Повесть о Демидке и медной копейке

Геомар Георгиевич Куликов

Повесть о Демидке и медной копейке

Историческая повесть

Рисунки С. Монахова

Испугались!

Кузница стоит на краю деревни, подальше от других домов. Оно и понятно. В кузне огонь. Искры летят. Днём, на солнышке, их не видно. А сядет на соломенную крышу — не миновать беды.

Из деревни слышно, как разговаривают два молота.

«Дон!» — громким голосом говорит один.

«Дин!» — отзывается потише другой.

И все знают, работают в кузне два мастера — Ивашка Мартынов и его сын Демидка.

По правде сказать, Демидка ещё не настоящий мастер. И не почему-нибудь. Просто мал годами.

Надо достать до наковальни — Демидка тащит чурбак. А помощник Демидка — хоть куда.

«Э-эх!» — грохнул отец большим молотом по наковальне.

«Э-эх!» — на наковальню опустился Демидкин молоток.

— Дядь Иван, а дядь Иван… — В дверях соседская девчонка Варька.

— Чего надо? — спросил отец.

— Тебя староста Сыч кличет.

— Зачем? — сдвинул брови отец.

— Всех сгоняют. Боярский пруд чистить. За тобой послал. Велел, чтоб не мешкая шёл.

Демидка видел: аж почернел отец.

— Скажи, я положенное отработал на боярина.

У Варьки глаза округлились.

— Ой, дядь Иван, шёл бы ты лучше. Сыч пьяный. Лютует — страсть! Что не по нём — плёткой.

Отец поднял молот, и зазвенела жалобно наковальня.

— Поняла? — крикнул Демидка и тоже что было сил стукнул по раскалённому железу.

Трепыхнулся испуганно подол Варькиного платья. Убежала.

Весело стало Демидке. Во какой у него отец! Самому Сычу перечит!

И снова заговорили молотки, будто сердито заспорили с кем-то:

«Дон! Дин!»

«Дон! Дин!»

Скоро у Демидки пот в три ручья. Еле поспевает за отцом. А тот словно и не замечает, что Демидка бьёт по наковальне из последних сил. Потом-таки опустил молот:

— Отдохни!

— Вместе… — едва выговорил Демидка.

— Ладно, — согласился отец, вышел вон из кузни и кинулся на землю в тени под берёзой.

Лёг рядом и Демидка.

— Тять, а ты бы пожаловался боярину… На Сыча-то…

— Далеко боярин… — вздохнул отец.

— А чего он здесь не живёт? — Демидка повернулся на бок и поглядел туда, где из-за густого сада виднелись добротные строения боярской усадьбы. — Я б, кабы был боярином, из таких хором сроду не уехал…

Отец улыбнулся:

— Да у него таких хором — не счесть. Редко кто из бояр побогаче найдётся…

Демидка затих. Отец объяснял не раз. Деревня, луга, поля, лес, синеющий вдалеке, речка, бегущая под косогором за кузней, — всё, что видел Демидка, принадлежало боярину Гавриле Романовичу. И земля, на которой лежал животом Демидка, тоже была боярская. И даже Демидкин живот, если разобраться, был наполовину боярский, потому что Демидка, его отец, все, кто жил в их деревне и во многих других деревнях, тоже принадлежали боярину Гавриле Романовичу…

Задумался Демидка. А поднял глаза — от деревни к кузне скачут двое. Пригляделся — глухо застучало сердце. Впереди, помахивая плёткой, — Сыч. За ним — Евлампий, первый Сычов помощник.

— Гляди, тятя!

А отец увидел и сам. Заходили на скулах желваки. Неторопливо, будто нехотя, встал.

Сыч возле кузни осадил лошадь и, уставившись на Демидкиного отца неморгучими глазами, тихо спросил:

— Стало быть, работать не хочешь?

— Боярскую службу несу исправно, — ответил отец.

Сыч, будто не слыша, спросил погромче:

— Стало быть, боярское слово тебе не указ?

— Боярского слова не знаю…

— Стало быть, бунтовать?! — закричал Сыч и со всего маху хлестанул отца ремённой витой плетью.

Демидка ахнул. А отец стоял, будто не понял. Только красная полоса вздулась поперёк левой щеки.

Сыч снова поднял руку с плёткой. Демидка зажмурился. Открыл глаза: идёт отец медленно прямо на Сыча — в руках тяжёлый железный брус, а Сыч вместе с лошадью пятится назад.

Дальше — ещё чудней. Повернул Сыч лошадь и — вскачь от кузни. За ним рысцой Евлампий.

— Испугались! — засмеялся от счастья Демидка и захлопал в ладоши. — Как ты его, тять, а?

А отец смотрит хмуро, словно и не прогнал страшного Сыча.

— Больно небось? — спросил Демидка.

Отец потрогал щёку:

— Заживёт. Другое худо — на старосту руку поднял.

— Так ведь не ударил.

— Всё одно. Не простит… Ну да ладно. Чему быть, того не миновать. Пошли в кузню.

И снова заговорили молотки. Только невесело. Словно жаловались друг другу, Или советовались: «Как же теперь быть?»

Ночной гость

Проснулся Демидка среди ночи. И сам не знает отчего. А потом слышит: тук-тук — потихоньку кто-то в окошко.

— Тятя! — потряс Демидка отца. — Вставай!

— Чего ты? — впросонках пробормотал отец.

— Стучат! В окошко стучат!

— Будет тебе… — сказал отец. — Спи. Кому ночью в окошко стучать?

И тут опять: тук-тук…

Отец полез с полатей. Демидка забился в самый угол. Сроду такого не было.

— Кто там? — спросил отец.

— Открой! — донёсся глухой голос.

— Ты, что ли, Степан? — спросил отец.

— Я…

Отец загремел дверным засовом.

В темноте, должно быть, стукнулся обо что-то поздний гость — отцов приятель дядька Степан. Крякнул:

— Эка темь! Зги не видать…

— Погоди, огонь вздую… — сказал отец.

— Не надо… — И тяжело выговорил — Беда, Иван. Вечером заходил Евлампий. Рассказывал: «Ивашке Мартынову теперь погибель. Покушался убить старосту. Сам, говорит, видел. Кабы не быстрая лошадь, лежать Сычу в сырой земле…»

— Врёт он! — закричал с полатей Демидка. — Тятя даже на него руки не поднял… Я ж там был… Я всё видел…

— Вера тебе какая?

— Тятя приказчику пожалуется! А то и самому боярину!

— Так приказчик да боярин твоему тятьке больше, чем старосте, поверят?

— Погоди, Демид, — сказал отец. — А что ещё говорил Евлампий?

— В цепи его, мол, и прямо утром в главную боярскую вотчину. На суд и расправу.

Отец и дядька Степан помолчали. Притаился в своём углу Демидка. Шутка сказать — отца в цепи…

— Что будешь делать? — спросил дядька Степан. — Вроде бы одна дорога осталась…

Не понял сперва Демидка, о чём речь. А отец:

— Сам — ладно. Малого куда? Здесь оставить?

— Зачем — здесь? С собой. Вон Максим Хромой со всей семьёй пятый год в бегах.

В бегах… Вот оно что! Слышал Демидка, крестьяне и холопы, кому невмоготу жизнь делалась, пускались в бега. Разыскивали их всяко. И людьми верными, и собаками. И уж коли ловили — наказывали без пощады и жалости.

— Летняя ночь коротка, — сказал отец. — Спаси тебя бог, не забуду услугу. Прощай!

— Может, помочь? — предложил дядька Степан.

— Сам управлюсь. Иди. Не накличь беды на свою голову.

Дядька Степан шагнул к двери. Отец остановил:

— Постой. Зачем к тебе Евлампий приходил?

— Кто его знает! Пришёл. Посидел. Глазами по избе пошарил. Про тебя рассказал.

— Чудно…

— Я и сам дивился. Или думал, не передам разговора?

Дядька Степан ушёл. Отец провёл ладонью по лицу. Словно стёр что-то.

— Ну, парень, может, с бабкой Анисьей останешься?

— Не… — хриплым голосом отозвался Демидка. — С тобой!

— И так не хорошо, — вздохнул отец, — и по-другому худо. Кабы мамка твоя жива была…

Шмыгнул носом Демидка. Не помнил он мамку. Померла, когда совсем маленьким был.

— Собираться надо, — сказал отец.

Ивашка Мартынов в деревне ещё не из самых бедных. Во дворе — конь. Невысокий, а резвый. И имя смешное — отец сам придумал — Лешак.

Запряг отец Лешака. Погрузил кое-какой скарб. Муку, что в доме была, и другое съестное. Натрусил сверху сена. Зашёл последний раз в избу, перекрестился на икону — так и осталась она висеть в красном углу.