Гнездо орла

— Последним? — Девушка робко вскинула глаза.

Обычно открытая и общительная, она сейчас совершенно не походила на себя.

— Это будет даже не агония, а последний выдох сюра и… аминь! — Разговаривая, Роберт продолжал жевать и глядел в тарелку, поэтому он не увидел, а ощутил на себе ее взгляд — первый за все время.

— А вам не жаль? — так же осторожно спросила она.

— Мне жаль лошадку Дада и слона Селебеса, поскольку это из области сновидений. — Лей перестал жевать и прищурился. — Знаете, я сегодня видел потрясающую картину — никак не могу отделаться от впечатления. Она, как страшный сон, неподконтрольна сознанию. Вот этого жаль. Это ушло слишком быстро. А взамен явился господин Дали и всучил публике свою Галу в шляпке с бараньими котлетками, поскольку, видите ли, «а почему бы и нет?!». И пошло-поехало… Муравьи, омары, трупы младенцев — все убожество собственных пороков — напоказ! Они — достоинства! Они — искусство! Нет, в Европе никто не должен жалеть о закате сюрреализма. Пусть теперь господин Дали увозит свое трупное разложение за океан. Только там у него еще могут родиться последователи, которые его превзойдут. — Лей остановил себя и улыбнулся девушке. — Извините, я не сумел коротко ответить на ваш вопрос и, по сути, так и не ответил?

— Зато ты ответил мне, Роберт, — тоже улыбнулась Нора. — Но это ведь пока а priori.

— Вот Альбрехт… — начал было Лей.

— Надеюсь, вы не откажетесь навестить с нами супругов Дали? — живо обратилась Леонора к Хаусхоферу. — А вы, Инга?

Оба согласились с видимым интересом, а Лей промолчал, к тому же пожалев о своем монологе.

— Ты меня ставишь в неудобное положение, — все же упрекнул он Нору, танцуя с ней, на что она лишь кокетливо склонила головку: — «Разве я?»

На улицу Гоге, где жили супруги Дали, они приехали вчетвером в пятом часу утра и были встречены галантным радушием бодрствующих хозяев, точнее — хозяйки: сам Дали радовался, как ребенок.

Он вообще довольно удачно вошел в роль этакого балованного шалунишки, и Гала это поощряла (или терпела — пока трудно было понять). За последние годы она еще больше замкнулась, крепче заперлась изнутри и похолодела. Она приобрела все видимые качества парижской светской дамы и держалась безукоризненно.

Между супругами как будто постоянно шел немой монолог: Дали спрашивал глазами, Гала так же, глазами, соглашалась с ним и подбадривала; он снова спрашивал — она снова соглашалась, и так всегда: она ни разу не сказала ему «нет». Зато ее «нет» остальному миру стало чересчур очевидным, правда — лишь тому, где ее «мальчик» еще не был признан как абсолютный гений, то есть пока большей его части.

Из четверых посетивших ее гостей Гала сказала «нет» всем четверым: Нора Каррингтон сама была талантлива и замкнута на своем Максе, к тому же молода; юная немка чересчур красива; Альбрехт Хаусхофер очень мил и хорош собою, однако глядел на шедевры Дали, как на зверей в зоопарке. Что же касается Лея, то тут ее «нет» выходило несколько усеченным. Гала была абсолютной поклонницей успеха Дали; пока же этот успех не сделался абсолютным, она оставалась поклонницей любого Успеха. Лей в ее глазах был человеком, ради которого стоило не спать ночь и сыграть ту роль, которая ему приятна (Гала не знала, что такой роли для нее попросту нет).

Пока Альбрехт с дамами, привлекая всю свою фантазию, пытался расшифровывать сюжеты к удовольствию хозяев, Лей занялся подсчетами. Вышедшая у него цифра его поразила и вызвала уважение к «работяге» Дали: в мастерской находились десятки законченных работ, и техника их исполнения была очень высокой. Он вспомнил про «Дождливое такси» и попросил показать ему это произведение. Встав перед картиной, Роберт проделал то же, что и перед «Ангелом очага» Макса Эрнста, то есть несколько раз закрывал глаза, чтобы освежать впечатление. Потом весело поглядел на Леонору. Гале этот взгляд не понравился настолько, что она на время вышла из роли. Она приблизилась к Лею и посмотрела ему в глаза своими похожими на тлеющие угли глазами.

— Это гениально, не правда ли?

— Да, жутко гениально, — согласился он. — Или гениально жутко. Как больше нравится.

— Больше… второе. И все-таки?

— Почему бы и нет!

— Это все, что ты можешь сказать?

— Я могу произнести целую речь, если это кому-то доставит удовольствие.

— Мне.

Она его явно провоцировала. И явно рисковала. Неужели была так уверена… Но с другой стороны на него выжидающе смотрела Нора, которая словно нарочно привела его сюда для посрамления конкурента. Нет, Нора была тоньше, умней, она желала лишь искренности.

— Ничего подобного еще не писали и не напишут, — произнес Лей тоном высокого комплимента.

Прислушивавшийся Дали остался доволен, и Гала спокойно вернулась в свою роль. Но и Нора Каррингтон оценила «комплимент», насмешливо закусив губки.

За кофе Гала сдержанно спросила о «леди Виндзор». Ее интересовали детали: смеется ли, глядит ли в глаза, любимая цветовая гамма и т. д.

— Вот женщина, с которой я желала бы познакомиться, — сказала она, что, видимо, означало: «Вот женщина, достойная моего общества».

— А я в восторге от мадам Рифеншталь, — заявил Дали. — В ее фильмах мощь и высшее качество традиций. Она — воплощение вашей великой страны.

— Извольте, я вас познакомлю, — с готовностью предложил Лей. — И с Лени, и с Германией.

У Дали сверкнули глаза. Супруги быстро переглянулись: уникальный случай, которому были свидетели: Гала сказала «нет» своему «шалунишке».

Расставались все довольные друг другом: Дали — произведенным на немцев впечатлением; Гала — тем, как укротила Роберта; Хаусхофер — удовлетворенным любопытством; Нора — ответом на свой вопрос, кто воздействует сильнее. Только Инга оставалась «вещью в себе» даже для переставшего узнавать ее Альбрехта. Лей же с трудом собрался с мыслями, чтобы ответить на второй вопрос Леоноры: кого ожидала бы бóльшая слава в Америке — ее Эрнста или Дали?

— Понимаю, что — Сальвадора, но не понимаю — почему! — сказала она.

— Во-первых, потому, что у Макса трагизм подлинный, настоящая боль, а этим скорее отталкивают, — отвечал Роберт. — Во-вторых, что ты хочешь от нации, слепленной из европейского мусора? Америка вышла из кризиса, жиреет и скоро начнет скучать, а тут как раз такси с бараньими котлетками подоспеет. В-третьих, у него жена — коммерсантка, а ты сама живешь на острие, детка, что до добра не доведет.

Лей с облегчением остановил машину. Утренние сумерки еще не развеялись. Город дремал, и редкие прохожие с удивлением оглядывались на странную четверку, бредущую вдоль набережной Сены.

— Вы любите Париж? — в третий раз за все время услышал он голос Инги.

— Едва ли найдется европеец, который не любил бы Париж — почти автоматически ответил он.

«Кому-то я уже говорил эту фразу, — вдруг кольнуло воспоминание. — Только совсем с другим чувством. Совсем с другим…» Он потер виски.

— Вы плохо себя чувствуете?

— Нет, напротив, — улыбнулся Роберт. — Устал немного.

— После бессонной ночи это естественно.

— Ты спроси, какая она у него по счету, — вмешался Хаусхофер.

— Я тоже заметила, Роберт… — начала было идущая рядом с Альбрехтом Нора.

Лей обернулся к ним и увидел, как у машины охраны остановилась другая, из нее вышел один из его сотрудников, которому год назад, когда у ГТФ начались первые трения с ведомством Гиммлера, Лей лично велел докладывать в любое время дня и ночи и в любом месте об обстоятельствах определенного рода. Судя по тому, что тот нашел его в девятом часу утра гуляющим по набережной Сены, можно было догадаться, что такие обстоятельства возникли. Лей, извинившись, пошел навстречу. Выслушав и отпустив сотрудника, он вернулся к ожидавшим его Альбрехту и дамам. Вопросов ему, естественно, никто не задавал.

Через два часа в немецкое посольство заехал Альбрехт Хаусхофер. Лей в это время дожидался, пока позавтракают проснувшиеся дети, и соображал, как ему лучше с ними поступить. Ему нужно было срочно лететь в Германию, под Вольфсбург, а брать их туда с собой не хотелось; отвести же обратно к Андре хотелось еще меньше, тем более, что им уже была обещана поездка домой, в фатерланд. Но не отправлять же с охраной! Грете это не понравится.