Александр Абдулов. Необыкновенное чудо

Сергей Александрович Соловьев

Александр Абдулов. Необыкновенное чудо

От издательства

Александр Гаврилович Абдулов – актер, режиссер, придумщик, любимец миллионов. Его жизнь – безусловный повод для того, чтобы эта книга увидела свет. Книга о по-настоящему Народном артисте.

Абдулов помышлял о том, чтобы написать подробные и обстоятельные мемуары, и даже определил форму будущего текста. Это должны были быть диалоги с отцом, словно пронзающие время, оборачивающие его вспять…

Когда мы готовили к изданию эту книгу, то действовали подобно абдуловской задумке – извлекали из прошлого времени прямую речь артиста. И вот перед вами его монолог, протяженность которого – тридцать лет без малого. Все симптомы и оттенки прошедшего давно и недавнего нашего прошлого так или иначе упомянуты, прокомментированы, либо обозначены на этих страницах. Некоторые подробности и обстоятельства жизни Александра Гавриловича Абдулова мы опустили сознательно. Потому что он сам говорил о них не слишком охотно, или же по причине того, что сказанное, к примеру четверть века назад, сегодня рождает совсем иной контекст. Ибо время меняет нас чаще и основательней, чем мы меняем время…

В тексте иногда встречаются дублированные описания отдельных событий жизни актера. Они оставлены сознательно для того, чтобы внимательный читатель имел возможность в нюансах узнать об обстоятельствах жизни Александра Гавриловича.

Первая часть настоящего издания – эссе Сергея Александровича Соловьева составленное по мотивам его фильма об артисте Александре Абдулове, из цикла «Те, с которыми я», подготовленного к показу студией «С.С.С.Р.» для телеканала «Культура» в 2010 году.

Зачастую случается так, что информационные проекции жизни известных людей, имеют крайне косвенное отношение к реальности, или вовсе не слишком правдивы.

Эта книга – камень в основание подлинного мифа, о подлинно Народном артисте Александре Абдулове.

ТЕ, С КОТОРЫМИ Я…

Сегей Соловьев об Александре Абдулове

Народный Артист

Саша Абдулов появился на артистическом горизонте Москвы, а потом и всего Советского Союза, совершенно неожиданно. Появился, как колоссальная летучая звезда, как какой-то метеорит. Все рассказывали друг другу легенды, еще не видев его. И мне рассказывали эти легенды, я их слышал: «Там в Ленкоме у Захарова появился такой артист, мама дорогая, мама дорогая, мама дорогая!» – «А в чем мама дорогая?» – «Мама дорогая в том, что он круче, чем Жерар Филип». Я спрашиваю: «А в чем крутизна-то?» – «Крутизна? Ооочень красивый, очень, очень. У нас таких артистов давным-давно не было. Красота невиданная, нетленная, невероятная. Очень прекрасен». Он правда был поразительно красив, поразительно эффектен, поразительно для тех лет – я даже скажу это смешное слово – «гламурен». Он был гламурно красив. Именно в силу этого меня лично он совершенно не интересовал, ну ни с какого боку. Равно как и Жерар Филип. Я мог со стороны посмотреть и сказать: «Да, очень Фанфан, и очень Тюльпан». Но лично мне ни этот Фанфан, ни этот Тюльпан был ни к чему. Меня как-то больше привлекал, ну скажем, Мишель Симон. Вот этот тип артистизма, когда невозможно отвести глаз – не от красоты, и не от Фанфан, и не от Тюльпан, а от уникума человеческой личности. Вот это на меня производило неизгладимое впечатление.

Кстати, опять-таки о французском кино. Шарль Азнавур у Трюффо совершенно невероятен в картине «Не стреляйте в пианиста». Вот этот тип человека и мужчины ужасно мне был интересен.

Так мы, толкаясь, в одной, не такой уж огромной и необозримой артистической среде Москвы, провели в абсолютном равнодушии по отношению друг к другу лет десять. Ну, я не считал – может, лет восемь, какая разница? Самое главное, ему были до лампочки совершенно все мои эти самые «Сто дней после детства» и «Спасатели». А мне были до фени все его фанфан-тюльпанизмы. Бог с ним, думал я.

Сидели мы как-то в ресторане Дома кино. Артистическая среда города Москвы. А это был один из эпицентров, самых «крутых» эпицентров, артистической среды Москвы. Сидели мы с Сашей Кайдановским вечером, и пили мы, извините, водку. По какому поводу? По поводу того, что Саша, на мой взгляд, сошел тогда с ума и сказал: «Я завязываю…» А Саша был выдающийся, потрясающий артист. «Я завязываю со всем этим выдающимся артистизмом, и буду я заниматься кинорежиссурой». И еще так сложились обстоятельства… На самом деле Саша Кайдановский был единственный абитуриент Тарковского. То есть Тарковский набирал на Высшие режиссерские курсы. Много-много-много народу пришло к нему. Много-много людей сдавало какие-то экзамены, рассказывали про то, как они любят картину Репина «Бурлаки на Волге» и одновременно Сальвадора Дали. Все это Андрей Арсеньевич пропускал мимо ушей. Пока не дошел до Саши. Заходит Саша, хорошо известный ему физиогномистически по съемкам в кинокартине «Сталкер». И Андрей его спросил: «Саша, что?» На что Саша сказал: «Я вот хочу быть кинорежиссером». – «Это не слабо», – сказал Андрей Арсеньевич Тарковский. Не знаю, о чем он его спрашивал. Но единственный студент, которого принял Тарковский к себе на курс, был Саша Кайдановский. Огромнейший интеллектуал, огромнейший. Я не видел ни одного текста – неважно, типографски напечатанного или на машинке, которого бы не прочитал и не усвоил Саша. Это было что-то невероятное с точки зрения, мощного интеллектуализма. И они с Андреем, видимо, поговорили о чем-то умном. Андрей сказал: «Да, да. Ты будешь у меня учиться». Он его принял и тут же уехал в Италию. И в Италии понял, что ему нужно сейчас там пересидеть какое-то время и не возвращаться на поле битвы с партийно-государственными органами. И остался там. А Саша Кайдановский остался без мастера. Вспомнили случайно про меня, потому что я дружил с Сашей, был знаком с Андреем. Андрей в какой-то приписке к какому-то письму написал мне: «Пока я не вернусь, возьми, пожалуйста, Сашу». Вот так я взял Сашу.

Как раз по этому поводу мы и пришли с ним в ресторан Дома кино, купили бутылку водки с какими-то закусками. Сидели очень интеллектуально, выпивали эту самую водку. Когда подошел «Фанфан Тюльпан» – Александр Гаврилович Абдулов, мы сидели вдвоем. А свойство было такое у Дома кино: садишься вдвоем, а потом обрастаешь, обрастаешь, обрастаешь людьми, и получается такая артистическая среда. Вот для образования артистической среды к нам и подсел Саша Адбулов. Шел он откуда-то куда-то, как всегда с неясными целями. В отличие от Саши Кайдановского, Саша был не большой интеллектуал, и как-то он никогда не высказывал особой привязанности и приязни к печатному слову как таковому. Не говоря уже о том, чтобы его прочитать, усвоить… Вообще, он недолюбливал печатное слово. Шел он с коробкой, а в коробке был торт. И сел он с этой коробкой к нам за стол. По-моему, между делом сказал: «Извините, я вам не помешаю?» Не дождавшись ответа, стал говорить, что идет к кому-то с тортом на день рождения. Развязал коробку, начал рассказывать, как он туда засунет свечки, как все будут дуть, страшно при этом хохотал, очень был похож на Фанфана Тюльпана. Чем у Кайдановского вызывал недобрые чувства. Я сомневаюсь, что Кайдановский очень любил Фанфана Тюльпана и Жерара Филипа, и соответственно Сашу. Так мы довольно напряженно молчали. А Саша все объяснял нам про торт.

И вот в течение разговора он достал откуда-то снизу крышку от коробки, которой закрывался торт. Достал эту крышку и надел почему-то ее мне на голову. И вот я в таком состоянии, с коробкой на голове, стал дальше участвовать в беседе. Вдруг Саша Кайдановский со всей высоты своего интеллектуализма сказал: «Я тебе, Саша… сейчас дам в глаз. Потому что либо ты дурак, либо я не знаю, кто еще. Ты понимаешь, кому ты надел на голову коробку?» Имелось в виду конечно, то, что я у него как бы теперь учитель. И даже, может быть, и не из-за меня Саша возмутился, а из-за отсутствующего Андрея Арсеньевича Тарковского. Саша Абдулов говорит: «А чего такого? Ему очень идет коробка. Он очень симпатичный в этой коробке. Правда, симпатичный в этой коробке? Ну улыбнись мне, улыбнись!» Я ему улыбнулся, он мне улыбнулся. Саша Кайдановский говорит: «Ну точно я тебе дам в глаз. Ну точно. Ты просто напрашиваешься получить в глаз». Абдулов отвечает: «Я чего? Я ведь тоже могу в глаз дать. Я тоже как бы очень способный в этом смысле молодой артист». А мне очень понравилось из-под этой самой коробки смотреть, как Саша Абдулов реагирует на, в общем-то, довольно хитроумную ситуацию. И я не настаивал на том, чтобы мне немедленно сняли эту коробку. Наоборот, я уже в ней пообвыкся и продолжал наблюдать за этой сценой, не представляя, чем она закончится. Закончилась она, как ни странно, мирно. Саша Абдулов сказал: «Ребята, не станем же мы ссориться из-за какой-то дурацкой коробки. Хочешь, Саша, – сказал он Кайдановскому, – я ее сниму и надену на голову себе? Так тебя устроит?» И как-то мы выпили еще по рюмке водки. И вся конфликтная ситуация с грядущим мордобоем неизбежным рассосалась. И мы рассосались. И все рассосалось. И все почти позабылось. Если бы в это время я не писал сценарий фильма «Черная роза – эмблема печали, красная роза – эмблема любви».