Кривая империя. Книга 4

 Сергей Кравченко.

Кривая Империя.

Книга 4

Часть 10. Третья Империя (1762 — 1862)

Императрица взяла с места в карьер. Снизила цены на соль, запретила строить корабли, вновь затеянные покойным мужем, приказала взыскать деньги «розданные из казны», велела «тщиться, чтоб в коллегиях и канцеляриях судейские места достойными наполняемы были», и... заскучала. То есть указы она продолжала подписывать, но все это было не то.

И только через две недели суконной дури, покусилась германская дева на главное. Указ от 18 июля 1762 года гласил: «Мы уже от давнего времени слышали довольно, а ныне и делом самым увидели, до какой степени в государстве нашем лихоимство возросло: ищет ли кто места — платит; защищается ли кто от клеветы — обороняется деньгами; клевещет ли на кого кто — все происки свои хитрые подкрепляет дарами...».

Тут я ставлю многоточие, потому что дальше следуют обычные, известные нам всем примеры и технологии. Екатерина же возмущалась ими с непривычки, свалившись с европейской луны. Она смотрела на гнусь и грязь широко раскрытыми глазами первоклассницы и не понимала, как такое до сих пор не запрещено.

— Запрещено, матушка! Запрещено — да толку-то с того!

Чуть и вовсе не доконало чувствительную фрау донесение о том, что сам радостный и святой процесс народной присяги новой государыне был испоганен и проворован. Новгородской губернской канцелярии регистратор Яша Ренбер принимая присягу у посадской бедноты, с каждого присягающего брал «за это» мелкую денежку. Яшу устроили в Сибирь «на вечное житье». Эта формулировка оказалась роковой, — Яша жив поныне и будет жить вечно...

На 1 сентября назначили коронационный выезд в Москву. Спешно изготовили алмазную корону, — не носить же стильной даме мужицкую Шапку. Запасы лести, подготовленные на такой случай были слишком велики, и пришлось московской братии начать излияние еще по дороге. С 9 по 13 сентября, от села Разумовского синодские архиереи возносили грядущую начальницу до небес: «Будут чудо сие восклицать проповедники...» и так далее и тому подобное, на многих десятках страниц. Соответственно и медаль огромную отчеканили. На ее лицевой стороне как раз уместился «бюст» царицы, а на задней — целая толпа «представителей Российского отечества», курящих фимиамы, возлагающих жертвы на алтарь и проч. Обрамлялось все это великолепное безобразие гвардейскими надписями: «За спасение веры и отечества» и «Коронована в Москве, сентября 22 дня 1762 года». Забыли только «За освобождение Германии» написать.

Народ был так рад, что немедленно вспомнил и стал навязчиво повторять в толпе и хмельных офицерских собраниях имя «Иванушка». И если бы это был обычный русский Иванушка-дурачок, то еще ничего. Но это был Иван Антонович Брауншвейгский — прямой потомок русского царского дома и законный наследник трона. И мужик к тому ж. Народ прямо желал выдать за этого законного мужика престольную, но сомнительную бабу. Таким деревенским способом народ хотел достичь династической гармонии.

Екатерина в ночь переворота клялась народу в сочувствии и послушании и уже через день велела привезти Ивана из Шлюссельбурга в Кексгольм, поближе к Питеру. Принца умыли, приодели, Екатерина с ним беседовала, но желания соответствующего в ней не возникло. Тем не менее, она его устроила на мужнее ложе — холостым способом. Дело в том, что в Шлюссельбурге для Петра — он тогда еще в Ропше жив был — приготовили чистенькую, меблированную камеру с частичными удобствами. После Ивановых смотрин у Екатерины возникла временная неприязнь к мужчинам, и она отправила Петра к праотцам, а Ивана — на место Петра, в Шлюссельбург. Тамошние воспитатели должны были склонять узника к монашеству. При попытке освобождения Ивана следовало убить.

Партия освободителей обнаружилась немедля. В ней насчитывали от 70 до 1000 человек, — всё знатных особ, — одного даже звали Лев Толстой, а другого — Хрущов. «Дело было ничтожное», — писал Историк, и обошлось без казней. Однако Екатерина разволновалась. Она стала плакать в жилетку английскому послу Бэкингему (откуда сей? — не от Дюма ли? Нет, тот был герцог, а этот — граф, да и сто лет миновало с лишком). Бэкингем ее расхваливал, успокаивал и даже разослал по Европе послания с комплиментами просвещенной государыне. Соответственно и государыня должна была вести себя в Европе культурно. Она одернула главкома Солтыкова, кинувшегося было воевать, велела потихоньку выводить войска домой.

Начало нового 1763 года было ознаменовано фейерверками и отставками фаворитов прошлого царствования. Генерал-адмирал М.М. Голицын после 60 лет службы убыл на покой с сохранением жалованья. На его место назначили цесаревича Павла Петровича, — он как раз испытывал тягу к игре в кораблики. Куратор Академии И.И. Шувалов после долгих унизительных ревизий отправился за рубеж подлечиться. Туда же послали канцлера Воронцова. Пострадало еще множество чернышевых, гудовичей, трубецких, губернских и синодских чиновников. В Синод и Сенат для присмотра тут же были вставлены Потемкин с Орловым. Бестужев и Панин утвердились совершенно. Усидевшие начальники были так рады новой матушке, что и работать нормально не могли, не созерцая монумента, воздвигнутого в честь спасительницы...

Вы замечаете? — это второй позыв монументальной пропаганды за два года. Только что убили Петра Федоровича, достойного золотой статуи, и уже жаждут созидать каменную или бронзовую бабу. Это при том, что Минина с Пожарским на Красной площади пока нет, Медного всадника у Невы не замечено, вообще ни одного памятника не стоит. И дело тут не в честолюбии Петра и его опасной супруги, — Петр сам отказался от скульптурных почестей. Это, братья, Империя наша переходит в новое качество. Она желает, чтобы ею управлял не просто Император, а Бог! — то есть субъект, при жизни достойный иконы, а лучше — привычного нашему уму языческого воплощения. Каменный столп, медный остолоп.

Сразу же в Академии у немца Штелина сыскалось 7 (семь!) проектов монумента. Варианты разнились экстерьером в зависимости от места установки. Наш академик Михайло Ломоносов надулся и велел обождать, пока и он не представит чисто русскую «инвенцию» памятника.

Но не все россияне прониклись входящим в моду культом личности. Сказались недоработки в деле борьбы с врагами народа. Помните Ивана Мазепу? Так вот. С ним изменил нашей Родине переяславский полковник Федор Мирович. Он смылся к шведам, а жену с двумя детьми бросил на Украине. Спецслужбы придушить их не собрались. Вражья жинка с выводком поселилась в Чернигове у родственника, казачьего полковника Полуботка. И Полуботок не только не был разжалован за это в рядовые бандиты, но имел наглость явиться в Питер и притащить с собой весь змеиный клубок. Тут уж его посадили за другие дела. Мама наша Екатерина I по вдовьей скорби не стала топить Мировичей в Неве, а наоборот определила их в Академию! Те обнаглели окончательно, на уроки не ходили, жили в столице бездельно, промышляли неизвестно чем.

Дальше — больше. Оба Мировича оказались офицерами, пролезли в свиту к Елизавете Петровне и, наконец, в 1735 году были уличены в измене. Тайная канцелярия дозналась, что братья переписывались с папой, мазепинским подручным.

И опять служба недоглядела. Мировичи оказались в Сибири, но сын одного из них, Василий Яковлевич всплыл подпоручиком Смоленского пехотного полка, расквартированного в Питере. Очень он скорбел об утраченном «шляхетском звании», горестно скрывал свое «знатное родство». Наконец не выдержал и написал Екатерине ходатайство, чтоб ему вернули поместья, чины, честь и прочая, и прочая, чего не жалко. И очень удивился Василий, когда было ему в этих пустяках отказано. Тогда сирота озлобился, затаился и стал мечтать, как бы извести эту скаредную сволочь — Императрицу и весь ее синклит.

Каверзным утром 1 апреля 1764 года обиженный Мирович принял решение выручить из тюрьмы принца Ивана Антоновича, медленно собиравшегося в монахи. К заговору пригласил только друга Аполлона Ушакова. Больше они никого не позвали, — из конспирации. 13 мая злоумышленники отслужили по себе в Казанском соборе заупокойную панихиду, и теперь числились у Бога как бы покойниками. Сценарий, разработанный мертвецами, был также потусторонним. Вот его краткое содержание.