Знание-сила, 1997 № 05 (839)

В самые первые американские месяцы меня поразило обилие вокруг людей, писавших левой рукой. За 45 лет предыдущей — российской — жизни я ничего подобного не видел. Я знал, разумеется, что такие люди есть на свете, и, конечно же, читал лесковского «Левшу», но почему-то в повседневной жизни их не встречал и даже в сознании как-то связывал печальную судьбу Левши с его врожденной особенностью.

«Врожденной» или нет, биологи пока сомневаются, но ведь природа рождает это леворукое меньшинство, наверно, в одинаковой пропорции и на Западе, и на Востоке. Куда же они девались в России?! Туда же, куда и другие меньшинства, подавленные тоталитарным большинством? Не обязательно в настоящий ГУЛАГ, вполне достаточно исправительно-трудовой средней школы и среднего пионерского лагеря.

А ведь в науке новое слово всегда говорит меньшинство, самое маленькое меньшинство — один человек. Хорошо, что Сахаров относился к еще более редкому меньшинству двуруких и поэтому был не столь уязвим для подавляющего большинства праворуких. Но, поскольку ручной труд очень важен для интеллектуального развития ребенка, не известно, насколько беднее был бы мир Сахарова, если бы родители не держали его дома до седьмого класса, а сразу с первого отдали бы его на перевоспитание в советскую школу: «Кто там пишет левой?! Правой! Правой! Правой!»

По мнению самого Андрея Сахарова, столь долгое домашнее образование значительно усилило его неконтактное, от которой он страдал потом и в школе, и в университете, да и вообще почти всю жизнь». Однако, быть может, тесные ранние контакты с советской жизнью серьезно подорвали бы его способность быть в меньшинстве. Если не сломали бы вообще этого мягкого человека с твердыми моральными устоями и чувством собственного достоинства.

Симметрии в физике и политике

Слово «симметрия» привычнее звучит в описании формы здания, узора, геометрической фигуры — это всегда какая-то регулярность, закономерность формы. Физика прошла долгий путь, прежде чем — уже в нашем веке — в своих закономерностях разглядела проявления симметрий мироздания: в законе сохранения энергии — одну симметрию, в законе сохранения электрического заряда — другую.

И вообще всякий фундаментальный физический закон раскрывает некую симметрию Вселенной. Если же экспериментально наблюдается некая фундаментальная асимметрия, то для физика-теоретика challenge — то бишь трудная, но захватывающе интересная задача — найти место этой асимметрии в гармонии мироздания. Даже если уверенность в существовании такой гармонии — лишь профессионально необходимый предрассудок физика-теоретика.

Подобной задачей Сахаров заинтересовался в шестидесятые годы. Симметрия бабочки, или зеркальная симметрия, воплощенная в приведенном автографе Сахарова, оказалась причастной к наиболее значительной его идее в космологии — в физике Вселенной.

Однако, прежде чем рассказывать об этой абсолютно мирной идее, надо напомнить, что предыдущие два десятилетия своей жизни — самые плодотворные годы для физика-теоретика — Сахаров отдал делу создания самого разрушительного оружия в истории человечества.

Главные симметрии-асимметрии, формировавшие его тогдашнюю жизнь, относились не к физике, а к политике.

В годы, когда Андрей Сахаров входил в науку и взрослую жизнь,— поступил он в университет в 1938 году,— мир представлялся очень асимметричным и ему, и очень многим его современникам. Впереди планеты всей шла страна, в которой ему посчастливилось родиться. Шла навстречу своему — и всепланетному — светлому будущему, обществу социальной справедливости и беспредельных возможностей. Позади оставались страны капитализма, и среди них наиболее зловещая — гитлеровская Германия, в которой надругались над словом «социализм» приставкой «национал» и в которой научные теории отвергали из-за их неарийского происхождения.

В России строили социализм интернациональный и научный. Для естествознания это были родственные эпитеты: ведь наука образовала первый настоящий интернационал — интернационал ученых. Однако в тридцатые годы к слову «интернационал» напрашивался только эпитет «коммунистический», эпитет, который прочно отделял Советский Союз от остального мира и устанавливал главную асимметрию довоенного мира.

Асимметрию эту отменила мировая война. Сначала пакт Молотова — Риббентропа обнаружил глубинную симметрию Сталина и Гитлера, но спустя два года фашистская ось Берлин — Токио, вонзившись почти одновременно в коммунистическую автократию и в буржуазную демократию, породила странную симметрию Восток — Запад. Возникло немыслимое прежде словосочетание «Объединенные нации». Уничтожив фашистскую ось, Объединенные нации успели создать только одноименную организацию — мировой парламент: осевая — зеркальная — симметрия очень быстро преобразилась в асимметрию. В этом преображении ключевую роль сыграли первые атомные взрывы.

В Хиросиме и Нагасаки наука зримо воплощалась в политику. И физики, причастные к этому воплощению, гораздо лучше политиков поняли, что новая асимметрия чревата самоуничтожением человечества. Крупнейшие физики-теоретики двадцатого века — Эйнштейн и Бор — обращались к новорожденному мировому парламенту — ООН — с призывом создать Мировое правительство, чтобы ядерный век не стал последним для мировой цивилизации. Увы, тогда это была слишком теоретическая идея.

Теоретик-изобретатель

Для начинающего физика Андрея Сахарова, пожалуй, слишком теоретическим был весь этот взгляд — глобально-симметричный взгляд с высоты заатмосферного полета. Слишком нетеоретическими были обстоятельства окружающей жизни, в силу которых он сначала эвакуировался вместе с университетом из окруженной Москвы в далекий Ашхабад, после ускоренного окончания МГУ отказался от аспирантуры и отправился на военный завод в Ульяновске, производивший патроны — для фронта, для победы.

Молодой специалист по «оборонному металловедению», стараясь усовершенствовать патронное дело, изобрел прибор для магнитной проверки пуль. Из размышлений над этим изобретением — на фоне голодной и холодной жизни военных лет — возникла первая его самостоятельная задача в теоретической физике.

Чтобы из серьезного патронного производства возникла физическая задачка сомнительной важности, требуется человек с призванием физика-теоретика. Иначе изобретение вполне конкретного прибора не поведет к абстрактному вопросу: а что если магнитные силы заменить электрическими? Ведь это был совершенно не производственный вопрос, а вопрос к природе, в которой Имеется странная симметрия электричества и магнетизма.

За сорок лет до того служащий патентного бюро в Берне, размышляя над кажущейся несимметрией движущихся зарядов, создал самую знаменитую физическую теорию, сделавшую и его самым знаменитым физиком. Начиная размышлять о какой-нибудь несимметрии природы, теоретик не знает, придет ли он к теории относительности, просто к новой формуле или не придет ни к чему разумному вовсе. Но общий психологический мотив одинаков.

Итак, в самом теплом и светлом помещении Ульяновского патронного завода — в парткабинете, рядом с томами основоположников, двадцатитрехлетний инженер занялся теоретической физикой и придумал способ вычислить интересовавшую его электромагнитную силу.

За этой задачей последовали другие — столь же ненужные для производства патронов, но интересные для начинающего теоретика. Интересны они были прежде всего тем, что на вопрос, задаваемый природе, ответ достигался с помощью рассуждений и математических выкладок, что возможно, только если умело распорядиться симметриями и асимметриями. Из этих задач формулировку только одной можно не пояснять: с какой скоростью увеличивается толщина льда, окруженного ледяной водой? (не подсказал ли холод военных лет эту задачу?)

Решения двух других задач начинающий теоретик отправил отцу в Москву, а тот показал их Игорю Евгеньевичу Тамму, главному теоретику в Физическом институте Академии наук.