Пусть умрет

   — А ты-то откуда  знаешь? Он тебя что, приглашал на танец?

   — Ну, я имею в виду того актера, как его, Колин Фаррел, из фильма «Александр»...

   — А... Ну-ну, с тобой тоже всё ясно... Комментарии излишни.

   Но ему было приятно походить на голливудского киногероя.

   — Алик, а у твоего отца тоже была такая родинка?

   — Да, – ответил он.

   На следующее утро, когда Максимов открыл глаза, он не сразу понял, где находится. Дождь кончился, и за окном необычайно ярко сияло солнце. Сон никак не желал уступить место яви. Но он мог поклясться – всё, что происходило во сне, было не менее реалистично. Тут он окончательно проснулся и рывком сел.

   Алёна еще спала. Осторожно, чтобы не разбудить ее, он выбрался из постели, на цыпочках вышел из спальни в гостиную и уселся за свой любимый, старый, еще с советских времен, письменный стол. Здесь он включил компьютер и с головой ушел в «www».

   Тишину нарушал лишь отдаленный гул просыпающегося города за окном. Вскоре, видимо обнаружив то, что искал, он с трудом подавил крик радости, откинулся на спинку кресла и, энергично потерев ладони, погрузился в чтение, на этот раз уже надолго.

   Он не замечал, как летело время. Во всяком случае, услышав возню за своей спиной, он посмотрел на часы в углу экрана и с удивлением обнаружил, что прошло полтора часа.

   Не выключая компьютера, он бросился в спальню и, не сбавляя скорости, с разбега нырнул в кровать, вздымая вокруг себя фонтаны постельных принадлежностей. Матрац жалобно взвизгнул пружинами.

   —  Алё, – позвал он, – ты должна послушать.

   —  Ну, чего тебе? – сонным голосом спросила она.

   —  Сон...

   —  Какой сон, Алик? Сегодня у меня выходной. Дай поспать, а...

   —  Послушай меня, Алёна, – растормошил он ее окончательно, – мне приснилось, что...

Глава III ИЮЛЬСКИЕ КАЛЕНДЫ

      ...Мне приснилось, – начал Александр свой рассказ, – что нынешнее лето выдалось очень жарким – таким жарким, каким его не помнили даже древние старики.

 Слепящее июльское солнце вскипало расплавленной лавой высоко в небе, изливая потоки полуденного зноя на вечный город. Солнечные лучи раскаляли плоские крыши, растапливали смолу в стыках каменных плит, проникали внутрь домов. Только в узких улочках на окраинах, куда зной пробирался лишь в самый полдень, да и то ненадолго, можно было без риска обжечь ноги ступить на землю. Гранитные же плиты, которыми был вымощен Форум, брусчатка площадей и улиц раскалились так, что насквозь прожигали сандалии.

      Высеченные из белоснежного пентиликонского мрамора колонны храма Юпитера на Капитолийском холме сверкали ослепительным блеском – таким, что на них было больно смотреть. И даже зловещая Тарпейская скала на юго-западном склоне, с которой сбрасывали осужденных преступников, в свете яркого дня не выглядела столь мрачной.

      Горожане подолгу вглядывались в выгоревшее безоблачное небо в надежде уловить хоть какой-нибудь признак к перемене погоды. Но тщетно – похоже, всемогущие боги в очередной раз отвернулись от людей, а может статься, занимались какими-то другими, более важными, делами и было им тогда не до простых смертных... Многие не выдерживали жары – смерть основательно разгулялась тем летом и не торопилась отступать.

      В полуденный, самый жаркий час на улицах было не многолюдно – люди предпочитали отсиживаться в дневные часы внутри домов, за толстыми стенами, защищающими их от изнурительного зноя. Там, в тени атриумов у бассейнов с освежающей водой, ароматизированной благовониями, было легче дождаться вечера. Но и вечер не приносил прохлады – полное безветрие овладело атмосферой, сгустившейся над городом.

      На протяжении последних нескольких дней, аккурат к июльским календам, в город стекались бесчисленные толпы всяческого люда с разных концов Италии и провинций Великой Империи.

      Исполнилось шестнадцать лет со дня освящения величайшего амфитеатра всех времен, задуманного еще Божественным Октавианом Августом. Через много лет назван он был за свои огромные размеры Колоссеусом. Однако никто не помнил точно, когда это случилось. Праздник совпал к тому же с очередной годовщиной хаттского триумфа – в той кампании ныне здравствующий принцепс успешно присоединил к империи Декуматские поля.

      В само;м городском воздухе, казалось, витал, приводя души в трепет и заставляя людей замирать в предвкушении услады, дух главного события.

 И даже невиданная доселе жара, установившаяся на всем полуострове, не смогла помешать тысячам подданных империи совершить нелегкий путь. Не смущали их и временные неудобства. Люди все прибывали и прибывали к городским стенам в надежде получить свой кусочек наслаждения.

      Если бы можно было, подобно птице, подняться в небо и с высоты бросить взгляд на землю, перед взором предстало бы, как к Великому городу по всем дорогам, вздымая пыль, подобно рекам стекаются вереницы повозок, всадников и пеших. Те, кто прибывал с севера по Триумфальной дороге, располагались на Ватиканском поле; гигантская стоянка раскинулась между Соляными и Номентанскими воротами и дальше, через дорогу под городской стеной, там, где располагался преторианский лагерь. Люд, прибывший морем с юга и из восточных провинций, продвигался вдоль Тибра по Остийской и Латинской дорогам, растекаясь перед городской стеной на подступах к городу, как водяной поток в бессилии разбивается о встретившуюся на пути преграду. Люди, повозки и животные затопили все обозримое пространство; крики погонщиков смешивались с мычанием, ржанием и хрипом обессилевших животных; разноязыкий гомон не утихал ни днем, ни ночью.

      О празднике было объявлено давно,  и город, как обычно, с нетерпением ожидал его, споря и ругаясь, делая прогнозы и заключая пари. Тысячи людей из Италии и всех пятидесяти провинций Империи проводили ночи под городскими стенами в ожидании начала игр.

      Вино текло рекой, все веселились вместе, невзирая на происхождение, положение и возраст: рыжеволосые, огромные кельты и бритты, наемники, амазиги из Мавритании и черные, как деготь, африканцы, хатты и даки, фракийцы, греческие учителя, армянские купцы с печальными глазами и ассирийцы. Германцы составляли компанию иберам, сирийцам, галлам, сарматам, ахейцам и галдящим на арамейском выходцам из Иудеи.

      Прибывшие поглазеть на невиданное в их краях представление, с покорностью принимали на себя роль вассалов, стараясь, однако выглядеть своими. Все поругивали римлян, хулили чиновников и солдат, местные порядки, сборщиков налогов, но как-то неискренне.

      Сказать по правде, трудно было скрыть, как страстно, как отчаянно эти люди стремились в этот город – были готовы выполнять любую, сколь угодно грязную работу, лишь бы остаться здесь, и, если повезет, стать его гражданами.

      Приготовления к празднику были в полном разгаре.

      В харчевне вольноотпущенника Телефа, одной из сотен, затерявшихся в кривых городских улицах, в тот день, несмотря на жару, пировала компания из дюжины разноплеменных мужчин. Забыв о поражениях, нанесенных когда-то их народам римлянами, они расположились за длинным столом, сплошь уставленным едой и питьем, и вели шумную, но мирную беседу. По всему было видно, что многие хорошо знали друг друга – не иначе, были здесь завсегдатаями.

      Пир катился, как по хорошо смазанным полозьям, в воздухе витал дух Бахуса, крепко сдобренный духом чесночным. Угощение по случаю праздника было обильным, хоть и нехитрым: на столе стояли миски из красной кумской глины, полные козьего велабрского сыра и оливок; луканская колбаса восхитительно пахла, возбуждая аппетит; была и соленая рыба да отварное свиное вымя. А на горячее  Телеф приготовил замечательную курицу, фаршированную полбяной кашей. Поливали все это обильно острым гарумом и запивали простеньким, но жуть каким забористым, вином. Стоял невообразимый гвалт, время от времени стены харчевни сотрясались от взрывов дружного смеха.