, князь? — спросил Прозоровский Белосельского.

   — Истинно так, княже, — ответил Белосельский.

   — Дай вам Бог здоровья, побратимы. Потому скажу: сегодня мы вместе посидим за трапезой и я сообщу вам, что узнал в Москве.

   — Так и будет, — согласился князь Прозоровский.

На другой день после утренней трапезы девять тысяч ратников во главе с воеводами покинули Можайск и двинулись к Москве.

Всем им в стольном граде была приготовлена царская милость, выплачено жалованье за все месяцы, когда сами осаждающие стали осаждёнными. Но это было позже, а пока ратники через два дня пути на третий явились на ходынское поле, и там дьяки Разрядного приказа приняли их у Шеина и его сотоварищей, разместив на отдых в казармах.

А в тот час, когда воеводам казалось, что они свободны в своих деяниях, вблизи казарм появились две большие кареты Сыскного приказа. Из них вышли два дьяка — Тихон Бормосов и Димитрий Прокофьев, а за ними — два пристава, стражники, они тотчас окружили воевод. Дьяк Тихон Бормосов достал из-за пазухи грамоту, посмотрел в неё и спросил:

   — Кто из вас Михаил Борисыч Шеин?

   — Чем могу служить? — отозвался Шеин.

   — Князья Семён Прозоровский и Василий Белосельский?

   — Это мы, — ответил Прозоровский и тронул за плечо Белосельского.

   — Отец и сын Измайловы?

   — Вот я и мой сын Василий, — откликнулся Артемий.

   — Именем царя всея Руси вас велено взять под стражу, — заявил дьяк Бормосов.

Это уведомление дьяка Сыскного приказа ни для кого не было неожиданностью. Михаил Шеин ещё в пути к Москве поведал князьям и Василию Измайлову, в чём их обвиняют и что их ждёт по прибытии в стольный град. Арестованные без слов уселись в кареты, и они покатили в Кремль. Весь путь арестованные молчали. Дьяк Бормосов сидел перед ними и смотрел на них светло-карими совиными глазами, как на личные жертвы. В Кремль кареты въехали через Тайницкие ворота, скрылись на Крутицком подворье, затем подъехали к самым дверям каменного здания, и арестованных повели в эти двери, где сразу же была лестница в подвал. Шеина и Измайловых развели по трём каменным клетям, князей поместили в одну.

В течение трёх дней узников никто не тревожил. Им только приносили пищу. В полдень к ней добавляли по глиняной кружке вина. На четвёртый день их сидения Михаила Шеина вызвали на допрос, привели в Сыскной приказ, и он предстал перед четырьмя сыскных дел мастерами. То были князья Андрей Шуйский и Андрей Хилков, окольничий Василий Стрешнев и уже знакомый Михаилу дьяк Бормосов. Допрос начал князь Андрей Шуйский, племянник царя Василия Шуйского:

   — Когда ты вернулся из плена в девятнадцатом году, зачем скрыл, что присягал на верность и целовал крест королю Сигизмунду и королевичу Владиславу?

   — Мне нечего было скрывать. Присягу я не давал и крест не целовал, — твёрдо ответил Михаил.

   — Ты обманываешь сыск. Почему же тогда, сидя под Смоленском в этот раз, ты исполнял своё крестное целование польскому королю, во всём ему радел и добра хотел, а русскому государю изменял? — продолжал вытягивать из Шеина «правду» князь Андрей Шуйский.

   — И этого не было. Да и как я мог радеть полякам, ежели они меня пыткам подвергали? Вот смотри, что они сделали с моими руками, все ногти посрывали. Видишь, какие уродцы выросли!

   — Это, поди, ты по пьяному делу у них в плену заслужил, — заметил князь Андрей Хилков.

   — Ведомо нам, что ты по доброй воле отдал Владиславу двенадцать пушек. Это ли не твоё радение польскому королю? — продолжал князь Шуйский.

   — Не отдал, а променял на шестьдесят коней, чтобы вывезти на них раненых россиян.

   — Что с того, что ты одних спас, а других оставил? Это ли не есть твоя измена?

Шеин встал, глаза его налились гневом, но он сдержал себя.

   — Тех, тяжело раненных, смоленские россияне взялись лечить и ухаживать за ними. А я бы их не довёз, они бы в пути умерли. И отведите меня в клеть. Не буду я неправедным судьям отвечать!

   — Ишь, какой гордый! Скажи спасибо царю, что не велел тебя на дыбе пытать, а то бы не так заговорил, — зло произнёс князь Хилков и велел окольничему Василию Стрешневу: — Уведи его. Да приведи сюда старшего Измайлова.

Шеина увели.

Восемнадцатого апреля в палате Сыскного приказа появился царь Михаил, за ним шли многие думные бояре. Они слушали дело о Михаиле Шеине и его сотоварищах. И было постановлено применить самую жестокую меру наказания к Михаилу Шеину, Артемию и Василию Измайловым. В приговоре было сказано также о том, что их поместья, вотчины, московские дворы и всё имущество берутся на государя. Не забыли судьи и о семьях осуждённых. Семейство Михаила Шеина ссылалось в понизовые города, близких Артемия Измайлова высылали в Сибирь. Князей Семёна Прозоровского и Василия Белосельского отправляли тоже в Сибирь. У всех осуждённых нашлись дальние родственники, которых тоже осудили на ссылки, кого в Казань, кого в Нижний Новгород.

Миловала судьба только Ивана Шеина с женой Анастасией и сыном Семёном. Говорили потом, что это было сделано Сыскным приказом по личной просьбе государя. Открылся царь Михаил дьяку Тихону Бормосову, что внук Ивана Шеина будет великим воеводой.

   — И случится это, когда на Руси будет царствовать мой внук. Так ты уж, дьяк Тихон, забудь про Ивана Шеина и его семью. Да быть тебе думным дьяком, — пообещал царь.

И ещё царь Михаил проявил две малые милости. Он разрешил свидание каждому осуждённому с кем-то из своих близких и, уже расщедрившись до слёз, дал согласив исполнить последнее желание Михаила Шеина. Произнёс он при этом:

   — Славный был воевода. Многажды мы сиживали с ним за столом в мой День ангела. И хмельное пили. Так ты, дьяк Тихон, ему скажи, что ежели в последнем своём желании попросит хмельного, так я пришлю ему ендову [34] царской медовухи. Для такого славного человека ничего не жалко, — тяжело вздохнул царь всея Руси и покинул Сыскной приказ.

На другой день царь Михаил вызвал к себе князя Андрея Шуйского. Он считал его умным и благожелательным, и, когда князья выбрали его главой сыска над Шеиным, царь надеялся, что тот проявит к обвиняемому милость и не поставит в вину мнимые грехи за явные. Всё так и шло. Но Боярская дума решила судьбу смоленских воевод по-своему. Царь не мог надавить на думу, чтобы она изменила свой приговор, и теперь искал оправдание своей неправедной мягкотелости.