Жизнь Микеланджело

Художники, которым не под силу картины, пишут копии статуй. Микеланджело заслуживал бы тех же упреков, что и они, если бы он, подобно им, остановился на неприятном, но он решил дойти до ужасного; кроме того, фигуры, изображенные им в «Страшном суде», до этого нигде не встречались.

Первый беглый взгляд на эту огромную стену, целиком покрытую обнаженными фигурами, не приносит никакого удовлетворения. Такого их скопления наш глаз никогда не наблюдал в реальности. Обнаженной изолированной фигурой легко выразить самые возвышенные качества. Мы можем рассматривать в деталях форму каждой части тела и наслаждаться ее красотой; вам известно, что лишь очертания мускулов в состоянии покоя могут показать нам свойства души. Если же прекрасная обнаженная фигура не наполняет нас чувством возвышенного, она, естественно, вызывает в нас самые сладострастные мысли. Очаровательное колебание между этими двумя состояниями души волнует нас при виде «Граций» Кановы. Прекрасная нагота, без сомнения, является высшим достижением скульптуры; так же хорошо этот сюжет подходит и для живописи, но я не думаю, чтобы в ее интересах было представлять одновременно три или четыре подобные фигуры. Величайший враг наслаждения – непристойность [42]. Впрочем, внимание, которое зритель уделяет очертаниям мускулов, идет в ущерб тому, которое он должен направить на выражение чувств, и может быть только холодным (поскольку, кроме формы мускулов, у нас есть достаточно способов судить о характере).

Одна обнаженная фигура почти наверняка действует на все, что ни есть самого нежного и тонкого в нашей душе; группа же из многих обнаженных фигур содержит нечто шокирующее и грубое. С первого взгляда «Страшный суд» вызвал у меня чувство, подобное тому, что испытала Екатерина II в день ее восшествия на престол, когда при ее появлении в казарме гвардейского полка полуодетые солдаты окружили ее (Рюльер).

Но это чувство, в котором есть нечто непроизвольное, быстро исчезает, поскольку разум напоминает, что это действо не может свершаться иначе. Микеланджело разделил свою драму на одиннадцать главных сцен.

Приближаясь к картине, сперва различаешь прямо перед глазами, ближе к центру, ладью Харона [43]. Слева – чистилище, затем – первая группа: мертвецы, пробужденные в прахе могил грозной трубой, сбрасывают саваны и облекаются плотью. Некоторые из них еще демонстрируют свои оголенные кости; другие под тяжестью многовекового сна высунули из-под земли лишь головы. Фигура в самом углу картины с трудом приподнимает крышку гроба. Монах, указывающий левой рукой на грозного судию, – портрет Микеланджело.

Эта группа связана со следующей посредством фигур, которые сами собой поднимаются на судилище. Они устремляются вверх более или менее быстро: кто-то легче, кто-то с бо́льшим трудом, согласно тяжести грехов, за которые им предстоит дать отчет. Чтобы показать, что христианство проникло даже в Индию, одна обнаженная фигура при помощи четок увлекает к небу двух негров, один из которых облачен в одеяние монаха. Среди фигур этой второй группы, поднимающихся на судилище, можно различить одну особенно возвышенную, которая протягивает руку помощи грешнику, среди пожирающей тревоги все же обращающему к Христу взор с проблеском надежды.

Третья группа, справа от Христа, полностью состоит из женщин, спасение которых несомненно. Одна из них абсолютно обнажена. Среди этой группы можно различить только две головы пожилых женщин; все они что-то говорят. Согласно нашей точке зрения, лишь одна из голов действительно красива – это голова женщины, которая защищает свою испуганную дочь и смотрит на Христа с благородной уверенностью. Это единственные фигуры на всей картине, которые не охвачены ужасом. Мать своим движением немного напоминает группу «Ниобеи».

Над женщинами четвертую группу образуют существа, не причастные к действию. Это ангелы, торжественно несущие орудия Страстей Господних. То же самое представляет пятая группа, помещенная в правом углу картины.

Внизу, слева от Спасителя, – триумф Микеланджело: сонм блаженных, только мужей. Выделяется фигура Еноха. Две группы изображены целующимися, это родственники, которые узнают друг друга. Какая сцена! Увидеться спустя столько веков и в тот самый момент, когда избежали такой беды! Вполне естественно, что священники (в XV веке) порицали этот порыв, подозревая в нем постыдные побуждения. Последние из святых этой группы показывают осужденным орудия своих мучений, чтобы усилить их отчаяние. Это движение должно было полностью утвердить его в них. В этом месте проявилась странная рассеянность Микеланджело. Св. Власий, демонстрируя осужденным орудие своих пыток, напоминающее своего рода грабли, склоняется над св. Екатериной, которая была совершенно обнажена, и живо оборачивается к ней. Даниэле да Вольтерре специально было поручено облачить св. Екатерину в одежды и обратить взор св. Власия к небу.

Одной седьмой группы было бы достаточно, чтобы навсегда запечатлеть в памяти самого холодного зрителя воспоминание о Микеланджело. Никогда ни один художник не создавал ничего подобного, никогда не бывало зрелища более ужасного.

Это несчастные осужденные, влекомые мятежными ангелами на муки. Буонарроти перевел на язык живописи мрачные образы, которые пылкое красноречие Савонаролы некогда запечатлело в его душе. Он выбрал по одному примеру каждого из смертных грехов. Скупость держит ключ. Даниэле да Вольтерра частично замаскировал ужасное наказание за грех, изображенное справа, у самой рамы. Захваченный своим сюжетом, взвинтив свое воображение постоянными в течение восьми лет размышлениями о столь страшном для каждого верующего дне, Микеланджело, поднявшись до роли проповедника и помышляя лишь о собственном спасении, захотел как можно сильнее наказать тот порок, который особенно был тогда в моде. Как мне кажется, ужас этого наказания доведен до истинно возвышенного в этом жанре.

Создается впечатление, что один из осужденных решил бежать. Его тащат два демона, и огромный змей терзает его. Он держится за голову – образ ужасающего отчаяния. Одной этой группы было бы достаточно, чтобы обессмертить художника.

Ни на что подобное нет намека ни у древних греков, ни у новых художников. Я видел женщин, воображение которых в течение недели было одержимо этой фигурой, чье значение им объяснили. Нет надобности говорить о достоинствах исполнения. Мы в смятении от необъятности этого кричащего совершенства. Человеческое тело, представленное во всех ракурсах и в самых странных положениях, способно привести художников в состояние вечного отчаяния.

Микеланджело предположил, что осужденные, чтобы попасть в ад, должны воспользоваться ладьей Харона, и мы присутствуем при том, как их высаживают на берег. Харон, глаза которого пылают гневом, выгоняет их из ладьи ударами весла. Демоны как попало хватают их. Можно заметить одну фигуру, сжавшуюся от страха, которую дьявол увлекает с собой, вонзив ей в спину изогнутые вилы.

Минос отдает распоряжения. Это портрет мессера Бьяджо (одного из критиков Микеланджело; см. анекдот в гл. CLXXII). Он указывает пальцем место, которое предназначено несчастному посреди огня, виднеющегося вдали. Между тем у мессера Бьяджо ослиные уши, и помещен он, не без умысла, прямо под картиной наказания за один постыдный порок. Его фигура отличается всей низостью, какую допускает столь ужасный сюжет. Змей, дважды обвившийся вокруг его тела, жестоко жалит его и указывает путь, который привел его в ад (могло бы имя этого великого церемониймейстера дать ключ к объяснению действий св. Власия?). Найти идеал изображения этих демонов было почти так же трудно, как и идеал изображения Аполлона, но он сильнее трогал христиан XV века.

Пещера слева от ладьи Харона представляет собой чистилище, где осталось лишь несколько демонов, которые печалятся о том, что им больше некого мучить. Последние очистившиеся грешники были извлечены оттуда ангелами. Они уходят, несмотря на то что демоны хотят удержать их. Микеланджело образовал из них две великолепные группы.