Смирнов. Русский террор

На обратном пути Николай Венедиктович где-то задержался, вернулся бледный и страшно взволнованный. Петр Арсеньевич с удивлением глядел на своего директора, ожидая, что тот, может быть, расскажет о случившемся, но тот, сославшись на срочные дела, исчез в своем кабинете и не выходил оттуда до самого вечера.

Сразу после ужина он снова куда-то уехал.

VI

Сидя с маменькой в экипаже, Митя сухо и скупо отвечал на ее вопросы.

— Доктор Штейнберг выписал тебе рекомендации? — Глафира Андреевна решила выплеснуть на сына годовой запас своей заботы.

— Да.

— Дай мне их.

— Сейчас?

— Я должна их передать нашему семейному врачу, отныне он будет уделять тебе самое пристальное внимание. Еще я хочу посоветоваться с доктором Живилло, это семейный врач графини Барсуковой, помнишь, она как-то о нем рассказывала? Что выписал тебе Штейнберг? Бром? Воды? Магнитный сон? Думаю, он должен был обязательно выписать бром. Я с ним уже много лет не расстаюсь. Ужасная мигрень! Ты ведь знаешь, какие у меня головные боли! Всю жизнь страдаю, а ты, к сожалению, в меня. Я перед тобой так виновата! Все эти нервные болезни! Вот в семье твоего отца все исключительно здоровые. Правда, его отец был ротмистром. Поразительно, что Анатоль смог чего-то добиться. Конечно, если бы не мои связи, его никогда бы не назначили на хорошую должность. Почти год я обхаживала эту графиню Ложкину, ах, она так кичится своим родством с Голицыными, а те ее даже на рождественские балы не зовут…

— Мама, к чему это? — спросил Митя, которому плохо удавалось скрывать свое раздражение.

— К тому, что мне придется изрядно потрудиться, чтобы после твоей выходки тебя приняли в обществе, — заявила Глафира Андреевна.

Ненашев, старавшийся все это время думать, будто он просто попал в один экипаж с чрезвычайно говорливой дамой, закрыл глаза рукой. Митя побелел как мел, затем приподнялся на своем месте и крикнул кучеру:

— А, ну, стой! Останови! Слышишь, что говорю?

Кучер послушно остановился. Митя схватил свою шляпу и бросился вон из экипажа.

— Дмитрий! — завизжала Глафира Андреевна. — Немедленно вернись! Вернись! О Боже, мне дурно!

С этими словами она повалилась на сиденье, закатив глаза. Ненашев не тронулся с места, надеясь, что до обморока дело все же не дойдет. Но Глафира Андреевна не шевелилась. Статский советник приподнялся со своего места и наклонился над Истопчиной, пытаясь понять, по-настоящему она лишилась чувств, или же так, сама себе представляет, будто в обмороке. Неожиданно дама открыла глаза и уставилась на Александра Васильевича с изумлением, которое почти мгновенно сменилось возмущением. Статский советник отпрянул назад, проклиная себя за то, что вообще ввязался в это дело. Возмущение на лице Истопчиной сменилось кротким пониманием.

— Я же вам говорила! — горестно произнесла она. — Ах, Боже, вы мой единственный друг! Я без вас погибну! Кто я? Ни мать, ни жена… Муж холоден со мной, сын презирает. Только вы…

Она послала Ненашеву один из тех многозначительных взглядов, которые доводили статского советника до белого каления. Однако взорваться Александру Васильевичу было не суждено. На противоположном конце улицы он заметил… Савву Морозова, говорившего с одним из филеров, приставленных к нему. Ненашев постучал кучеру, чтобы тот остановился.

— Простите, Глафира Андреевна, я все хотел вам сказать, но не решался. Видите ли, дела службы требуют от меня присутствия… Полагаю, вы не обидитесь? — не дожидаясь ответа, торопливо откланялся.

— Но Александр Васильевич! — недоуменно распахнула свои большие серые глаза Истопчина.

— Простите, никак не могу.

Вырвавшись от Глафиры Андреевны, статский советник торопливо пересек улицу, стараясь, чтобы филер, говоривший с Морозовым, его не заметил. Черные раскосые глаза Саввы Тимофеевича глядели на агента недобро, а желваки время от времени гневно вздувались. Внезапно, незаметно для глаза, тяжелая рука Морозова, взметнувшись, опустилась на лицо филера, тот вскрикнул и упал, схватившись за щеку. Затем поднялся и захромал прочь, бросив на Морозова взгляд, полный ненависти.

Ненашев остановился возле бочки с квасом, повернувшись вполоборота, чтобы Морозов не увидел его. Рассудив, что устроить филеру основательный допрос можно и позже, решил проследить, куда направится Морозов. Статский советник привык доверять своему острому, почти звериному чутью. Однажды он уклонился от летящей пули, хоть не слышал ее свиста и не видел стрелявшего. Просто что-то, какое-то неведомое чувство внезапно повелело ему отклониться. Так и сейчас. Всем своим нутром Ненашев почувствовал, что его задача сейчас — не упустить Савву Тимофеевича из виду. Оглядевшись по сторонам, свистнул извозчика.

— Вон за тем экипажем! Не отставай, но и на глаза особенно не лезь!

Свою просьбу Ненашев подкрепил червонцем.

Ванька сдвинул шапку на бровь и тронул лошадь вожжами.

VII

Иван Кольцов ждал Морозова у Ходынского поля. Грязно-серая шинель полувоенного кроя и черный картуз, вместо того, чтоб скрывать, делали его высокую, худую фигуру еще более приметной. Во всяком случае, Ненашев сразу выделил Кольцова из всей толпы.

— Мог бы сразу на лбу написать «бомбист», — проворчал Александр Васильевич и постучал извозчику, — останови-ка вон за тем деревом!

Морозов познакомился с Кольцовым у Аглаи Савельевой, державшей что-то вроде салона для социалистов. В ее грязной маленькой квартире дома № 6 в Тишском переулке собиралась уйма народу — студенты, рабочие, странные лица, «прибывшие из-за границы». Хозяйка обыкновенно стояла у окна, завернувшись в нитяную шаль, и отстраненно курила папиросы, будто все происходящее навевает на нее ужасную скуку. Гости пили, галдели, шумно спорили у изрисованной карты мира во всю стену. Аглая повесила ее, чтобы закрыть дырки на обоях, а вышло очень кстати. Теперь каждый мог порассуждать о мировом устройстве и наглядно показать, как ему видится мир будущего.

— После свержения императорской власти мы сформируем представительные органы власти. Все сословия, пропорционально численности, выдвинут своих представителей, а те, в свою очередь, изберут кабинет министров. Министры же сообща назначат премьер-министра. Только демократические реформы, только договор с народом! — тонким, юношеским голосом выкрикивал первокурсник Алеша Кротов, стараясь перекричать общий гвалт голосов в комнате.

Морозова занесло туда всего раз. И то потому, что Лиза Стеклова, премилая барышня с левым ветром в голове, пообещала познакомить с «настоящим революционером». Это был Кольцов. Морозов почти ничего о нем не узнал, но, как и Лиза, неожиданно попал под гипнотическое очарование его одержимости. Когда-то учился в Горном университете. Еще, уже от других лиц, он узнал, что, будучи в Швейцарии, Кольцов рассорился с уцелевшими народовольцами-эмигрантами.

— Бешеный, — сердито охарактеризовал его Лопатин, один из патриархов движения, лично принимавший участие в подготовке убийства Александра II.

Для Саввы Тимофеевича лучшей рекомендации и быть не могло.

Ненашев увидел, как странный молодой человек сел в экипаж к Морозову и тот медленно покатил по набережной. Спустя десять минут остановился, «бомбист» вышел и двинулся прочь. Александр Васильевич подробно записал его приметы: рост больше двух с половиною аршин, худощав, бледен. Глаза серые, большие, глубоко сидящие, блеск нездоровый, чахоточный. Руки длинные, худые, волосы черные, длинные.

Морозов же направился к своей мануфактуре. Ненашев доехал за ним до самых ворот, отметив, что кроме него самого за Морозовым не следила более ни одна душа.

Чернее тучи, Александр Васильевич приказал извозчику ехать в управление, приготовившись устроить там решительный и полный разнос всем, включая Антона Даниловича Рачковского.