Всемирный следопыт, 1929 № 03

«Веди ж, Буденный, нас смелее в бой»… — выводил тенорок.

«Пусть гром гремит»… — подхватывали товарищи, и свежие звуки, сбросив удушающую тоску, плескались, росли и крепли.

Жиленко оживился. Сначала нога выстукивала такт на стенке, потом тихонько замурлыкало в горле, и когда мандолина рассыпалась безумным смехом, Жиленко откашлялся и подхватил полным голосом:

«Мы беззаветные герои…»

Пели долго. Пели «Кирпичики», «Наш паровоз» и много веселых песен, но незаметно переходили на напевы серьезные, грустные» Наконец дружно спевшийся хор умолк; только мандолина да высокий голос Жиленко пели тоскливо о «Вкраине далекой». Молча лежали товарищи и слушали. В голосе Жиленко сегодня было что-то необыкновенное. В звучных переходах, когда песня взлетала в высь, голос певца внезапно срывался, и в нем надтреснуто дрожала захлестнутая слезой нотка…

Один за другим товарищи отворачивались к стене. Молодой телеграфист, сосед Жиленко, беспокойно завозился, закрыл лицо руками и потянулся к подушке. А мандолина и Жиленко все тосковали и, подпевая им, глухо гудела антенна…

Вдруг Жиленко оборвал песню, вытянулся на койке и, протянув мандолинисту руки, глухо прохрипел:

— Молчи!..

Сашка продолжал играть; перебирая струны, он весь ушел в звуки и не замечал странного вида Жиленко.

— Молч… — простонал и оборвался голос Жиленко. Лицо побледнело, впалые щеки тряслись, губы плотно сжались, и глаза безжизненно остановились» Жиленко весь сжался, руки вытянулись, пальцы хищно скрючились, и он, словно ястреб, бросился на тоскующую высокой нотой мандолину. Звеня оборвалась песня, и не успел Сашка притти в себя, как мандолина, вырванная из его рук, взметнулась кверху и с треском ударилась об пол…

— Ты… ты!.. — Сашка схватился за рукав Жиленко. Но было уже поздно: Жиленко исступленно рычал и топтался на месте, а на полу, под его ногами хрустели осколки мандолины.

— Что?.. Что такое?.. — в испуге вскакивали товарищи с коек и обступали Жиленко. Как безумный, топтался он на обломках и что-то несвязно бормотал. Товарищи, боязливо заглядывая ему в глаза, суетились вокруг.

— Разбил… разбил!.. — с тоской и ужасом воскликнул Сашка, наклоняясь к обломкам инструмента. Он взял в руку гриф. На перекрученных струнах поднимались мелкие щепки, обрывались и падали на пол.

— Я тебе голову расшибу! — прохрипел Сашка и грузно хрястнул обломком грифа по голове Жиленко.

Жиленко зашатался, взмахнул руками, как бы ища опоры в воздухе, и упал на плотный ряд товарищей. Из-под черных вьющихся волос пробилась кровь, лизнула красным языком крутой лоб, скользнула по щекам и потекла на грудь ручьями…

— Бей!.. Бей!.. — дико вскрикнул Жиленко.

— Зашибу!.. — хрипел Сашка, и его рука, зажатая в кулак, снова повисла над головой Жиленко.

— Бей!.. — крикнул Жиленко и, нагнувшись, подставил голову под удар. Товарищи заволновались:

— Брось, Сашка!..

Но вот Жиленко, изогнувшись, как кошка, юркнул в сторону, и рука Сашки, как плеть, свистнула в воздухе.

— Врешь!.. — рычал Сашка.

Взбешенный промахом, он расшвырял товарищей и бросился за ускользнувшим. Жиленко подбежал к винтовкам, составленным в пирамиду, схватил отомкнутый штык и, повернувшись к Сашке, в силой швырнул оружие. Клинок жутко сверкнул в коротком полете и впился в грудь моториста.

_{Клинок жутко сверкнул в коротком валете и впился в грудь моториста…}

Словно бездонную пропасть увидал перед собой Сашка. Остановился, сделал неловкий шаг назад, зашатался и со стоном свалился на пол…

IV. «Спасите наши души!»

На шум в комнату вбежал старшина станции. Не понимая в чем дело, он бросался то к мотористу, ползавшему в луже крови, то к кучке матросов, пытавшихся схватить Жиленко, и рассыпался отборной руганью. Жиленко, прижатый в угол, бешено отбивался от нападавших. Держа винтовку за ствол, он потрясал прикладом над головой товарищей и кричал:

— Отступись!..

Товарищи нерешительно остановились.

— Стой, ребята! — неожиданно вмешался кок. — Мы его сейчас возьмем.

Он схватил с койки одеяло и, развернув его, накинул на голову Жиленко. От взмаха одеяла воздух в комнате закружился. Лампа замигала, вспыхивая красным светом, и угасла. Свалка продолжалась в темноте. В углу слышались тяжелые вздохи и шлепанье тумаков.

— Ты меня душишь!.. Отпусти!.. — хрипел задушенный голос.

— Разойдитесь, дьяволы! — топая ногами, визгливо кричал старшина.

Стонал раненный Сашка; на дворе бесновался ветер, стучал в окно, потрясал стены, подвывал в трубе. В темной комнате стоял такой шум, что когда вбежал запыхавшийся вахтенный телеграфист, его долго никто не слыхал.

— Аварийная депеша… Черти!.. Люди гибнут, а они тут с жира бесятся! Эй, жеребцы!.. Эй!.. — кричал он.

Наконец утих шум свалки. Загудели тревожно голоса:

— Что?.. Кто?.. Вызывают?.. Откуда?..

— Аварийная депеша!.. Мотористов нет в рубке!.. — крикнул вахтенный и выбежал из комнаты.

— Давайте свет!.. Приведите все в порядок… — распорядился старшина и направился к выходу.

— Ключи от аптеки в нижнем шкапу… Рану залейте иодом… — уже из коридора бросил он.

Но не успел старшина отойти от двери, как встретился с быстро бегущим телеграфистом.

— Ну, что? Зачем бежишь? — спросил нетерпеливо старшина……

Телеграфист, с трудом переводя дыхание, зачастил:

— Мотор пустили. Передатчик работает, но затухает… Что-то с антенной неладно… работать невозможно…

С минуту оба молчали.

— Невозможно?.. — переспросил старшина.

— Да…

— Как же быть?..

Телеграфист молчал.

— Вот, читай, — подал он старшине журнал вахтенной записи.

Вернулись в комнату. Подходя к свету, Старшина развернул журнал и быстро пробежал строчки депеши:

«Двадцатого декабря, парусно-моторная шхуна «Вега». Дрейфую на корги; гребной винт обломан, паруса порвало; грунт — камень; якоря не держат…» Дальше, местонахождение судна, повторение депеши. Затем — несвязные слова знаки и отчаянный призыв: «Спасите наши души!…»

Когда старшина кончил читать, жуткая тишина повисла в комнате. Сбившись в тесный кружок, хмуро стояли матросы.

— Близко другие суда есть? — спросил старшина вахтенного телеграфиста.

— Ледокол «ГС», по-моему, недалеко.

Старшина все больше волновался. Голос его обрывался, и зеленая бледность ползла по лицу.

Злился шторм. Стены домика вздрагивали, дрожала лампа; в ее неверном свете люди казались трясущимися в лихорадке.

— Надо исправить повреждение, — прервал тревожное молчание старшина. — Забирайте фонари, кидковый линь^[18]), скобы и все необходимое для подъема на мачту… и айда за мной!..

В комнате, как подстреленные, заметались люди. Словно залетел порыв шторма и бешено закрутился, стесненный стенами. В минуту комната опустела. Жалобно скрипнув, захлопнулась дверь, и в коридоре, удаляясь, умолкли торопливые шаги…

* * *

Жиленко, закрученный в одеяло, лежал на полу.

«Чудаки, они думают, что я взбесился, — размышлял он. — Связали, как сумасшедшего, и бросили. Эх!..» — Ему сделалось душно. Заломленные назад руки отекали, воздух под одеялом становился горячим и тошнотным.

— Эй, дьяволы, развяжите… Задыхаюсь!.. — закричал он. Никто не отозвался. Крикнул сильнее. Все тихо кругом, слышно только, как гудит буря, потрясая станционный домик.

— Бросьте шутить, черти!.. Задохнусь!.. Молчат…

Жиленко решил сам освободиться от душной повязки. Подергал руками — сдается. Руки путаются в мягком одеяле, под локтями чувствуется узел. Крутясь с боку на бок и мотая головой, он освободил руки, быстро сбросил с головы повязку и облегченно вздохнул. Удивленными глазами окинул пустую комнату.