Есенин

Есенин

Александр Андреев

ЕСЕНИН

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

1

На стене, словно на речной ряби, трепетали золотые пятна. Они дробились, разбрызгивая лучи, и наводили на мысль о празднике. Пятно легло на портрет Николая Второго, высветив один глаз царя, ласковый, бездумный...

Есенин сидел у окна. Внезапно охваченный радостным беспокойством, он глядел на оранжевый зимний пожар. Увидел себя со стороны: вот он покидает тесный класс и идёт в эту пылающую огнём пустыню. Один. И сзади волочится длинная чёрная тень. А пустыня влечёт, уводя всё дальше и дальше — в колдовскую глубину, в неведомое.

Есенин собрал учебники, тетради, спрятал их в парту и молча вышел из класса. В передней он оделся и отворил дверь на улицу. Сторожиха, пожилая женщина, тучная, с добрым лицом, сунула в карман его пальто ломоть чёрного хлеба. Колеи дороги были натёрты полозьями саней до жёлтого глянца; снег между ними истолчён конскими копытами. Есенин побежал, скользя и взмахивая руками, чтобы не упасть. Миновал последние дома, остановился в удивлении — перед взором его неожиданно возникло чудо: заснеженная, чистая равнина. По ней бродили лиловые тени, клубясь, текли к лесной дальней кромке. Снег огневел, зернистые искры ослепляли взгляд. А даль манила...

Есенина будто кто-то легонько толкнул в спину, и он пошёл, озираясь по сторонам, усмиряя радостную дрожь.

Он давно заметил в себе одну странную особенность: в минуту душевного изумления и смятения его пронизывала эта непонятная дрожь.

Один раз — это было в детстве — он долго купался с дядей Сашей [1]. Выйдя из воды, лёг на траву, уперев локти в землю, опустив на ладони подбородок. Взглянул за реку.

Там, в лугах, исхлёстанных багровым ливнем заката, были раскиданы стога, среди них паслись лошади, горел костёр, от костра голубым ручьём струился дым, а на горизонте застыли облака, круто взбитые, упругие, с красными боками, и кругом, куда ни глянь, — дали, дали без конца... Почувствовав, как сердце сдавила боль, крепкая и сладкая, он вздрогнул и вдруг заплакал.

Дядя Саша удивился:

   — Ты что? Озяб?

   — Нет.

Есенин не догадывался тогда, что дрожал и плакал он от восторга — мир с его красками, звуками, запахами входил в юную душу...

Вот и сейчас он ощутил такое же состояние душевного восторга.

Дойдя до середины поля, Есенин приостановился и взглянул вверх.

Туча над лесом вставала стремительно, вихревыми толчками, студёная, кипящая, с рваными клочковатыми краями. Клочья оторвались и понеслись к солнцу. Достигли его, и свет мгновенно померк. Повалил и буранно завихрился снег. Ветер налетал порывами, со свистом, с воем. Сухая крупа, шурша, потекла низом. Временами снег обдавал с ног до головы, сёк по слипшимся векам.

Есенин знал, как пропадают застигнутые пургой. Он хотел уже вернуться, но, подумав, решил, что дорога знакомая, пурга может так же быстро кончиться, как и началась, надвинул на самые брови шапку и упрямо двинулся дальше, заслоняя варежкой левую щёку от ветра.

В лесу было тише. Буран шёл поверху, и снежное крошево сыпалось отвесно, плотно прикрывая дорогу. С обеих сторон стояли деревья, седые, неприступные, они спокойно укрощали расходившуюся вьюгу.

Пурга подстерегла Есенина, когда он снова вышел в открытое поле. Она сразу запеленала его всего и принялась качать из стороны в сторону. Колеи едва угадывались под ногами, идти становилось всё труднее. Снег свивался в спирали, ледяной, жгучий. Но холода Есенин не ощущал, ноги и руки горели, лицо, мокрое от растаявшего снега, пылало...

За спиной фыркнуло, его головы мягко коснулась лошадиная морда. Он сошёл с дороги и сразу провалился почти по пояс. Сзади шла подвода, за ней вторая, третья — целый обоз. Порожняком. Сани с подсанками. Вымахнув из сугроба, Есенин цепко ухватился за подсанки. Повалился на бок, поехал, улыбаясь, довольный своей ловкостью.

В санях сидели двое, замурованные в тулупы со стоячими воротниками, — будто окаменели. Один из них неуклюже повернулся к Есенину. Опрокинувшись, достал непрошеного седока кнутом.

   — Слазь!

Удар кнута пришёлся по плечу не больно. Есенин соскочил с подсанок. А сзади опять нависла лошадиная морда.

Второй мужик тяжело выбрался из саней, приблизил к Есенину бородатое лицо.

   — Садись ко мне, — сказал он. — Ну его к лешему, чумового! Стой, Касатка!

Лошадь остановилась, уши и грива её были обмётаны инеем. Забравшись в сани, мужик вгляделся в Есенина, покачал головой.

   — Тебе, парень, так и замёрзнуть недолго, — заметил он, — Не больно разумен, видать: пустился в лёгкой одежонке да в щиблетах. В такую непогодь. Ай-аяй!.. Суй ноги под тулуп.

   — Мне не холодно, — отозвался Есенин.

   — Сейчас не холодно, версту проедешь — узнаешь, как не холодно. Суй! Вот так... Куда путь держишь?

   — В Константиново.

   — Зачем понесло-то тебя в буран?

   — Домой.

   — Случилось что?

   — Нет, — сказал Есенин. — Бабушку хочу повидать!

Мужик опять покачал головой.

   — Ишь ты! Любишь, видать, бабушку-то?

   — Люблю.

   — Время больно плохое выбрал.

   — Когда вышел, солнышко светило!

Лошадь монотонно трусила, не отставая от идущих впереди саней. Ветер не стихал. Он напирал, заходя то с одной, то с другой стороны. Перед глазами во мгле темнел круп лошади, мелькали ноги, перебирающие белые шаги. Ехали молча.

Вечерело. Сколько вёрст проехали и где находились, Есенин не знал. Мужик толкнул его локтем.

   — Может, доедешь с нами до нашего села? А завтра пурга уляжется, пойдёшь домой.

   — Ничего! Доберусь!

   — Ну, гляди. А то ведь я могу и не отпустить тебя.

Есенин рассмеялся.

   — А я вырвусь и убегу!

   — Дурья твоя голова! Заплутаешься ведь!

   — Не заплутаюсь.

   — Тогда сходи здесь. Нам прямо, а ты забирай правее! — Мужик махнул рукавицей во тьму, попридержал лошадь и вывалился из саней. — Вот вешка стоит, видишь?

   — Вижу. — Перед ним был длинный шест с привязанным пучком соломы. Есенин дотронулся до него рукой.

   — Так вот и ступай — от вехи к вехе. Шарь ногами колею, её не везде занесло. Ничего, добредёшь, тут уж недалеко.

Есенин остался один в диком поле и как бы вдруг ослеп — метель накрепко завязала ему глаза. В первый момент он пожалел, что расстался с добрым мужиком, с его санями и тёплым тулупом. Но обоз смутными тенями проплыл мимо, пропал...

Есенин потоптался на месте, держась за веху, потом шагнул во мглу. Побрёл. Колея была чистая и твёрдая — снег пересыпался через дорогу, не задерживаясь. Лишь кое-где вставали поперёк невысокие косые наносы. Есенин повеселел: если и дальше будет такой же путь, то до села ноги донесут быстро.

Захотелось есть. Вспомнил о сторожихином ломте хлеба. Торопливо вынул его, откусил — холодный, чуть тронутый морозом... Стало жарко, спина повлажнела от пота, голова горела, и, чтобы остудить её, он стащил шапку. В волосы тотчас набилась ледяная крупа. Перед глазами вдруг возникли цветные круги — красные, зелёные, жёлтые. Сходились, наплывая один на другой, переплетаясь, и исчезали. Потом опять колебались. Он шёл, проталкиваясь сквозь вьюгу.