Евпатий Коловрат

— Поспешаем, Иванушка! — крикнул Верила. — И бабу не спасешь, и сам погибнешь. Берите его, ратники, и в погреб, оттуда ход идет!

К башне уже приближались конные и пешие Бату-хана.

Ратники один за другим опускались в погреб. Ослабевшего Ивана свели вниз и, поддерживая, потащили потайным ходом за пределы павшей Рязани.

Федот Корень, простоволосый, без шлема, выдвинулся на мгновенье, чтоб захватить створку тяжелых башенных дверей, потянул ее на себя, и тут вражеская стрела ударила Федота в незащищенную шею.

Из последних сил сумел Федот затворить башню. Задвинул тяжелый засов, и упал подле ничком…

Запряженные в волокуши мещерские лошади резво бежали по окскому льду, спасая последних защитников несчастной Рязани, когда на реку вымахнул большой отряд монгольских конников, отряженных за рязанцами в погоню.

Их было много и двигались они скопом. Потому не выдержал и проломился под ними окский лед.

Трещины зазмеились повсюду, и одна из них опередила волокушу Ивана и Верилы. Вот потянуло их вниз, но Верила хлестнул кобылу, и лошадь рванулась, вынесла-таки волокушу на прочное место.

А скатившийся с волокуши Иван окунулся в ледяную воду. Холод вернул ему ощущение жизни, желание бороться за нее. Разгребая стынущими руками куски льда, Иван подплыл к большому обломку и, несколько раз сорвавшись, выбрался на него.

Гнавшиеся за русскими монголы уже скрылись под водой — ни криков предсмертных, ни плеска. Лишь чернели разводья, да слева по течению реки синел насупленный Мещерский лес.

…Жирные непуганые птицы головешками чернели на снегу. Они лениво отлетали прочь, недовольные вторжением людей в их страшные владения. Хрипло кричали, взмывая в печальное небо, сбивались в стаи и реяли в мрачном хороводе, утверждая разорение и смерть Рязани.

Медленно ступали кони ошеломленных, прибитых ужасом и великой печалью ратников Евпатия Коловрата.

От родного их города, уютной и доброй красавицы Рязани не осталось ничего. Огонь не пощадил ни толстых стен из неохватных сосен, ни ладных бревенчатых изб горожан, ни славных садов, ни княжьего терема. Над скорбным пепелищем, укутанным сейчас снежным саваном, высились лишь закоптелые стены некогда белых храмов: Успенского, Борисоглебского и Спаса. Только они, их остовы, и уцелели, внутри же все было загажено и разорено.

И не только черные стервятники с упоением предавались пиршеству на этом беспримерном могильнике. Одичалые собаки шныряли среди развалин с кусками мороженого мяса в зубах и злобно рычали, когда, кривясь от омерзения, ратники поднимали на них плети.

Евпатий Коловрат ехал в молчании. За ним следовало несколько ратников, которых он взял с собой, оставив отряд на подступах к бывшему городу…

Ямки от собачьих лап и крестики, оставленные птицами.

Чистая пелена снега, обугленные бревна, зияющие провалы.

Застывшие в крике, судорожно тянущиеся к небу сучья обгорелых яблонь, и само небо — равнодушное, серое, январское.

И никаких человеческих следов. Никаких.

Смерть и разрушение, казалось, безраздельно воцарились на рязанском пожарище, ничто не обещало ратникам встретить уцелевших соплеменников. И колокольный звон, донесшийся вдруг от Бориса и Глеба, заставил всех вздрогнуть.

Удар, еще удар.

Звук был глухим и хриплым, как зов о помощи.

Против очищенной от снега и трупов паперти Борисоглебского собора стояли три бревна, связанные вершинами вместе. Между ними висел колокол, язык его раскачивал седобородый старик в оборванной одежде. Рядом стояли два немолодых рязанца и мещеряк. Они настороженно смотрели на подъезжающих всадников и не двигались с места.

Заметив Коловрата и его ратников, старик передал веревку от колокола товарищу, а сам пошел Евпатию навстречу.

Коловрат узнал Верилу и, спешившись, крепко обнял его.

— Как случилось, отец? Где люди? Неужто навеки погибла Рязань?

— Плачь, воевода, — сурово ответил Верила, — плачь, ежели слезы есть.

— Нет слез, отец, — сказал Евпатий. — Огонь в груди, только огонь! Готов умереть, отмщая! Никогда себе не прощу, что не был я здесь со всеми в гибельный час!

— Ты еще повоюешь, Евпатий, — тихо сказал Верила. — Людей мы спасли, не всех, правда. В лесу рязанцы, на том берегу Оки. Вот он, — Верила кивнул в сторону мещеряка, — вождь лесного племени, принял и укрыл своих соседей. Там ныне мы собираем всех, кто может носить оружие. Вот и в колокол бьем — может, кто уцелевший покажется… И тебя ждали, Коловрат. — В лесу, — прошептал Евпатий. — Люди в лесу…

Он хотел спросить про Чернаву, но осекся, решил, что не к месту будет вопрос.

— Сложили головы все князья, — говорил Верила, — но князь Олег Красный, весь израненный, сумел бежать из плена. Там же, в лесном городке он, бог даст — поправится…

Весь остаток короткого зимнего дня, пока ночь не закрыла от печального лика Ярилы великое злодейство, и весь другой день, который пришел на смену, ратники вместе с людьми Верилы и теми, кто откликнулся на зов колокола и вышел из убежища, убирали останки рязанцев со скорбной земли.

К концу второго дня к Евпатию Коловрату, который в те минуты не отрываясь, глядел, как складывают заледенелые трупы на бревна-поленья огромного костра, сооруженного против Успенского собора, подошел черниговский воевода Климук, кашлянул, чтобы привлечь внимание, и сказал:

— Дозволь мне повернуть, Коловрат. Поспешать надо в Чернигов.

— Что так, воевода? — спросил Евпатий, нахмурясь.

— Не гневайся, Коловрат, не боюсь я ни брани, ни смерти, но только человек я князю своему Мстиславу подчиненный. А тут помогать некому. Дозволь мне повернуть в Чернигов.

— Понимаю, Климук, — ответил Евпатий. — Мы остаемся мстить, а тебе тут делать нечего.

Климук молчал, опустив голову.

— Что ж, расскажи князю Мстиславу, что видел, — тихо сказал Евпатий. — И уходи! Сейчас же уходи, не то передумаю и прикажу казнить тебя, как изменника. Уходи…

Когда стемнело, Евпатий и Верила с небольшим отрядом перешли застывшую Оку и скрылись в Мещерском лесу.

Встреча в Залесье

Во второй половине шестьдесят восьмого года от рождения Христова появилась первая книга Нового Завета Откровения Иоанна Богослова — Апокалипсис.

Шли годы, укрепилась христианская церковь, и Иоанна Богослова причислили к лику святых, особо почитаем он был в Византии. В честь византийской иконы Иоанна Богослова, созданной в девятом веке и перенесенной на Русь, был выстроен по берегу Оки, выше Переяславля, Залесский монастырь.

Старый Верила, надежно укрывший византийскую «Одигитрию», черниговскую «Редидинскую икону», «Муромскую Богоматерь» и другие святыни, помнил, конечно, и про «Иоанна Богослова». Но не достало времени заняться этой иконой. Верила спешил спасти людей, вел бесконечные переговоры с вождями мещерских племен, размещал потерявших кров и землю рязанцев, сбивал мужиков в дружины, которые пока не воевали, а ладили лесные убежища, чтобы пережить суровую зиму и женщинам, и детям, и старикам.

Встретив Евпатия Коловрата в разоренной Рязани, Верила проводил его в лесной городок, где выздоравливал князь Олег Красный и готовился к новым боям верный помощник Коловрата сотник Иван. Порадовался Верила, глядючи, как встретились, наконец, эти сильные люди, и заторопился в храм Иоанна Богослова, в Залесский монастырь.

В том месте Ока идет по дуге, огибая мещерские леса. На одном конце дуги — полуденном — Рязань, а на полуночном — Переяславль. За Переяславлем, в сторону Коломны, деревня Залесье, там неподалеку и содержалась дорогая святыня.

В доброе время двигался бы Верила берегом реки, но старик знал, что войска Бату-хана пошли по надежному теперь льду Оки. Орда выплескивалась кровавыми языками на берега речной долины, обильно застроенной русскими деревнями и городами. Поэтому Верила выбрал прямой путь, через дремучий лес, благо что были добрые проводники из мещеряков-охотников.