Театральное наследие. Том 1

Немирович-Данченко неизменно твердо и уверенно подчеркивал спасительное для театра значение Великой Октябрьской социалистической революции, которая вывела МХТ из охватившего его кризиса и четко определила его репертуарную линию. В эпоху социалистического строительства он широко {26} помогал молодым авторам, отражавшим в своих произведениях советскую действительность. Он понял, что Художественный театр должен стать не только театром русской классики, но и театром молодой растущей советской драматургии — театром Вс. Иванова, А. Леонова, А. Афиногенова, А. Корнейчука, Н. Погодина, К. Симонова, которые и принесли на сцену вместе со своими пьесами мировоззрение социалистического общества, глубокое знание жизни, новые, созданные революцией характеры и подлинный оптимизм борцов за новую жизнь.

В свете Великой Октябрьской социалистической революции, разрешившей все внутренние сомнения Немировича-Данченко и заново открывшей ему мир, он стал рассматривать все явления театра и все его задачи. Она, по его собственному выражению, вооружила его особенным внутренним «прожектором», помогавшем ему заново переоценить ценности. И главнейший расцвет его творческой деятельности падает именно на время советской власти, когда он не только осуществляет все свои крупнейшие постановки, производит реформу музыкального спектакля, но и находит полное разрешение всех мучивших его организационно-творческих проблем и окончательно уясняет для себя необходимость искусства Художественного театра для народа, неразрывную связь его с народом.

В значительной мере определяя репертуарную линию МХАТ, Немирович-Данченко определял и идейно-творческое толкование выбранных им пьес. Он постоянно возражал против недооценки идеи и стиля автора и никогда не соглашался с подменой автора режиссерской диктатурой. Он стоял за их дружеский союз, так как с его точки зрения, все деятели театра совместными творческими усилиями должны раскрыть передовые идеи эпохи и правду жизни. В своей режиссерской работе он прежде всего увлекал коллектив театра умелым и глубоким идейно-психологическим толкованием драматургического произведения. Он восставал против примитивного и скучного прочтения пьесы, требуя от коллектива живого современного ощущения не только современных пьес, но и классики, — он требовал, чтобы классическая пьеса прочитывалась коллективом как бы заново. Борясь с актерскими штампами, мечтая о живом человеке на сцене, он не только открывал перед актерами и режиссерами двери в реальную действительность и в сложную, многогранную психологию образа, не только показывал яркие столкновения идей и чувств, но конкретно, образно, сценически зримо вскрывал идею пьесы, которая вела в конечном итоге к правдивому, свежему и точному решению. Так верно им воспринятая и глубоко раскрытая идея пьесы определяла форму спектакля и исполнение ролей.

{27} * * *

Увидев в Станиславском гениального режиссера и родственного по своим устремлениям художника и всецело поверив в него Немирович-Данченко соединился с ним во имя общей борьбы за правду жизни на сцене. И правда жизни, покинувшая было подмостки театра, вновь расцвела на сцене МХТ, воплощенная в декорациях, не похожих на обычные театральные павильоны, в смелых и неожиданных мизансценах, в тоскливом звучании сверчка («Дядя Ваня»), в звуках виолончели и рояля («Иванов»), а главное — в жизненности и выразительности актерского исполнения.

Как художник, заинтересованный в наиболее полном осуществлении идеи создания нового театра, как организатор и официальный директор его, Немирович-Данченко заботился о каждом отдельном участке сложного театрального организма.

Строгий в вопросах репертуара, он был не менее строг в отношении всех компонентов спектакля. Столь частое в старом театре пренебрежение к внешней стороне постановки, недостойную неряшливость декораций, безразличие к освещению Немирович-Данченко изгонял из театра с негодованием и презрением. Уступки в этой области были, на его взгляд, не менее опасны для самых дорогих особенностей и свойств искусства МХТ, чем уступки в области репертуарно-общественной или художественно-актерской. И здесь Станиславский вновь и неизменно находил в Немировиче-Данченко поддержку своей постоянной требовательности.

Делом его чести было образцовое ведение постановочной части театра. Он много работал с техническими цехами, отлично знал законы света, антракта и перемен, ослабленного и повышенного внимания зрителя. Ни один из технических работников сцены не обманул бы его отговоркой о невыполнимости той или иной задачи. И когда постановочная часть в затруднении останавливалась перед решением декорации или света, Немирович-Данченко последовательно опровергал все сомнения и подсказывал нужное решение. Он точно учитывал законы сцены, не сдавался на уговоры и не уступал. Он сотни раз повторял найденное на одной репетиции, закрепляя достигнутое и требуя отделанности и четкости в каждом куске.

Так же требовательно Немирович-Данченко руководил административной стороной, которая должна была не только обеспечивать бесперебойную, нормальную деятельность театра, но и представлять вовне его лицо. Он заботился здесь и о самых сложных вещах — о финансировании и планировании театра — и о тех мелочах, которые создают благоприятную для спектакля {28} атмосферу, окутывающую зрителя уже при входе в помещение театра.

Отсюда появились, по совету Владимира Ивановича, и лишенная рекламы строгая афиша, и скромная программа, и такая же скромная форма капельдинеров, и дисциплина, и чистота, и отмена выходов на вызовы, и запрещение оркестровой музыки в антракте, и организация зрителя, и выпуск абонементов — все те характерные для Художественного театра особенности, за которыми ежедневно следил в первые годы Немирович-Данченко, освобождая от таких забот К. С. Станиславского, загруженного актерской и режиссерской работой.

И очень часто Немирович-Данченко, принужденный охватить все стороны жизни театра как его директор, подавлял в себе жажду непосредственной художественной деятельности. Только тогда, когда организационная сторона дела была твердо налажена и театру в его юные годы перестала угрожать опасность распада, тогда только Немирович-Данченко полнее отдался своей непосредственной цели. Но охват жизни театра в целом был для него важным всегда. Подчиняя все стороны театра единой всеобъемлющей идее, не теряя из виду ни одного звена в этом сложном механизме, он не только следил за тем, чтобы ни одно звено не ржавело и не загрязнялось, но у непрерывно улучшал и обновлял весь механизм театра. Сам чуждый застоя, он ненавидел его в людях и преследовал его в своих учениках, когда они обращали в сухую догму его слова к поверхностно принимали любой этап его творчества за окончательный.

Он часто повторял высказанную Ибсеном мысль, что художественное направление или художественный организм живут восемнадцать-двадцать лет, чтобы в дальнейшем уступить место другим. Немирович-Данченко опасался, что этому закону подвергнется и театр, созданный им и Станиславским, что заел ой и мертвое спокойствие, повторение самих себя, новые собственные штампы придут на смену беспокойной молодости и творчеству. И он следил за тем, чтобы этого не случилось. Он неизменно выдвигал новые проблемы: то проблему воспитания актерской молодежи, то улучшения организационно-бытовой стороны театра, то новых форм управления театром. Он с верой смотрел на неустанные поиски Станиславского. Он первый в театре поддержал его систему, и Станиславский, в свою очередь, отвечал ему поддержкой, когда часть труппы встречала скептицизмом художественные поиски Немировича-Данченко.

Немирович-Данченко был подлинным руководителем театра, мудрым тактиком, умеющим пойти на жертвы во имя целого, {29} неустанно заботящимся о будущем театра, о полноте и глубине художественных замыслов.

Но никогда ему не удавалось провести в жизнь во всей целостности свои взгляды на театр, пока не пришла Октябрьская революция. Она обновила и углубила его взгляды. Она дала простор самым широким замыслам художника и исправила его ошибки. Она положила предел колебаниям и компромиссам. Она помогла ему по-новому оценить себя как художника, прошедшего уже долгий многолетний путь. Она положила конец репертуарному кризису и подтвердила верность Художественного театра русской классике. Октябрьская революция заставила увидеть, что жизненность искусства зависит не от счета лет, а от связи с передовыми идеями эпохи и что нечего бояться за судьбу МХТ, пока он с ними связан. Она поставила театр в наиболее благоприятные материально-организационные условия. А главное, — она открыла перед Немировичем-Данченко и Станиславским просторы подлинно народного театра, о котором они неотчетливо мечтали в конце прошедшего века.