По направлению к Глори

— Это будет плохая поездка, — сказал Коул. — Я не смогу проконтролировать все вагоны, поэтому здесь я оставляю все на тебя.

Я совершенно не горел желанием принять на себя ответственность.

— Так почему же вы пропустили их в поезд, если знали, что это кончится плохо?

— Послушай, сынок: во-первых, ты все равно не сможешь этого понять, а во-вторых, у меня нет времени на объяснения. Последний раз, когда дела сложились так же плохо, как сейчас, я потерял девять пассажиров. Значит так, я оставляю этот вагон на тебя и меня интересует, будешь ты мне помогать или будешь просто смотреть на то, что происходит вокруг?

— А Трейси, — сказал я. — Трейси, женщина, которая со мной. Она… с ней… ничего плохого?..

— Иногда изменения не очень серьезны, и можно не обращать на них особенного внимания, но иногда бывает нужно их остановить. Поэтому я и хочу, чтобы ты взял на себя этот вагон. Думай о каждом человеке, когда ты будешь принимать такое решение.

Мой пистолет лежал в кобуре, холодный, как змея в черепе.

— Нет, — сказал я. — Нет, ей я все равно не смогу сделать ничего плохого. Да и вообще я не очень умею обращаться с оружием.

— Я буду занят, — сказал Коул. — Что бы ни случилось здесь, это твои проблемы.

Я внимательно смотрел в его обветренное лицо, странные глаза. Я не был уверен в том, что он сказал мне все. Он тоже посмотрел мне прямо в глаза. Шум и грохот идущего поезда казались ощутимым проявлением напряжения, стоящего между нами, и той страшной силы, которая неистово ускоряла течение нашей жизни. Я понял этого человека, я понял, что, хотя работа и выпячивала темные стороны его природы, он в сущности не был ни особенно злым, ни добрым, ни смелым, ни трусливым. Просто человек, который достиг трудного участка на своем пути, наполовину по собственной вине, наполовину по воле судьбы и теперь просто делал то необходимое, без чего не выжить. И когда я понял, что это такой же человек, как и я, не колдун вовсе, я поверил в него. И в себя. Мне никогда раньше не приходилось поднимать оружие на других людей, но сейчас я понял, что смогу это сделать.

— Что от меня потребуется? — спросил я.

— Появятся беженцы, — сказал он. — Всегда появляются. Они проникают в поезд на участке с крутым подъемом, примерно в двух часах езды отсюда. Если они войдут внутрь, не задавай никаких вопросов. Их надо сразу убивать. И не трать зря патронов. — Он посмотрел на мой патронташ. — Видишь этого типа с квадратной головой в углу вагона?

Он указал на блондина средних лет, в сером костюме, с задумчивым скандинавским лицом, и сказал, чтобы я не спускал с него глаз. И с Трейси. В вагоне было еще семь пассажиров: пожилая женщина в зеленом платье и шесть довольно неопрятных, просто одетых фермеров, оставшихся без земли и надеявшихся начать все сначала на новом месте.

— Может случиться что-нибудь совсем неожиданное, — сказал Коул. — Но ты увидишь, что это приближается. Некоторых Полоса меняет совершенно жутко, некоторых едва заметно. Другим, таким как я, эта старая шлюха Мэри и ты — во всяком случае в эту поездку — она просто дает возможность увидеть весь тот ужас, который происходит с остальными. Я даже и не знаю, к ним или к нам она более милостива. Мне довелось видеть такое, что я иногда думаю, лучше бы мне было родиться слепым.

Он расправил плечи и сунул дробовик под мышку:

— Удачи, приятель!

Я прошел по проходу вагона и подошел к Трейси. Ее вид меня сильно удручил, он впала в какое-то оцепенение. Однако то, что я увидел, выглянув в окно, заставило и меня замереть в ужасе при мысли о том, что меня ожидает в ближайшее время внутри вагона. Мы как раз проезжали станцию — сияющий остров в бесконечной ночи. Это было деревянное сооружение с островерхой крышей, освещаемое неестественно ярким белым светом, лившимся с верхушки шеста, что торчал над грузовой платформой. Позади платформы лежали ровные ряды человеческих фигур в сером, будто ряды мумий. Чуть позже поезд прогрохотал через заснеженный город, над круглыми каменными домами которого колыхались загадочные светящиеся надписи. Разобрать их мне не удалось. Потом тьму пронзили бесчисленные огоньки — мы проезжали мягкий участок дороги, стук колес ослабел и стал похож на шуршание тростника. Словно мы шли на паруснике при сильном ветре вдоль усыпанных драгоценными каменьями островов.

Я все больше и больше жалел, что рискнул направиться в Глори. Всю жизнь я принимал неверные или слишком поспешные решения и хотя считал, что мне просто не везет в жизни, сейчас осознал, что это были проявления слабости характера… или, точнее, несформировавшегося сильного характера, — доставало сил, но собрать их воедино не удавалось. В результате я вечно перескакивал с одного занятия на другое, на все жизненные трудности ощетинивался, как дикая кошка, и самое странное, что до сих пор я этого не понимал. Может быть, это было просветление, которое, как говорил Коул, приходит ко всем проезжающим через Полосу, а может быть, я просто уже достиг самого дна, исчерпал все свои возможности и все, что мне осталось, это глазеть вверх, обдумывая, как же это я мог так низко пасть.

Первое время я старался внимательно следить за шведом и за Трейси, но потом слегка расслабился, решив, что Коул, должно быть, преувеличил опасность, чтобы я был настороже. Именно в этот момент швед вскочил, обхватил голову руками и издал дикий, ужасающий крик, как будто полдюжины глоток тянули одну мучительно низкую ноту. Мне показалось, что у него какие-то неестественно длинные пальцы, и тут я понял, что эти пальцы продолжают расти, обхватывая голову, как прутья птичьей клетки. При этом его лицо удлинялось и становилось карикатурой на его унылую физиономию в начале пути. Зрачки засветились, как два фонаря, на концах пальцев появились страшные когти, а белая кожа стала темной и шершавой, как у гигантской ящерицы. От ужаса я просто окаменел. Я был так потрясен, что не мог шевельнуть даже пальцем.

Раздались крики ужаса, и пассажиры поползли через сиденья к центру вагона. Один из фермеров, толстый мордатый кретин в рабочем комбинезоне попытался поймать шведа, когда монстр проходил мимо его сиденья, но тот царапнул крючковатыми пальцами и вырвал кусок мяса из щеки фермера. Это вывело меня из оцепенения, я выхватил пистолет и выстрелил. Рукоятка будто вросла мне в ладонь, отдача тоже отозвалась живой мышечной реакцией. В тире со мной такого никогда не случалось. Пуля выбила фонтан крови из груди шведа и заставила его шарахнуться назад, однако он не упал, а снова двинулся вперед, издавая свои ужасающие крики. Следующим выстрелом я выбил ему глаз, а еще одним раскрошил челюсть. Он рухнул на колени с залитым кровью лицом. Я выпустил еще три пули ему в грудь и, уже полуоглохший от грома выстрелов, разрядил пистолет в живот и в голову. Только тогда он упал и больше не двигался. От последнего выстрела его рубашка загорелась, веселые язычки пламени прыгали по тому, что совсем недавно было человеческим телом. Страшная кожа обуглилась и почернела. Кровь, лившаяся из живота, была багровой и более темной, чем остальная. Она густела на глазах, застывая кусками лилового желе.

В ту же секунду началась пальба в соседнем вагоне. Пассажиры в панике бросились в обратную сторону, но я заставил их вернуться, а потом приказал двум фермерам связать Трейси. У одного из них среди вещей был моток веревки. Трейси не противилась. Просто смотрела в окно вагона. Даже когда я спросил ее, как она себя чувствует, она не ответила. Похоже, она даже не услышала вопроса. Желваки ходили на ее лице, а глазницы чернели, как пулевые отверстия. Мне было больно смотреть на нее связанную, но я ее уже боялся. Перед глазами у меня стоял швед. Я не мог забыть, как он шел по проходу, разбрызгивая кровь и ярость. Мэри поймала мой взгляд и с ликующим видом принялась что-то чиркать в своем блокноте. Я почувствовал жгучее желание ее пристрелить, но духу не хватило.

По мере того как пальба в вагоне впереди нас разрасталась, фермеры постепенно перебирались в заднюю часть вагона. Поезд тащился еле-еле, с трудом преодолевая крутой подъем. В окне, сквозь черную тьму, были видны заснеженные сосны вершинах и над ними незнакомые, непривычные созвездия. Почти все пассажиры сидели, пялясь на собственные руки, и молчали. Наверное, они молились или просили, чтобы им улыбнулась удача. Я неотрывно смотрел на связанную Трейси. Мне было неясно, то ли мне было больно за нее, то ли за самого себя. Я страшно боялся навсегда потерять ее. Все то время, пока мы были вместе, мне удавалось убедить себя, что я, во всяком случае, хоть немного, но люблю ее, что любовь сидит во мне, скрытая за грубым фасадом моего характера. Однако сейчас я задумался, а что же такое я вообще называл любовью. Отсутствие проблем с сексом, близость жилетки, в которую всегда можно поплакать, детскую зависимость, острую потребность в другом человеке, некоторую возможность проявлять власть и полное отсутствие истинно мужских чувств? Казалось, я чувствую, как жизнь проносится мимо. Будто остался на полустанке, а жизнь, как скорый поезд, сверкнула в ночи, оставив за собой теплое дуновение, и все снова так, как было до его появления, и только теперь осознаешь, как многим можно было напитать свою жизнь, — приглядеться бы, заметить бы вовремя. И лишь в конце, если повезет, удастся измерить глубину неудачи. Я услышал бормотание одного из фермеров: