Диктатор

А.Т. Марченко

Диктатор

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Глава первая

На Курский вокзал Андрей Грач пришел пешком. Не только потому, что вокзал был совсем рядом с его Лялиным переулком, но главное потому, что не мог и не хотел отвлекаться от радостных и тревожных дум. Сейчас у него не было ни малейшего желания взять извозчика или поехать на трамвае: предчувствие неожиданного, изумляющего своей неправдоподобностью события, которое не иначе как по воле провидения внезапно обрушилось на него, можно было испытать во всей его потрясающей полноте, лишь оставаясь в одиночестве, насколько это было возможно в уже проснувшейся и потому шумной, разноголосой и бестолковой Москве.

Чудо свершилось, оно не могло не свершиться!

Телеграмма была короткой: «ПРИЕЗЖАЮ ДВАДЦАТЬ ПЕРВОГО ЛЮБЛЮ ЛАРИСА». И, естественно, номер поезда и вагона.

Вот уже десять лет, показавшихся ему такими долгими, будто прошла целая жизнь, и такими холодными, каким выдалось это морозное и метельное декабрьское утро, он изо дня в день, то погружаясь в воспоминания, то на какое-то время освобождаясь от них, уверял себя в том, что Лариса, вопреки, казалось бы, неопровержимым фактам и даже свидетельствам очевидцев, не погибла. Взрывная, веселая, часто сумасбродная, умеющая переплавлять тоску в радость, а порой и наоборот, не могла погибнуть она, Лариса Казинская, его первая любовь.

Даже Миша Тухачевский, в армии которого они воевали в памятном восемнадцатом, после того как Лариса в бою за Симбирск попала в плен к белякам, потерял надежду на ее спасение. Юный командарм тоже был влюблен в красавицу Ларису, да и как было в нее не влюбиться! Но воля у Миши, наверное, была сильнее, чем у него, Андрея, иначе не женился бы он так скоро, а тоже ждал бы чуда. Впрочем, Андрей утешал себя, объясняя скорую женитьбу Тухачевского тем, что любил он Ларису намного меньше, чем Андрей, все эти страшные и неприкаянные десять лет живший в одиночестве. Он твердо знал, что Лариса была той единственной женщиной, которую не заменить никем…

Привокзальная площадь утопала в снегу. Свирепый ветер хлестал по земле и домам колючим, как песок, снегом, скрывающим здание вокзала в суматошном утреннем сумраке. И если бы не частые гудки паровозов, не лязг вагонных буферов, не схожие с белыми облаками хлопья пара, не суета пассажиров, не брань извозчиков и не редкое рявканье автомобильных клаксонов, здание можно было бы принять и за угрюмый средневековый замок, и за помещичью усадьбу, призрачно смотревшую своими огромными подслеповатыми окнами в снежную мглу.

Андрей с натугой распахнул тяжелую, громоздкую дверь вокзала и, не задерживаясь в зале, где спертый воздух был до одурения насыщен запахами хлорки, человеческого пота и кислых щей, прошел на платформу. Букет цветов, купленный заранее, он прятал на груди, под пальто, чтобы его не коснулось гибельное дыхание мороза.

До прихода поезда оставалось минут пятнадцать, хотя он мог и опоздать. Задержки поездов вошли едва ли не в повседневность даже летом; сейчас же, в декабре, причиной опоздания вполне могли быть снежные заносы.

В снежном вихре Андрею виделась другая платформа — из далекого прошлого…

То была платформа станции Охотничья, откуда Железная дивизия отчаянного комдива Гая готовилась к новому наступлению на Симбирск. Гай в накинутой на узкие, почти женские плечи кавказской бурке, приняв излюбленную живописную позу, стоял возле неизвестно как попавшего сюда, видимо из разграбленной барской усадьбы, столика орехового дерева с изысканной инкрустацией. На столике громоздилась видавшая виды пишущая машинка «Ундервуд», а на ней, на столь же великолепном стуле из дорогого гарнитура, сидела Лариса. Лающим голосом, с явным кавказским акцентом Гай диктовал гневное воззвание к полку одной из соседних дивизий, не пожелавшему выгружаться из эшелона и идти в наступление. Длинные тонкие пальцы Ларисы взлетали над машинкой и нервно падали на клавиши. Подыскивая жесткие, энергичные слова, Гай смотрел на Ларису воспаленными от бессонницы черными глазами, словно пытался загипнотизировать ее. Но Лариса не обращала внимания на его взгляды и, когда он умолкал, опускала голову к машинке, будто проверяя отпечатанный текст.

Андрей, сидевший за другим столом, у большого окна, и наблюдавший за ними, испытывал к Гаю недобрые чувства, смешанные с гордостью, происходящей оттого, что Лариса всем остальным, даже самым красивым и геройским мужчинам, предпочла его, Андрея.

Временами Гай, поймав этот ничего хорошего не предвещавший ревнивый взгляд Андрея, стремительно изображал на своем лице, сухощавом и гордом, как у древнего римлянина, полное равнодушие и отворачивался к окну.

Там, за окном, начальник станции в фуражке с красным околышем, нелепо надвинутой на косматые седые лохмы, что-то отчаянно втолковывал окружившим его мешочникам. С котелками в руках бежали к походной кухне красноармейцы. У водокачки пыхтел маневровый паровоз.

Нежданно-негаданно невдалеке от водокачки прогремел сильный взрыв, разметав стаю ворон. Второй снаряд со зловещим шипением пролетел совсем рядом со станцией и едва не угодил в окно. Андрей свалился со стула на пол и тотчас же устыдился: Гай как ни в чем не бывало в позе победителя стоял у машинки и продолжал диктовать. Третьим снарядом разнесло оконные стекла второго этажа, и тут Лариса, обезумевшими глазами взглянув на Гая, подхватила машинку и выбежала в открытую дверь. Андрей бросился за ней и нагнал ее у водокачки. Рядом с изрешеченным осколками паровозом лежал убитый машинист.

Андрей схватил Ларису за плечи и легонько подтолкнул ее в воронку от снаряда. Она плюхнулась на сыроватую всклокоченную землю. Машинка вывалилась из ее рук, издав дребезжащий долгий звук.

— Не бойся, сюда снаряд уже не угодит,— пытаясь успокоить содрогавшуюся от рыданий Ларису, сказал он.

Лариса словно очнулась.

— Не угодит? Почему?

— Теория вероятностей,— тоном человека, умеющего давать точные ответы на любые вопросы, произнес Андрей,— Снаряд никогда дважды не попадает в одно и то же место.

— Правда? — В голосе Ларисы прозвучало смутное облегчение.— А вдруг?…

— А если вдруг, то погибнем вместе,— с охватившей его ошалелой храбростью сказал Андрей,— Главное, не остаться в одиночестве.

— Ты так любишь меня? И не сможешь без меня? Правда? Это правда?

— Правда,— очень серьезно сказал он, и можно было бы это единственное слово воспринять как отговорку, если бы Лариса не видела, какая нежность светится в его огромных синих глазах.

И она снова заплакала, теперь уже не столько от страха, сколько от переполнявшего ее счастья.

Обнявшись, они лежали на скате воронки. Вдруг сверху прозвучал требовательный баритон:

— В чем дело? Таким красавицам нужно танцевать на балах, а не плакать в воронке!

Они испуганно обернулись и увидели слегка смущенного военного, совсем еще юного, с округлым подбородком и по-девичьи припухлыми губами. По высоким голенищам его хромовых сапог метался беспокойный солнечный луч.

Военный не скрывал удивления от внезапной встречи, ошалело-весело смотрел на Ларису, изредка бросая испытующий взгляд на Андрея, будто сравнивая их и определяя, насколько они подходят друг другу.

— Давайте знакомиться,— предложил он,— Меня зовут Михаил.

— Грач,— смущенно и неохотно представился Андрей.

— Грач? — переспросил незнакомец,— Оригинальное имя!

— Это фамилия. Меня зовут Андрей.