Инфаркт миокарда

Юлиан Семенович Семенов. Инфаркт миокарда

ИНФАРКТ МИОКАРДА

С тех пор как в Афины приехал римский наместник, Плутарху дали понять, что все его произведения должны быть прочитаны иноземцем, прежде чем они станут фолиантом, доступным владыкам и философам.

Поначалу Плутарх не понял, о чем идет речь. Он был увлечен переработкой главы об изменнике Алкивиаде и поэтому рассеянно ответил ликтору, принесшему эту просьбу наместника, вежливым и рассеянным согласием.

Плутарх никогда не читал своих работ вслух: ему это казалось жульничеством, потому что автор обязательно становится актером и улучшает написанное точно проставленными контрапунктами, дикцией и чувством. Плутарх обычно наблюдал за тем, как его читают друзья. Он внимательно следил за их лицами, и это наблюдение было для него работой, ибо он знал, кто из его друзей на какой строке и на каком слове улыбнется: друзья историка думали так же, как и он сам. Правда, Плутарх давал смотреть свои новые работы и некоему Девсону, которого все считали дураком. Так оно и было на самом деле. Тем не менее Плутарх приблизил его к себе и внимательно следил, в каких местах книги Девсон смеялся или плакал. Потом он переписывал эти куски наново, находя их чересчур прямолинейными, если смысл их был очевиден даже для такого ценителя, как Девсон.

В главе об Алкивиаде Девсон хохотал в том месте где Плутарх рассказывал про состязания на весенней траве. В отрывке соперник Алкивиада кричал: «Что ты царапаешься как баба?!» Алкивиад ответил: «Дурак, я царапаюсь как лев!» Глядя на хохочущего Девсона, Плутарх решил, что этот кусок придется переписать и более точно расставить акценты.

Не перерабатывая ничего наново, Плутарх отправился назавтра к римскому наместнику, желая заполучить еще одного ценителя. Однако римская стража не пустила его во дворец. Начальник охраны извинился перед Плутархом в слишком цветистых выражениях, которые свидетельствовали о его незнатности.

— Закон римлян один для всех, — сказал начальник охраны. — К сожалению, вы не известили нас заранее о своем визите, поэтому наместник не может прервать своей беседы с коллегами из армии. Но ваш труд я передам ему немедля.

Плутарх вернулся домой к ужину. Старший сын принес перепелов, стол был красочен, вино подавали терпкое, с гор, очень легкое. Плутарх вообще мало пил, а если и пил, то лишь легкое вино. Поэтому говорил он друзьям: «Я и в зрелости греховен, как юноша, и силен, словно борец».

После ужина Плутарх почитал вслух древних, прошелся по уснувшему городу, посидел на берегу, опустив ноги в воду, и отправился спать. Засыпал он сразу, едва только голова его касалась подушки. Во сне он увидел много дерьма и проснулся счастливым, потому что видеть во сне дерьмо — к богатству.

Днем к нему пришли от наместника с приглашением пожаловать во дворец. Они так и сказали: «Просим пожаловать во дворец на послеобеденную беседу». Плутарх был добрым человеком и поэтому не рассмеялся в глаза пришельцам — он не любил напыщенности.

…Наместник поднялся из-за стола и пошел навстречу Плутарху. Обняв историка, он усадил его возле окна, сам устроился рядом, и поначалу они говорили друг другу обычные приветствия, принятые теперь в Риме, который стремился сочетать самый широкий демократизм с утонченным аристократизмом. Плутарх отметил для себя, что наместник одет подобно простому солдату; суровая ткань его одежды подчеркивала развитые плечи атлета. Свою речь наместник пересыпал как острыми словечками, так и хорошими отрывками из речей классиков Рима и Греции. Плутарх легко подделался под его стиль, потому что он был гением, а гений — это обязательно артист и хитрец. Наместник же решил, что он расположил Плутарха и тот готов к откровенности. Поэтому он отошел к столу, принес рукопись историка и сказал:

— Это замечательный труд, я поздравляю тебя, корифей афинской философии.

— Ты слишком добр ко мне, — ответил Плутарх.

— Я получил много радостных минут, читая тебя.

— Только минут? В устной речи труд мой звучит более трех часов. Как же мало там хороших строк, если я смог доставить тебе только минуты радости!

— Для меня нет часов, — отпарировал наместник, — мы, военные люди, измеряем историю минутами, ибо сражение проигрывается или, наоборот, выигрывается не в час, но именно в минуту.

Плутарх удивился этому ответу, потому что он был не просто умен, он был суров и резок в своей правоте. Плутарх понял, что наместник готовится сказать главное. Он не ошибся.

— Ты позволишь мне быть откровенным с тобой? — спросил наместник.

Плутарх хотел просить его не быть с ним откровенным — он боялся откровенности тиранов, — но ответил он сдержанным согласием.

— О ком ты думал, принимаясь за этот труд? — спросил наместник. — О чем думал? Что ты хотел выразить? К чему зовешь?

— Я ни к чему никого не зову. Я описываю факты.

— Не надо обманывать меня! В твоем труде обнажена бренность и суетность человеческого бытия — будь человек гением, будь он болваном. Вот в чем суть твоей работы. И ты хочешь, чтобы воин пошел в бой, на смерть за мое дело, прочитав твой труд? Ты думаешь, он пойдет сражаться с Персией, познакомившись с твоим спокойным юмором? Я уже не говорю о том, что главное действующее лицо в твоей работе не герой или борец, но зависть. Почитай тебя — так выходит, что взлеты и падения героев следствие только одного — человеческой зависти?! И ты хочешь, чтобы это читали мои легионеры? У тебя все погибали от зависти — все до одного! А где же законы развития? Где логика борьбы?! Где предначертания богов?! При чем тут зависть?!

— Оглянись вокруг, — сказал Плутарх. — Разве те, с кем ты начинал, не завидуют твоему теперешнему величию? Разве они твои союзники? Или ты им веришь? Разве у них не отвисает губа, когда при них говорят о твоих успехах? Разве у них не горько во рту, когда народ рукоплещет тебе, а их не знает вовсе? Разве они не будут ликовать, если ты падешь?

Наместник долго молчал, а после стал говорить, словно отдавая команды:

— Ты живешь в Афинах, которыми правит Рим. Чтобы жить здесь, ты должен утверждать мое дело. Я обязан быть с тобой резким наедине для того, чтобы на людях выражать знаки уважения. Так что прости меня за резкость, но резкость во имя дела величия нации будет прощена историей.

— Историю создают историки.

— Верно. Но лишь та книга уйдет в историю, которая будет напечатана. А право печатать отныне даю я. Писать для ларца — глупо. После твоей смерти дети выбросят ларец, как старую рухлядь, а рукописи испортит дождь: об этом позаботятся мои люди из архива. Эрго: в таком виде твоя книга не может стать историей. Я запрещаю ее.

— Это произвол.

— Вероятно. Но это произвол над личностью Плутарха во имя блага и величия нации.

— Ты убежден, что нация во имя своего величия должна унизить Плутарха?

— Я хочу спасти твою книгу. Я друг тебе, потому что ты Плутарх. Каждая глава должна быть сопровождаема выводами, которые бы ясно и недвусмысленно выражали твою позицию. В этих кратких выводах ты обязан будешь отчетливо высказаться по поводу того, что ты считаешь хорошим, а что плохим. Не бойся громко порицать зло и дважды повторить имя героя. Кстати, сцена, где Алкивиад царапается во время борьбы, прекрасна, я смеялся как сумасшедший. «Он из мелких торговцев, — понял Плутарх. — „Смеялся как сумасшедший“ — фраза, которую говорят торговцы с нечистой кровью».

Плутарх написал к каждой главе «Сравнения». Они содержат выводы. Эти выводы надо читать особенно внимательно — они поразительны.

Плутарх умер за столом примерно через четыре месяца после беседы с наместником из Рима. Тогда не знали, как называется эта моментальная смерть за рабочим столом. Сейчас эта болезнь общеизвестна — инфаркт миокарда.