Падение титана, или Октябрьский конь

— Я все равно не понимаю, почему он должен ревновать к Клеопатре! — сказала Кальпурния.

— Потому что она украла у него Цезаря, — ответила Марция. — Цезарь проводил с ним много времени, пока не появилась царица. Теперь он о нем совершенно забыл.

— Мой отец, — протрубила Порция, — осуждал ревность. Говорил, что она разрушает душевный покой.

— Я не думаю, что мы очень уж ревнивы, но никто из нас не может похвастать душевным спокойствием, — сказала Марция.

Кальпурния подхватила с пола котенка и поцеловала его лоснящуюся маленькую головку.

— У меня такое чувство, — сказала она, прижавшись щекой к круглому меховому животику, — что царица Клеопатра тоже не знает покоя.

Ее догадка была близка к истине. Узнав, что Цезарь убывает в Испанию, чтобы подавить там восстание республиканцев, Клеопатра не на шутку встревожилась.

— Но я не могу жить тут без тебя! Я запрещаю тебе покидать меня!

— Я посоветовал бы тебе вернуться домой, но осенью и зимой море между Италией и Александрией непригодно для путешествий, — сказал Цезарь, стараясь сохранять ровный тон. — Потерпи, любовь моя. Кампания будет недолгой.

— Я слышала, что у республиканцев тринадцать легионов.

— Думаю, так оно и есть.

— А ты распустил всех солдат, оставив себе только два.

— Пятый, «Жаворонок», и десятый. Но Рабирий Постум, который опять согласился быть моим praefectus fabrum, набирает рекрутов в Италийской Галлии. Очень многим парням там уже надоело бездельничать, и они вновь готовы служить. У меня будет восемь легионов, достаточно, чтобы побить Лабиена, — сказал Цезарь, наклонился и с удовольствием поцеловал ее.

Но она продолжала сердиться. Надо менять тему.

— Ты просмотрела результаты переписи? — спросил он.

— Просмотрела. Она превосходно проведена, — ответила Клеопатра, отвлекаясь. — Когда я возвращусь в Египет, то проведу такую же перепись. Меня поражает, как тебе удалось заставить тысячи человек ходить от дома к дому.

— Люди любят совать нос в чужие дела. Их только надо научить, как справляться с теми, кому не нравятся всяческие вопросы.

— Твоя гениальность потрясает меня. Ты делаешь все так результативно, так быстро. Нам за тобой не угнаться.

— Продолжай делать мне комплименты, и моя голова скоро не войдет в твои двери, — беспечно сказал он и нахмурился. — По крайней мере, твои комплименты искренние. Ты знаешь, что эти идиоты воздвигли в портике Юпитера Наилучшего Величайшего?

Она знала. Одобряя и соглашаясь с этим, она уже достаточно хорошо изучила Цезаря, чтобы понимать, почему это так рассердило его. Сенат и восемнадцать старших центурий решили заказать золотую скульптуру: Цезарь в колеснице, запряженной четверкой коней, а под ним — земной шар. Еще одна почесть вопреки его воле.

— Я стою перед дилеммой, — говорил он ей какое-то время назад. — Если запретить им это, я буду выглядеть неблагодарным, скупым, а если разрешить, все сочтут, что я тщеславен и высокомерен. Я сказал им, что эта конструкция, с моей точки зрения, ужасна, но они сделали вид, что не услышали, и продолжают свое.

«Ужасную конструкцию» он не видел до момента торжественного совлечения с нее ткани. Скульптор Аркесилай постарался. Четыре коня были великолепны. Приятно удивленный, Цезарь медленно обошел вокруг скульптуры и увидел пластинку, прикрепленную к переднему борту колесницы. Надпись, сделанная на греческом, повторяла надпись под его статуей на рыночной площади в Эфесе: «НОСИТЕЛЬ БОЖЕСТВЕННОЙ СУТИ» и все остальное.

— Снимите эту мерзость! — рявкнул он.

Никто не двинулся с места.

У одного из сенаторов на поясе висел кинжал. Цезарь схватил его и вонзил в золото. Еще немного усилий — и пластинка отскочила.

— Никогда, никогда больше не говорите так обо мне! — крикнул он и отошел, разъяренный до такой степени, что отброшенную пластинку быстро смяли, превратив ее в металлический шар.

Поэтому в ответ Клеопатра примирительно сказала:

— Да, я знаю об этом. Мне жаль, что ты оскорблен.

— Я не хочу быть царем Рима, и я не хочу быть богом! — проворчал он.

— Но ты — бог, — просто сказала она.

— Нет, я не бог! Я смертный человек, Клеопатра, и меня ждет судьба всех смертных! Я умру! Слышишь? Умру! А боги не умирают. Если бы меня сделали богом после моей смерти, все было бы по-другому. Я спал бы себе вечным сном, не ведая, что я — бог. Но живой и смертный я быть таковым не могу. Да и зачем мне быть царем Рима? — сердито добавил он. — Как диктатор я и так могу делать все, что хочу.

— Он как бык в загородке, которого дразнит и мучает толпа сорванцов, чувствующих себя в безопасности, — с большим удовлетворением сказала Сервилия Гаю Кассию. — О, как я рада! И Понтий Аквила доволен.

— Как поживает твой преданный любовник? — мило поинтересовался Кассий.

— Работает на меня против Цезаря, но очень осторожно. Конечно, Цезарь не любит его, но одна из слабых сторон Цезаря — его хваленая справедливость, так что он будет продвигать перспективного человека, даже если это бывший республиканец. И настоящий любовник Сервилии, — промурлыкала она.

— А ты стерва.

— Я всегда была стервой. Я должна была ею стать, чтобы выжить в доме милейшего дядюшки Друза. Ты знал, что он запер меня в детской и запретил мне покидать ее, пока я не вышла замуж за отца Брута? — спросила она.

— Нет, не знал. Почему Ливии Друз сделал это?

— Потому что я шпионила за ним для моего отца, который был врагом Друза.

— В каком возрасте?

— Лет с девяти.

— А почему ты жила у брата твоей матери, вместо того чтобы жить со своим отцом? — спросил Кассий.

— Моя мать изменила моему отцу с отцом Катона, — сказала она, и лицо ее исказила мучительная гримаса, хотя с тех пор прошла целая вечность. — И мой отец счел, что ее дети могут быть не от него.

— Это логично, — хмыкнул Кассий. — И все же ты шпионила для него?

— Он был патрицием Сервилием Цепионом, — сказала она, словно этим все объяснялось.

Зная ее, Кассий принял ответ.

— Что у вас вышло с Ватией в провинции Африка? — спросила она.

— Он не разрешил ни мне, ни Бруту собирать долги.

— Понимаю.

— Как дела у Брута?

Вскинув черные брови, она равнодушно ответила:

— Откуда мне знать? Он пишет мне не чаще, чем тебе. А с Цицероном переписывается. Почему нет? Они как две старухи.

Кассий усмехнулся.

— Я встретил Цицерона в Тускуле и провел с ним вечер. Он сейчас пишет хвалебную песнь в честь Катона. Как тебе это понравится, а? Думаю, что не очень. Но назревающая война в Испаниях так пугает его, что он буквально трясется от страха при всей его неприязни к Цезарю. Я спросил его почему, и он сказал, что, если дети Помпея побьют Цезаря, Рим узнает более худшие времена.

— И что ты ответил ему, дорогой Кассий?

— Что, как и он, предпочел бы существовать при спокойном хозяине, которого знаю. Помпеи родом из Пицена, а я не знаю ни одного пиценца, который бы в глубине души не был жесток. Поскреби пиценца — и проглянет дикарь.

— Вот почему из них получаются столь замечательные плебейские трибуны. Они любят ударить в спину и счастливы этим. Тьфу! — плюнула Сервилия. — По крайней мере, Цезарь чистопородный римлянин.

— Настолько чистопородный, что имеет право быть царем Рима.

— Как и Сулла, — согласилась она. — Но опять же как и Сулла, он не хочет.

— Если ты так уверена в этом, почему стараешься убедить всех, что он спит и видит себя коронованным?

— Просто от нечего делать, — созналась Сервилия. — Кроме того, во мне, наверное, есть что-то пиценское. Я обожаю доставлять неприятности.

— Ты видела царицу? — спросил Кассий, чувствуя приятную теплоту от сознания, что он римлянин и находится в Риме.

О, как хорошо дома! Тертулла, может быть, наполовину и Цезарь, но другая ее половина — Сервилия, а в результате он получил обворожительную, обольстительную жену.