Тайна крепостного художника

— Что бы вы могли нам продать? — обратилась к нему Софья.

Конон Николаевич неожиданно заявил:

— Ничего, пожалуй.

— То есть отчего же? Вы же обещали?

Он по-детски расхохотался:

— Обещал. Только передумал. Продавать не стану, а отдам в подарок. Этот вот пейзаж с видом на запруду.

Сестры переглянулись. Первой пришла в себя старшая:

— Мы, конечно, вам признательны за подобный жест, но позвольте все-таки заплатить, хоть бы символически.

— Нет, нет, и слушать вас не стану. Я с друзей денег не беру. Мы ведь подружились, не правда ли? Так что принимайте от всей души, в знак взаимного уважения и приязни.

Софья и Екатерина начали произносить ответные комплименты. Он их мягко прервал:

— Полно, не благодарите. Мы и так в долгу перед Гришенькой. Он один стоил нас всех. — Он ласково приобнял Сашатку. — Не чужие, чай.

Мальчик посмотрел на него с тревогой:

— Значит, правда — то, о чем бают?

— А о чем бают? — Милюков сделал вид, что не понимает.

— То, что вы сказали: не чужие, мол.

Конон потускнел. Помолчав, обратился к дамам:

— Вы не против, если закурю трубочку? Я вообще-то бросил — обещал жене, что с рождением ребятишек откажусь от сей пагубной привычки. И держу слово. Но порой… в редких случаях… позволяю себе чуть-чуть…

— Разумеется, о чем разговор, — разрешила старшая Новосильцева. — Только если на свежем воздухе, а не в помещении — дабы не дышать вашим дымом.

— Да, само собою.

Все устроились в креслах на террасе, мальчик-слуга притащил барину лаковый ларец с курительными принадлежностями, тот прочистил мундштук и специальной палочкой уплотнял набитый табак, а потом поджег искрой из кресала. Не спеша попыхивал. Наконец, вздохнул облегченно и, откинувшись на спинку кресла, грустно прикрыл глаза.

— То, о чем вы спросили, темная история… — говорил неторопливо. — Все мы, дети Николая Петровича, твердо знаем, что Сорока с нами в родстве. Собственно, посмотреть на нас и на него — схожесть несомненная, тот же тип лица, выражение глаз, уши, волосы… Общий корень виден! Но ни наш отец, ни тем более маменька никогда не делали никаких разъяснений на сей счет. Есть один человек — тот, кто может знать: это душеприказчик деда. Он поныне жив, обретаясь в Твери. У него на руках было завещание, но оно сгорело в результате пожара в нотариальной конторе. Впрочем, не исключено, что имеется копия…

— Как его зовут? — подалась вперед Софья.

— Этого я вам не скажу.

— Отчего же? — удивилась Новосильцева.

Конон Николаевич вновь сомкнул веки.

— Оттого, что тайны моей фамилии никого боле не касаются.

— Ошибаетесь: очень даже касаются. Ну конечно, не нас с сестрой, а вот этого молодого человека — Александра Сорокина. Жизнь его сложится иначе, если станет доподлинно известно, что в его жилах течет дворянская кровь.

— Полагаете? — Он открыл глаза.

— Нет сомнения в том. Вы же сами помогали ему, взяли в казачки и потом отправили на учебу. Продолжали в письмах наставлять на путь истинный.

Милюков согласился:

— Так оно и было. Но сия тайна — не моя тайна, Я не вправе… Нет, и не просите. Только ежели папенька дозволит. Обратитесь к нему.

— Нет, боюсь, не дозволит: нрав его суров, по рассказам…

— Это верно. И чем старше становится, тем строже ведет себя. А уж после смерти маменьки… совершенный сделался… нет, не стану говорить дурно о моем родителе. Попытайте счастья сами.

Старшая Новосильцева вздохнула:

— Хорошо, попробуем… Все же грустно, что от вас не дождались помощи.

— Я бы с удовольствием, — отозвался Конон. — Но не в силах, правда. Не ругайте меня, пожалуйста, и войдите в положение. Человек ограничен в своих возможностях — взглядами, принципами, предрассудками, наконец. Все, что мог для Сашатки и для вас сделать, видит бог, я сделал.

— И на том спасибо.

Возвращались из Маковища в задумчивости. Софья на коленях держала картину, упакованную в домотканый холст.

— Как же упросить Милюкова-старшего? — посмотрел на нее Сашатка.

— Я ума не приложу.

— Денег дать, — посоветовал Вася.

— Не возьмет, — возразила Екатерина. — Знаю этаких стариков-упрямцев — сделаны из другого теста. Нынешний за деньги мать родную продаст, а былые — нет. Умирать будут — а своих позиций не поменяют.

— Что же делать, Екатерина Владимировна?

— Будем смотреть по обстоятельствам. Завтра навестим Николая Петровича и на месте уже решим.

— Ой, боюсь, ничего-то у нас не выйдет.

— Ладно, не грусти раньше времени.

Мальчики снова отпросились у дам переночевать в доме у Сорокина и простились с сестрами до утра. А Катюха, выслушав Васю и Сашатку, с ходу предложила:

— Надо попросить помощи у камня-следовика.

— Что еще за камень такой? — удивился Антонов.

Девочка пояснила:

— В храме нашем Покрова Пресвятой Богородицы есть икона Святителя Николая Чудотворца. На Николу Вешнего — это в день девятого мая — совершается крестный ход в Деревяниху. Путь не близкий, двадцать верст примерно. Там стоит валун, на котором след оставил Николай Чудотворец. Если приложить к следу руку и желание загадать, непременно оно исполнится.

— Ты уже желала о чем-то? — продолжал расспрашивать Вася.

— Да, желала. В этом мае желала, чтоб Сашатка приехал в гости — видишь, и сбылось.

— Врешь ты все, — не поверил он.

— Вот те крест!

В этот день идти было поздновато — можно не обернуться до темноты, и уговорились на завтра, после визита в Островки к старшему Милюкову.

Как всегда, за утренним кофе Николай Петрович слушал доклады управляющего. Вроде безразлично спросил:

— Ну а что там эти… гости из Москвы? Для чего приехали? Только ли купить картины Сороки?

— Вероятно, да. Братец ваш продал им картину за триста Рублев. Говорит, что продешевил, но не слишком сетует. Триста тоже, поди, на дороге не валяются. А сынок ваш, Конон Николаевич, так и вовсе подарил задарма.

— Вот лопух! — выругался папенька.

— Чистая душа! По-иному не скажешь… Но одно примечательно, ваша милость: разговор у них шел об наследстве вашего батюшки.

Милюков-старший посмотрел на него с тревогой:

— То есть как? Это почему?

— Не могу знать. Только ведаю от надежного человека. А ему говорила Фроська, дворовая девка ихняя, что таскала блюда с кухни до стола. Дескать, есть в Твери некий душеприказчик, что имеет копию завещания нашего Петра Ивановича покойного, царствие ему небесное. Хоть само завещаньице-то сгорело.

— Знаю, что сгорело, как не знать, — проворчал Николай Петрович. — Получается, сняли копию… Вот мерзавцы! Никому ничего доверить нельзя. Подлецы, хитрованы. Так и норовят объегорить. Платишь им деньги — заверяют, что все исполнено. А откуда ни возьмись — копия… — Поднял на него взволнованные глаза. — Ехать надо в Тверь, без задержек ехать…

— Полно, как же ехать, ваша милость? Ось коляски сломана, только нынче в кузню повезли.

Барин закричал на визгливой ноте:

— Стало быть, исправить немедля! К десяти часам чтоб готово было. В десять еду.

— Что ж самим-то ехать, Николай Петрович? Может быть, пошлем надежного человека? С этим душеприказчиком нечего точить лясы. Порешить по-тихому — и концы в воду.

— Цыц, болван! Ты меня научишь… не хватало еще один грех брать на душу… Нет, договорюсь по-хорошему.

— Ну, как знаете, дело ваше. Я-то что? Предложил — и забыл…

— Да, забудь, голубчик. И вели скорее чинить коляску.

Словом, когда около полудня Новосильцевы с мальчиками появились в Островках, управляющий встретил их неожиданной новостью:

— Барина-то нашего нетути.

— То есть как это «нетути»? — удивилась Софья. — Где же он?

— Сутрева в Тверь уехамши по делам.

— Вот те раз. Мы же посылали ему записку и предупредили, он ответил согласием…

— Значится, дела обнаружились неотложные.

— А когда вернется?

— Не имею понятиев. Никаких распоряжениев не оставили-с.