The Beatles. Антология

Потом Данбар привел саму Йоко. Еще бы — пришел миллионер! А я ждал мешка. Я думал: "Какой там мешок и что это за человек из мешка?" И думал о том: хватило бы у меня смелости нырнуть к кому-нибудь в мешок? Откуда мне знать, кто там окажется?

Данбар познакомил меня с Йоко, ну а поскольку хеппенинг должен быть хеппенингом, я спросил: "И что нужно делать?" Она протянула мне карточку. На ней было одно слово: "дыши". Я спросил: "Ты имеешь в виду дыхание?" Она ответила: "Вот именно. Ты все уже понял". И я подумал: "И вправду понял!" Но меня подмывало все-таки что-нибудь сделать. Я дышал, но хотел занять свои мысли не только дыханием, но и интеллектуальным отношением к нему. Я видел гвозди, понял юмор — может, и не до конца, но это мне понравилось. Я подумал: "Черт, это и я могу. Разве я не могу поместить яблоко на подставку?" Правда, мне хотелось чего-то большего.

А потом я увидел стремянку, по которой, видимо, нужно было забраться под самый потолок, где висела подзорная труба. Это меня заинтриговало. Я поднялся по стремянке, взял подзорную трубу и увидел, что на потолке что-то мелко-мелко написано. Чтобы прочитать, надо было забраться на самую верхнюю ступеньку, при этом я рисковал каждую секунду свалиться. И все это для того, чтобы посмотреть в трубу и увидеть слово "да".

Все так называемое авангардное искусство в то время было интересным, но в нем крылся разрушительный заряд. Зрителю предлагали разбить пианино молотком и разнести на куски скульптуру — все это было скучновато. Ко всему этому хорошо подходила приставка "анти" — антиискусство, антиистеблишмент. Но это "да" удержало меня в галерее, набитой яблоками и гвоздями, помешало уйти со словами: "Нет уж, спасибо, покупать это барахло не собираюсь".

А затем я подошел к экспонату под названием "Забей гвоздь". Я спросил: "А можно мне забить гвоздь?" Но Йоко ответила, что выставка открывается только на следующий день. Тогда владелец "Индики" Данбар попросил: "Может, ты разрешишь ему забить этот гвоздь?" — как бы подразумевая: "Он же миллионер! Может, он его купит". Но Йоко больше хотелось, чтобы все выглядело чисто и аккуратно к открытию. Вот почему все эти вещи не приносили ей дохода — она слишком рьяно оберегала их. Однако, посовещавшись с Данбаром, она наконец сказала: "Ладно, можешь забить гвоздь за пять шиллингов". А я пошутил: "Хорошо, я дам тебе пять воображаемых шиллингов и понарошку забью этот гвоздь". Тогда мы и познакомились по-настоящему. Мы посмотрели друг другу в глаза, она все поняла, и я тоже все понял, — так это и случилось.

Нам понадобилось много времени. Мы оба слишком робели. В следующий раз мы встретились на открытии выставки Клеса Олденбурга, где было много мягких предметов — чизбургеров из резины и тому подобного хлама. Мы опять встретились и посмотрели друг другу в глаза. Но прошло, наверное, полгода или даже два года, прежде чем мы поняли, что это значит.

Остальное, как обычно пишут те, кто берет у нас интервью, уже история" (80).

Пол: "Я попал в аварию, свалился с мопеда в Уирреле, близ Ливерпуля. В Лондоне жил мой очень близкий друг Тара Браун, наследник «Гиннесса», славный ирландец, очень чувтвительный. Время от времени мы виделись — общаться с ним было приятно. Однажды он навестил меня в Ливерпулe, когда я гостил у отца и брата. Я взял напрокат два мопеда, и нас осенила блестящая мысль — съездить к моей двоююдной сестре Бетт.

Мы отправились туда на мопедах, я показывал Таре город. Он ехал за мной. Путь наш освещала только луна, она казалась просто огромной. Я сказал ему что-то про луну. Повернувшись назад, он ответил: "Да". И вдруг я понял, что мой мопед сильно накренился и что выправлять крен уже слишком поздно. Я все еще смотрел на луну, потом перевел взгляд на землю, и, похоже, мне понадобились минуты, чтобы осознать: "Какой ужас! Сейчас я рухну лицом на тротуар!" И вот удар!

Я упал, сломал зуб и рассек губу. Я поднялся, и мы добрались до дома Бетт. Войдя, я сказал: "Пожалуйста, не волнуйся, Бетт, но я свалился с мопеда". Поначалу она решила, что я шучу. Она рассмеялась, но потом присмотрелась и ахнула. Лицо у меня было здорово разбито — казалось, я провел несколько раундов на ринге против Тайсона. Бетт стала звонить своему знакомому врачу.

Он тут же приехал, достал иглу и с трудом зашил половину раны. Его руки дрожали, но он почти довел дело до конца, как вдруг нитка выскочила из ушка. "Придется снова вдевать", — сказал он. И все это без анестезии. Я стоял и ждал, пока он снова проденет нитку в иголку и закончит работу.

Вот почему тогда я начал отпускать усы. Мне было неловко, я знал, что мои фотографии постоянно попадают в журналы для подростков, вроде "16", и моя рассеченная губа будет хорошо видна. Только этим объясняются усы, как у Санчо Пансы. Они должны были прикрыть мою зашитую губу.

Но эта идея понравилась и остальным: когда кто-нибудь из нас решал отпустить волосы подлиннее и это нам нравилось, мы все следовали его примеру. А еще моя мысль показалась революционной: подумать только, молодые люди — и с усами! Все это удачно сочеталось с "Сержантом Пеппером", потому что у него были обвислые усы.

Поначалу я пытался отрастить длинные китайские усы, но это было очень трудно. Надо долго укладывать их, на это уходит, наверное, лет шестьдесят. Я так и не отрастил их.

А у Джона была специальная чашка. Она была сделана так, чтобы усы не попадали в саму чашку, — довольно удобно!"

Ринго: "Усы были частью образа хиппи. Тот, кто отращивал волосы, обычно отпускал и усы, а я — еще и бороду. Так мы опять вернулись в начало шестидесятых.

Я всегда терпеть не мог бриться, но и отращивать усы было для меня делом вполне обычным. Ты сам к этому вроде и не имеешь отношения — все растет само по себе: и усы, и борода, и волосы. Все это часть образа. Мы постепенно превращались в "сержантов Пепперов". Это была очередная метаморфоза".

Ринго: «Эти червячки должны были со временем превратиться в бабочек».

Нил Аспиналл: "Их внешность постоянно менялась. Но такого решения, как отпускать или не отпускать усы, никто не принимал. Просто каждый из них брал пример с остальных. Кто-то менял что-то в своей внешности, и все остальные восклицали: «Как здорово!» или «Откуда это у тебя?» Так это и случалось.

Иногда во время турне Пол менял внешность. Мы с ним проходили в зрительный зал, поднимались по лестнице на галерку или ходили среди фанов, глядя, как выступают другие участники концерта. Пол зачесывал волосы назад, приклеивал усы, надевал очки и пальто, и, поскольку никто не ожидал увидеть его там, никто не обращал на него никакого внимания.

В Уирреле Пол упал с мопеда, и ему пришлось отрастить усы, чтобы прикрыть рассеченную губу. И поскольку он отпустил усы, то же самое сделали остальные. Вот так, похоже, все и получилось. Но это моя версия. Я, кстати, тоже носил усы".

Джордж: "Усы были частью общего образа и примером коллективного сознания. Со мной это произошло так: Рави Шанкар написал мне перед поездкой в Бомбей: «Постарайся изменить внешность. Ты не мог бы отпустить усы?» Я подумал: «Ладно, отращу усы. Конечно, при этом я не слишком изменюсь, но я никогда еще не носил усы — вот и отпущу их».

Если посмотрите на наши фотографии с сессии записи "Сержанта Пеппера", вы увидите, что мы постепенно меняемся, у нас на лицах сперва появляется щетина, а потом и усы. Тогда их, кажется, носил даже Энгельберт Хампердинк".

Нил Аспиналл: "В то время группа начала обращаться к более осведомленной аудитории, потому что и сами ребята совершенствовались. Это нравилось Брайану. Он твердо верил в «Битлз» и в то, что они делают, любил их как группу, как музыкантов и как артистов. Брайан был их фаном.