За великое дело любви

З. И. Фазин

За великое дело любви

Глава первая ОТКРЫТИЕ ЯШИ ПОТАПОВА

Необычайное событие поразило Санкт-Петербург в тот давний студеный декабрьский день. Но для Яши Потапова все началось, пожалуй, еще накануне ночью.

Скажите: мысль, вдруг крепко захватившая вас, тоже есть событие? У Яши Потапова не было сомнений на этот счет. Он, сколько себя помнил, с самых ранних лет склонен был к раздумью и все старался сам уяснить себе и понять: откуда, например, пошла русская земля и как стала быть; отчего в небе и в природе все так удивительно разумно устроено, а люди никак не устроят свою жизнь на земле, все терпят, а со злом и несправедливостью никак не покончат.

А важно было Яше все это постигнуть особенно потому, что все свое образование он получил от чтения при лучине или коптилке, иной возможности не было крестьянского парнишки. Вот почему каждая новая мысль и найденное решение трудной задачи были для Яши не меньшим событием, чем для путешественника — открытие неведомого досель материка или для астронома — обнаружение еще никому не известной кометы.

В ночь накануне того самого студентов дня, с которого все началось, ярко светила луна и в ветхом маленьком домике на окраинной улочке Петербурга, где ночевал Яша, тихо потрескивали стены от мороза, — звук, хорошо знакомый каждому, кто родился и вырос в бревенчатой избе и не одну зиму провел в ней. Вот под это тихое потрескивание Яша то ненадолго задремлет на тюфячке, постеленном прямо на полу, то вскинется, поглядит в окошко на белоснежное сверкание зимней ночи и снова вернется к засевшей в мозгу мысли: может ли человек оказаться сильнее своего времени?

В самом деле, может ли? А время трудное, тяжелое.

Задумался Яша еще с вечера под влиянием шумного разговора за перегородкой, в соседней комнате. Не затихали там голоса и сейчас.

В домике помещалась сапожная артель, и жили в ней коммуной пятеро студентов из тех, кого в народе называли «сицилистами». Артелями и «коммунным» жильем увлекалось немало подобных им молодых людей обоего пола. И ничего особенного не было в том, что среди спорящих голосов за стенкой слышались и голоса двух девушек — Яша знал их, как и остальных троих мужчин; забредал Яша сюда, в артель, нередко и, случалось, тут и заночует. Эти спорщики собирались поутру отправиться на Казанскую площадь, где предстояло большое и важное дело, и лучше поспали бы, неугомонные.

Одна из девушек не то шутя, не то всерьез предлагала:

— Господа! Выйдем все завтра во фригийских колпаках, согласны? Красный колпак на Казанской площади, на виду городовых и назло всей императорской власти, каково, а? Берусь пошить к утру всем нам эти колпаки.

Девушке отвечает густой, но еще не окрепший ломкий бас:

— Полно шутить, сударушка, не во Франции мы, а сами знаете где! В некотором царстве, в некотором государстве, где фельдфебели в Вольтерах ходят, а один из них даже на троне сидит.

— Позвольте! — подхватил другой мужской голос. — А который уж год он у нас царствует? Стоп, господа! Да, славной музой Клио так и будет записано на скрижалях истории: на двадцать первом году восседания на троне его величества государя императора всероссийского Александра Второго, а точнее: 6 декабря 1876 года со рождества Христова в день зимнего Николы на Казанской площади великой столицы земли русской Санкт-Петербурга произошло…

— Что там произойдет, еще поглядим, господа. Оставим эти шутки, право, не до них! Кому еще чаю налить, самовар остывает!

Были не одни только шутки, разговор за стенкой шел и о серьезном; и хотя Яша не знал еще, кто такая муза Клио и что означают скрижали, кто Вольтер и почему красные колпаки называются фригийскими, он все же многое понимал. Услышав о чем-то новом, потом старался разобраться сам и только в крайнем случае спрашивал у взрослых. Докопаться хотелось своим умом; чужой своего не заменит.

Для своих юных лет он мог считаться достаточно толковым и уже немало знающим о жизни.

Знал — есть столица Петербург и есть Тмутаракань, есть дворцы и есть хижины, есть богатство, и есть такая нищета, не приведи господь. И хотя Яша мог убедиться: все это вместе увидишь в Петербурге — как свет и тьма, так и здесь одно без другого не существует, а все равно любил «Петра творенье». Сам-то вырос в деревенской глуши, а вот нравилась ему каменная прочность и живость городской жизни, хотя и хлебнул здесь немало лиха с того дня, когда его впервые оглушил грохот ткацких машин и втянула в себя и стала изматывать молодые силы подневольная фабричная маета.

От домика, где Яша сейчас находился, было рукой подать до текстильной фабрики заморского господина Торнтона, где сотни рабочих ткали добротные сукна, а сами жили впроголодь. С них, как и с Яши, там на каждом шагу драли штраф, а с Яши, кстати сказать, драли особенно — за строптивый характер, хотя работал он старательно и слыл искусным умельцем, за что бы ни брался.

И вот что важно: Яша был рабочим в первом поколении; до него в семье Потаповых, недавно только освобожденных от крепостного ига, не было фабричных: испокон веку в этой семье крестьянствовали, у земли жили. А он уже знал, что такое механика, станок, машина, трансмиссия, проходная будка, табель.

И этим знанием, к слову сказать, очень гордился перед односельчанами, когда наезжал в родные места. А к Яше там относились разно: одни завидовали, другие считали его непутевым; особенно недоволен был отец, слыша Яшины рассуждения про неправедные дела высшей власти и попранные свободы народа.

— Эка, натаскали тебя там, в Питере! А деды наши говорили — не будь грамотен, будь памятен. Нынче много грамотных, да мало сытых!

— Жизнь надо перепахать, вот и будут все сыты!

— Ишь ты! Жизнь? Я те, пострел, дам за такие кривотолки!

Это с таких-то пор всяким вольнодумством голову себе забивать! Отец сгреб бы сына за штаны да выпорол бы докрасна, но в голубых глазах у паренька зажигалось нечто такое в ответ на угрозу насилия, что отец не смел дотрагиваться до него ни рукой, ни ремнем, оставшимся от солдатской службы.

Как раз недавно Яша снова побывал дома, в своей деревне, но смешно сказать: побывал! Очутился он там не по своей воле.

Трудясь на ткацкой фабрике, он стал помогать питерским революционерам и мало-помалу так втянулся, что и сам уже не мог обходиться без встреч и общения с ними, а те скоро увидели — парнишка надежный и можно ему поручать даже серьезные дела. И вот нынешним летом Яше поручили отвезти тайные брошюрки и прокламации в Киев. Он выпросил отпуск на фабрике и отвез.

Пока киевляне снаряжали Яшу в обратный путь, его арестовали на квартире одного местного подпольщика и под конвоем отправили в родную деревню на жительство к отцу-матери. История неприятная, но поручение Яша выполнил и заодно повидал Киев — мать городов русских, в знаменитой Печерской лавре побывал, в золотистых водах Днепра искупался, живые каштановые деревья на улицах видел, а что он под арест попал и седоватый жандарм в голубом мундире ему допрос устраивал и что потом его по родной деревне под конвоем, как арестанта, водили до порога родительской избы, то на все будь готов, раз взялся по доброй охоте помогать революционерам. И Яша знал, на что шел. Могло быть и похуже, и очутился бы он за решеткой, как многие другие!

И сейчас, вспоминая это, Яша морщит лоб от мысли: ведь вот же, вся злоба самодержавной власти направлена против свободолюбивых людей, а они не боятся, идут на все жертвы; значит, можно же быть сильнее своего трудного времени, коли это нужно!