Место явки - стальная комната

Слева он пишет, кто говорит, справа — что говорят, ведь как просто! Но у одних ничего не получается, а у других получается «Горе от ума», «Ревизор», «Без вины виноватые», «Пять вечеров» или «Утиная охота».

Человеческая речь, в основном расхлябанная, неорганизованная, необязательная, пропущенная сквозь поля напряжения, созданные драматургом, обретает звучность, мудрость и покоряющую власть над людьми, собравшимися в зрительном зале.

Драматургия — это особая литературная профессия. Редкий прозаик способен сам сделать инсценировку или сценарий по им же написанному рассказу или роману. Сколько запечательных повестей и романов обернулись жалкими спектаклями и фильмами! Недаром существуют профессиональные инсценировщики и сценаристы, которые в своей жизни не придумали ни одного собственного оригинального сюжета, но наделенные этим редким даром — из чужого материала делать сочинения именно для театра и кино. Их по праву причисляют к цеху драматургов. Само их существование подтверждает, что талант драматурга — вещь, существующая объективно. Он или есть, этот талант, или его нет. Но когда он наличествует, то, конечно, требует старательной профессиональной огранки.

В те времена, о которых сейчас рассказываю, мы жили. Вокруг был уверенный социализм, и в своем жизненном поведении подавляющее большинство исходило из того, что социализм вечен. Этим определялись и конкретные поступки каждого и планирование собственной перспективы. Для сочинявших пьесы это еще и означало твердо знать: мало написать пьесу, надо суметь протащить ее, а культурно говоря — провести — через министерство.

Пока сидишь, одинокий, за пишущей машинкой, тебе, в общем и целом, никто не нужен. Если есть соавтор, с ним веселее — можно переброситься в шашечки, но это частный случай, а в принципе нужны только машинка со свежей лентой, пачка чистой бумаги, а в голове — сюжет и слова для реплик и диалогов.

Время штурма и натиска (Sturm und Drang) наступает, когда пьеса готова. Это — общения, а значит — пьянки, элегантные заискивания, некоторые тебя унижения, допустимое уродование собственного текста во след так называемым редакторским замечаниям, обещания услужить одним, намеки на подарить другим и вообще уйма хлопот, проистекающих от твоего зависимого положения в сонме ответственных за культуру персон обоего пола. Ты, особенно если начинающий, хочешь, чтобы твою пьесу купили и поставили, они, персоны, хотят тоже от этого что-нибудь иметь.

По мере наработки авторитета, после долгого, терпеливого бомбардирования инстанций твоими новыми сочинениями отношения сторон несколько выравниваются, но поначалу для делающих первые шаги картина в шестидесятые годы прошлого столетия была у нас именно такая.

Как появилась моя первая пьеса?.. Факт для истории малозначащий, но, вероятно, и его можно рассматривать как важный шажок на пути к «Ясной Поляне», а значит, для меня это событие было все-таки значимым…

Мне было 23, и я только начинал в газете. В нашем дружеском кругу в интересах подзаработать родилась идея написать сценарий для кино. И таким образом, рассуждали мы, всего за семьдесят страниц текста можно будет получить уйму денег, совершенно несравнимую с жалкими газетными гонорарами. Этим мы и занялись с двумя старшими друзьями — участником ВОВ, юристконсультом Московского речного пароходства Левой и балетным критиком Андреем.

По общему веселому складу ума из всех жанров мы остановились на комедии. Интересно, что наш сюжет оказался в сильном переклике с появившейся позже комедией Рязанова и Брагинского «Зигзаг удачи»: на человека обрушивается выигрыш в лотерею и что из этого следует.

Отвлекусь. Примерно через десять лет я покажу Эмилю Брагинскому две свои пьесы — «Ясную Поляну» и «Заснеженный Юкатан». Он скажет, прочитав: «Если вы так пишете, не понимаю — почему вы служите в штате?» Он сведет меня с режиссером Борисом Дуровым («Вертикаль», «Пираты XX века», «Не могу сказать прощай»), который по «Заснеженному Юкатану» поставит фильм «Лидер». Сделает и еще один — «Смерть за кулисами», но менее удачно.

А тогда первые одиннадцать страниц сценария мы действительно написали втроем. Потом Андрей откололся — он не упускал случая «поддать» и не выдерживал однообразных напряжений. А мы с Левой в конце концов сценарий закончили.

Через общество кинолюбителей — было такое массовое движение в стране — проникли в дом к Григорию Львовичу Рошалю, мэтру, возглавлявшему то движение. Рошаль подробно разобрал наше сочинение, а говоря точнее, интеллигентно его разнес. Писать вы можете, отметил он, это видно по описаниям и ремаркам, но ваши диалоги не выдерживают никакой критики. Персонажи говорят плохо, не интересно.

Далее мы позвонили Леониду Иовичу Гайдаю, который предложил сунуть сценарий ему в почтовый ящик.

Сунули. Через неделю перезвонили.

— Ребята, — сказал Гайдай, — вы написали говно. Так персонажи не говорят.

С тех пор никогда не передаю написанное через почтовые ящики.

На сорокалетии «Кинопанорамы» режиссер Ксения Маринина усадила меня перед телекамерой с Гайдаем и его автором (моим соседом по дому) Аркадием Ининым. Я, смеясь, напомнил Гайдаю ту его самую короткую в мире рецензию, вспомнил ради, так сказать, юмора и оживления беседы. А он не только не рассмеялся весело, а как бы даже испугался.

— Нет, я не мог так сказать!

Эту часть беседы в эфир не поставили.

Поражение со сценарием огорчило, но мне показалось, что не все потеряно, перспективы есть.

— Если говорят, что у нас плохие диалоги, давай напишем пьесу! — предложил я Леве. — В пьесах вообще ничего нет, кроме диалогов. Потренируемся. — Дала себя знать выкованная годами вера в тренировочный процесс. Лева, чуждый спорту по определению, поверил мне на слово.

— Но нужен сюжет, — правильно оценил он ситуацию, легко согласившись таким образом переквалифицироваться из драматурга киношного в театрального.

Сюжет нашелся в моих черновых записях — сказка-притча для детей о любви к природе с этакими условными персонажами. Так мы родили современную театральную сказку «Зеленые братцы», которую и принесли в Министерство культуры РСФСР, где нас встретила круглолицая полная дама. Она была куратором всех российских тюзов. Чем больше мы ее потом узнавали, тем меньше понимали, почему именно ей поручили этим быть. Может быть потому, что была матерью-одиночкой — какая-никакая близость к миру детства. Держа нашу уже прочитанную пьесу на широких коленях, она озадачила вопросом, «Это вы сами написали?..»

Скоро «Зеленых братцев» поставила в Рязанском тюзе Вера Ефремова, нынешний знаменитый руководитель Тверской драмы. Получилось, что уже первая тренировка в деле сочинении диалогов прошла успешно.

Министерств культуры было два — Союзное и Республиканское. Первое размещалось вблизи ЦК и Кремля на улице Куйбышева, второе — на площади Ногина, то есть тоже вблизи Кремля. Культура расцветала под кремлевскими звездами.

Почему-то в кабинетах Союзного министерства в основном сидели мужчины, республиканского — женщины. И там, и там попадались симпатичные люди. Подгородинский, например, на Куйбышева, его сын стал известным актером. С редактором Севой Малашенко вообще, можно сказать, подружились. Бывший актер, он ловко сочинял маленькие актерские байки, которые охотно печатали в газетах. Жена его, Галина Новожилова, в течение нескольких десятилетий читала по радио «Пионерскую зорьку», а это, считай, всесоюзная известность. Во всяком случае, по голосу.

Сева очень гордился успехами сына — сначала школьными, потом институтскими, потом первыми научными. Севиного сына сейчас регулярно показывают по телевизору — круглолицый, рыжий, умный. Он все знает про арабский мир, доктор всех необходимых для этого наук, известный международник.

А темпераментных дам на Ногина возглавлял все-таки мужчина — главный редактор репертуарной коллегии. Рослый, в хорошем костюме, с большим портфелем, набитым пьесами, все про всех понимающий, этакий тертый аппаратный калач с очевидным обаянием. У кого были к нему дела, старались поймать его в кабинете до обеда. Послеполуденное время отдавалось фиесте, и расслабление это могло захватить долгий вечер.