Повесть об отроке Зуеве

Протасов доволен: почудил — и хватит. Теперь — к предметам академическим!

Он первым из учителей выделил в классе Зуева. Что поставил его в неловкое положение — поделом! Прежде чем прокукарекать, поразмышляй: курячья ли слепота? Протасов больше всех радуется своей непритязательной шутке.

Не столь давно у него с Котельниковым зашел разговор о солдатском сыне. Протасов похвально отозвался об успехах Зуева.

— Востер парнишка, — поддержал инспектор Котельников. — Да только преподавателей своих не весьма жалует.

— Это кого ж?

— Да хоть тебя, Алексей Протасьевич. Захожу намедни в покои. Вся четверка тут как тут: Зуев, Крашенинников, Головин, Рихман. Солдатский сын про тебя и распевает под смех товарищей:

— Ах негодник! — смеется Протасов. — Вот уж подрублю ему язык ланцетом. Курячья слепота… Каков, а? Вот до чего Кантемировы сатиры доводят…

Приглядывался к Зуеву и географ Румовский.

Тянет Зуев руку, дознаться хочет:

— Отчего в атласе Канин Нос обозначен островом, а он всего лишь полуостров?

— Откуда выведал?

— Бывалые люди сказывали.

Просек, востроносый, промашку в атласе Делиля!

— Чертеж делилевский, господа школяры, исправлению подлежит. Да.

И танцующей своей походкой пробежал по классу, не в силах сдержать волнения.

— На то мы, астрономы и географы, предназначены. Послала меня Академия три года назад в Селенгинск. Венера тогда проходила мимо солнца. Ах, господа школяры, незабываемые то были дни. Так вот. Иные гадали: не будет явления. Другие утверждали: будет явление. Будет — не будет. Будет — не будет. Как на ромашке, гадали. Поехал, наблюдал. Было явление! Так наука исправляется. Найдется географ, который и Канин Нос исправит на карте, не по воображению, а по натуре. Так-то, Зуев! При этом окуляры географические — долгота и широта. — Румовский держит глобус крепко, как древко штандарта. — Это хорошо понимал наш путешественник Степан Петрович Крашенинников. В своей книге он дал Камчатку, какая она есть в натуре. Так и узнается, друзья мои, сколь пространен свет и что малейших дале звезд, как писал пиит… Канин Нос… — Румовский ставит глобус на стол. Всем своим удрученным видом выказывает сожаление, что северная эта земля осталась без присмотра, хотя она куда ближе малейших звезд.

К концу второго года обучения за доброе поведение и успехи в учении казенноштатный гимназист Василий Зуев был представлен к награде — ему подарили историческое сочинение о жизни киевских князей.

На воскресенье отпустили домой.

Редко он бывал дома! Дворянских детей отпускали куда чаще, а Вася в худородных числился. Свободная минута появится — «мадама» тут же на кухню отправляет или на хозяйственный двор — напилить, наколоть дров, в поленницу сложить.

Бегом через весь город к солдатской слободе. Мелькали мясные, рыбные, зеленные лавки. Толкая щеголих, которые часами судачили у мастерской мод госпожи Таке, нырял мимо приказных и чиновных людей, разряженных в розовые, желтые, красные фраки. Пуховые шляпы-треуголки украшали их головы. Извозчик с кожаным ярлыком на кафтане поил лошадь из бадьи, мальчишки шныряли кругом, радуясь погожему, не частому в Санкт-Петербурге, деньку.

— А, гимназей! Гляди, как вырядился! — Расставив руки, дорогу перегородил купецкий сын Илюшка Артамонов. — Здорово, художество честноемногополезнейшее. — Подергивал плечами, точно в пляску собираясь.

— Ну и здоровила ты! — откликнулся Зуев. — И по узнать.

— А чего? На семик в кулачный бой ходил. Одного приказчика заломил. Во — пощупай! — И выкатил на руке жесткий мускул. — А ты… хилый.

— Да это я с виду такой.

— Много теперь разумеешь?

— У-у-у. — Вася раздул щеки. — Всю башку распирает.

— А что? Надоест, приходи, упрошу батьку взять в мальчики, сукно мерить. Батька помрет — первым приказчиком в лавке назначу.

Артамонов вынул из кармана серебряный рубль, подкинул на ладони.

— Видал? А в гимназеях чего имеешь?

Вася засмеялся:

— Где мне до такого богатства.

На набережной обогнали барку с лесом.

— Эй, служивые, почем доска? — заорал Артамонов. И скосил глаза на Зуева. — Батька захочет, все купит. На купце все держится.

— Подумаю, Илюша…

— Вот и думай, пока я добрый. В товарищах с кем ходишь?

Когда Артамонов услышал, что отца Фридриха громом зашибло, вскрикнул:

— Вон до чего наука доводит. И ты тоже будешь молнию ловить?

— Молния мне ни к чему.

— А чего к чему?

— Ну, землемерия.

— Это которая? Что в хождения посылает? Хочешь, Москву покажу? — Артамонов схватил Зуева за уши, больно потянул вверх. — Видишь? И хождений никаких не надо.

Вася потер ухо и ловким приемом, каким обучил его Коля Крашенинников, двинул кулаком в артамоновское пузо. Этого Артамонов меньше всего ожидал от солдатского сына. Не удержался на ногах и шмякнулся на тротуар.

Дома отец и мать не знали, куда усадить его. Отец обхаживал со всех сторон, восхищался:

— Модник какой, а?

Вася и в самом деле выглядел заморским франтом — суконный костюм, шляпа, прошитая цветным шнурком. Вытащил из-за пазухи книжку из жизни киевских князей.

— Глянь, Марья, чего тут написано: за усердие! — Отец обнял сына. — Как все одно редут взял…

Отец сдал в последнее время, в волосах пряди седины — соль с перцем, а службе конца не видать. Били недавно Федора шпицрутенами. Вышел в ту пору государев указ: помещикам за «разные предерзостные поступки» разрешили ссылать в Сибирь крепостных. Из родной деревни Филимоново солдат получил весточку — родича, оторвав от жены и детей, угнали в заобскую сторону. Федор сунулся с челобитной к ротному майору. Тот взбеленился: не солдатская, дескать, забота печься о государевых ослушниках.

— Какие ж науки, сынок, постигаешь?

— Латынь, немецкий, географию, историю, астрономию.

Марья суетилась у печи. Разгоряченная, счастливая. Ухваты так и мелькали в ее руках.

— Ты, сынок, лучше скажи: не забижают ли дворянские дети, а то все науки да науки.

— Свои волосы ерошь, а чужие не ворошь.

— Во чешет! — восхищался отец. — Откуда и берется.

— Да в тебя же, — подсказала Марья.

— Я что? Мое дело: стой на часах да казну полковую береги, да барабан при параде чтоб в руках чесался.

Уминая блины, Вася рассказывал, как недавно с товарищами бегал в анатомический театр — кормили слона.

— Видела! — всплескивает руками мать. — По Невскому водили. Не притопнет тебя, Васенька?

— Смирный он. Профессор Протасов велел его наблюдать.

— Это как же наблюдать? Чтоб не убег?

— Всякие повадки примечать, как при какой погоде себя ведет. Жарко было, так он в хобот воды набрал и окатил. А когда дождик — грустит. Хоботом трубит: сты-ы-ну-у!

— Чувствует, значит.

— Ага!

— Профессора Протасов и Румовский ученые — страсть! Про все знают, все ведают: что против, а что насупротив.

— Это как же понимать? — интересуется отец.

— Потеха! Вот по истории учим разные достопамятные даты. Сколько там лет от печатания книг, от сотворения мира сколько прошло, от Ноева потопа.

— Ну?

— А вот, батя, н разберись. Наводнение в прошлом годе на Неве было, а был ли Ноев потоп?

— Да ты, Василий, в своем ли уме? — пугается Марья. — Нешто не было?

— Было! Так вразумляют на историческом предмете. Вот и солнечные там затмения учат, тоже дело господнее.

— Истинно господнее! — крестится Марья и испуганно выглядывает в окошко.

— А профессор Протасов давеча говорил: естественные науки освобождают от ужаса обывательского. И астроном Румовский говорил: географы более не почитают комет за предвестников несчастия. И затмения не от гнева божьего.